История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова - Александр Нечволодов

Жолкевский верно оценил положение московского посольства под Смоленском.

Уже с дороги послы писали в Москву, что королевские войска разорили Ржевский и Зубцовский уезды, но не смогли овладеть Осташковым; русских же людей, приезжающих в Смоленск, заставляют присягать не Владиславу, а королю: кто на это соглашается, тех отпускают с грамотами на вотчины и имения, а упорствующих держат под стражей. Вместе с тем послы доносили, что, вопреки договору с Жолкевским, Сигизмунд всячески старается овладеть Смоленском.

Посольство прибыло в расположение королевских войск 7 октября, причем король «начал с того, – говорит И. Е. Забелин, – что не давал послам кормов и поставил их в поле, в шатрах, как будто была летняя пора».

12 октября посольство било челом Сигизмунду, чтобы он отпустил Владислава на царство. На это им весьма уклончиво отвечал великий канцлер Лев Сапега, что король хочет водворить спокойствие в Московском государстве, а для переговоров назначить время.

Часть поляков, бывших под Смоленском, считала нужным исполнить договор, подписанный Жолкевским, и отпустить Владислава в Москву, говоря «что раз король обещал и гетман присягнул, то нельзя сделать клятвопреступником короля, гетмана и целое войско».

Но против этого возражали другие, во главе со Львом Сапегой; они находили, что необходимо прежде всего овладеть Смоленском, а затем покорить Московское государство и, ввиду молодости Владислава, полагали, что он не может самостоятельно управлять столь большой державою без руководителей, а подыскать таковых будет невозможно.

Съезды послов с польскими представителями начались 15 октября, и на них послы тотчас же убедились, что Сигизмунд и не думает выполнять условий, на которых целовал крест 17 августа Жолкевский.

На каждом последующем съезде речи поляков становились все резче и резче. 20 октября они заявили послам, что если бы король и согласился отступить от Смоленска, «то они, паны, и все рыцарство, на то не согласятся и скорее помрут, а вековечную свою отчину достанут». Когда же послы стали читать в ответ на это договор, заключенный с гетманом, то поляки на них закричали: «Не раз вам говорено, что нам до гетмановской записи дела нет».

По главному делу – о том, даст ли Сигизмунд королевича на царство и примет ли последний православие, – послам было отвечено, что королевич будет отпущен не ранее созыва сейма, а что касается перехода в православие, то «в вере и женитьбе королевича волен Бог и он сам». Конечно, последний ответ никого не мог удовлетворить, и Филарет Никитич завел жаркий разговор по этому поводу со Львом Сапегою. Сапега отвечал ему но обыкновению уклончиво, но Филарет настойчиво требовал крещения Владислава: «А тебе, Льву Ивановичу, больше всех надо радеть, – говорил он Сапеге, – чтобы государь наш королевич Жигимонтович был в нашей православной вере греческого закона, потому что дед твой, и отец, и ты сам, и иные вашего рода многие были в нашей православной христианской вере греческого закона, и неведомо каким обычаем ты с нами теперь разрознился: так тебе по нашей вере пригоже оборать».

Конечно, Сапега не внял этим словам. Поляки же начали пугать послов известиями об успехах Вора, а также и шведов на севере Московского государства. Действительно, между воровским станом в Калуге и Москвой опять завелись «перелеты», а шведы, ввиду выбора королевича Владислава, сына врага их короля, превратились из наших союзников в противников, и недавний друг князя М. В. Скопина-Шуйского – Яков Делагарди.

«После несчастной Клушинской битвы, – говорит Н. М. Карамзин, – отступая к финляндским границам, Делагарди действовал как неприятель: занял Ладогу, осадил Кексгольм и горстью воинов мыслил отнять царство у Владислава…».

«Видите сами, – говорили поляки послам, – сколько на ваше государство недругов смотрят, всякий хочет что-нибудь сорвать…» и настаивали на сдаче Смоленска: «Вы королевича называете своим государем, а короля, отца его, бесчестите: чего вам стоит поклониться его величеству Смоленском, которым он хочет овладеть не для себя, а для своего же сына».

Но послы твердо стояли на наказе, полученном из Москвы, и говорили: «Просим позволения отписать в Москву, к патриарху, боярам и ко всем людям, чтобы вперед делать нам по их приказу, а без того ни на что согласиться не можем», и просили при этом кормов, так как сами терпели крайнюю нужду, а их лошади уже почти все пали от бескормицы. На это паны отвечали им: «Всему этому вы сами причина: если бы вы исполнили королевскую волю, то и вам и дворянам вашим было бы всего довольно», – и опять настойчиво требовали сдачи Смоленска. Послы, разумеется, не соглашались. Тогда взбешенные паны стали кричать им: «Когда так, то Смоленску пришел конец».

При этих обстоятельствах в королевский стан прибыл Жолкевский с царем Василием Ивановичем Шуйским и его братьями.

Послы очень обрадовались приезду гетмана, помня его крестное целование и обещания в Москве. Но, прибыв в Смоленск, Жолкевский сразу понял, что здесь царит совершенно другое настроение, и тоже стал уговаривать послов, чтобы они согласились на сдачу Смоленска: «Если же вы этого смольнянам не прикажете, то наши сенаторы говорят, что король за честь свою станет мстить, а мы за честь государя своего помереть готовы, и потому Смоленску будет худо…»

Затем Лев Сапега и Жолкевский снова приступили с настойчивыми требованиями к послам, чтобы они приказали Шеину сдать Смоленск. В свою очередь и послы опасались за участь города, где свирепствовали болезни, и просили гетмана уговорить короля снять осаду.

Филарета не было по болезни при этих переговорах. Когда послы вернулись со съезда в свои шатры и сообщили ему об угрозах поляков немедленно же идти на приступ города, если в него не впустят польский отряд, то доблестный Филарет Никитич отвечал: «Того никакими мерами учинить нельзя, чтобы в Смоленск королевских людей впустить; если раз и немногие королевские люди в Смоленске будут, то нам Смоленска не видать; а если король и возьмет Смоленск приступом мимо крестного целования, то положиться на судьбу Божию, только бы нам своею слабостью не отдать города».

Затем были спрошены все посольские люди: «Если Смоленск возьмут приступом, то они, послы от патриарха, бояр и всех людей Московского государства, не будут ли в проклятии и ненависти?» Посольские люди отвечали: «Хотя бы в Смоленске были наши матери, жены и дети, то пусть бы погибли. Да и сами смольняне думают то же, и скорее все помрут, но не сдадутся».

Послы объявили это решение полякам и, вместе с тем, со слезами просили их не брать города. Но поляки отвечали им отказом и 21 ноября повели приступ: они зажгли порох в выкопанном ими подкопе, взорвали каменную башню и часть городской стены и затем три раза врывались в город, но все три раза были повсеместно отбиты мужественным Шеиным и защитниками города.

2 декабря Лев Сапега объявил послам, что Смоленск не взят, только снисходя на просьбы гетмана и их, и добавил: «Государь вас жалует, позволил вам писать в Москву, только пишите правду, лишнего не прибавляйте».

Вследствие этого 6 декабря они послали в Москву подробную грамоту о всем происшедшем и просили решения всей земли, как быть с непомерными требованиями короля; в ожидании же ответа, несмотря на декабрьские морозы, продолжали жить в своих шатрах.

Между тем, видя, что главные послы – Филарет Никитич, князь Василий Васильевич Голицын и думный дьяк Томила Луговской – непоколебимо стоят на полученном ими наказе, Сигизмунд стал принимать ряд мер, чтобы добыть себе Московское государство иным путем, помимо больших послов.

Мы видели, что переговоры с послами начались 15 октября, а уже на другой день Сигизмунд пожаловал первого боярина Семибоярщины Ф. И. Мстиславского «первенствующим чином государева конюшего, за верные и добрые службы к королю и королевичу», – говорит И. Е. Забелин.

Князь Юрий Трубецкой был пожалован Сигизмундом боярином. Король и Лев Сапега старались всячески склонить на свою сторону возможно больше лиц из членов посольства, награждая их жалованными грамотами на поместья и щедрыми обещаниями. К стыду русских людей, весьма многие прельстились этим, причем одним из первых следует назвать знаменитого келаря Троице-Сергиевой Лавры Авраамия Палицына, отличавшегося особым искательством перед Сигизмундом. Затем изменили члены посольства – дьяк Сыдавный-Васильев и думный дворянин Василий Сукин, которые сами вызвались привести Москву к присяге прямо королю и сообщали ему заранее все, что собирались говорить послы на съездах с поляками. Захар Ляпунов тоже завел дружбу с рыцарством, осаждавшим город, и с пренебрежением отзывался о больших послах. Всех купленных королем посольских людей было более сорока человек. Он соблазнял их уехать из-под Смоленска домой, с целью раздробить присланное посольство и лишить его всякого значения, а потом подготовить в Москве из угодных себе людей «новый собор от всея земли», который избрал бы уже его самого на царство.