Башни из камня - Войцех Ягельский

Он очутился в Абхазии, древней Диоскурии, решившей порвать с Грузией. Но до войны бы так и не дошло, если бы не Россия — Кремль постановил наказать Грузию, заправилу мятежей в провинциях.

Басаев стал одним из командиров чеченского отряда. Не прошло и года с тех пор, как россияне объявили его в розыск и поставили вне закона за угон самолета из Минеральных Вод, а он из изгнанника и врага превратился в их союзника и товарища по оружию. Прежде чем по горным тропам через кавказский перевал Карачай, без препятствий со стороны российских войск, Басаев со своим отрядом чеченских добровольцев добрался до Абхазии, они прошли ускоренный курс военной переподготовки, на котором преподавателями были офицеры из России.

Неожиданный союз России с чеченцами ничего абсолютно не значил. Он был результатом простого расчета, сиюминутной необходимости, интриг. Они продолжали считать себя врагами, но отложили в сторону взаимную неприязнь, прикинув, что в данный момент выгоднее каждой из сторон. Для россиян было важнее наказать Грузию — поражение грузинской армии в Абхазии едва не закончилась гибелью президента Эдуарда Шеварнадзе в окруженном, пылающем пожарами Сухуми, распадом грузинского государства и новым подчинением его Москве.

Чеченцы же, учитывая то, что им самим придется оказывать сопротивление России, в абхазской войне увидели шанс опробовать себя в боях, подучить своих солдат, а при случае — обогатиться, поживиться на абхазских складах оружия, оставленного российской армией, отозванной с Кавказа по приказу Кремля.

Не на священных войнах, а на войнах за деньги и ради денег, грязных и запутанных, учился военному делу Шамиль Басаев. На войнах без всяких правил, во время которых резня, погромы и грабежи случались значительно чаще, чем боевые сражения, а захваченные города отдавались на три дня в руки победителей на разграбление.

Военные бури часто возносили на политический Олимп людей случайных, авантюрных, обычно не осознающих того, что они только пешки в чьей-то большой игре. Иногда, правда, случалось, что безвольные, казалось бы, марионетки внезапно оживали, выходили из-под контроля и превращались из послушных кукол в весьма самостоятельных чудовищ.

Хотя по рекомендации самого Дудаева Басаев стал командиром всего кавказского ополчения и даже заместителем Министра обороны в повстанческом правительстве Абхазии, он занимался в основном переброской через горы новых добровольцев, контрабандой оружия и добытых трофеев для себя, своих солдат и Дудаева.

Воевал немного, хотя на Кавказе со временем стало появляться все больше легенд о его ранах, храбрости, жестоких выходках и алчности при разделе трофеев. Сами абхазы, благодарные ему за помощь, не забыли, однако, как он, не желая рисковать жизнью своих солдат, отказался пойти на выручку окруженному грузинами и уничтоженному почти полностью отряду осетин и кабардинцев.

Да и командир из него был никакой, одно название. В ополчении конфедератов воевали, прежде всего, ненавидящие грузин осетины и состоящие в родстве с абхазами черкесы, кабардинцы и адыгейцы. Они и не думали подчиняться приказам Басаева, а к чеченцам, как всегда, относились подозрительно и неприязненно. Сами же чеченцы своим командиром считали не занятого трофеями, контрабандой и бумажной работой Басаева, а командовавшего ими в боях Хамзата Хункарова. Только когда он погиб от пули уже в Чечне, ветераны абхазской войны признали своим командиром Шамиля.

Но Басаев и так привез из Абхазии новую славу, и жену. А еще он познал войну, все ее стороны, включая и ту скрытую, коммерческую. Попробовал фронтовой жизни, показал себя как солдат и командир, видел смерть, почувствовал дрожь страха, наркотическую мощь насилия и абсолютной власти.

Овеянный зловещей славой и обогащенный трофеями, Басаев из Абхазии отправился воевать в Азербайджан, где в Нагорном Карабахе, при поддержке российских войск, местные армяне вели гражданскую войну против азербайджанцев. В Карабахе потерпел поражение. Азербайджанцы, известные своей нелюбовью к риску и жертвам, рассчитывали, что он их выручит взамен за деньги и военные трофеи. Оставили его одного с отрядом против армянских партизан, лучших солдат на всем Кавказе. Басаев пустился в бегство.

Из Баку отправился прямиком в Афганистан, где в затерянном в горах местечке Хост три месяца отрабатывал военное ремесло под наблюдением афганских моджахедов, которые не покорились российской армии во время агрессии и после десятилетней войны заставили ее отступить.

Когда Шамиль вернулся на Кавказ, чеченцы уже отсчитывали дни до начала войны, надвигавшейся неотвратимо, как мрачная, суровая зима. Аслан Масхадов, профессиональный военный, не познавший до того войны, поспешно создавал чеченскую армию по-своему, с уставом, дисциплиной и муштрой. А у Басаева, воспитанника и любимца войны, была под командованием армия похожих на него головорезов, для которых смерть не была ни чем-то новым, ни пугающим.

Оба служили одному и тому же делу, одному и тому же президенту. Шамиль, хоть всегда держал сторону Джохара Дудаева и всегда был ему лоялен, руководствовался скорее инстинктом, чем разумом.

Он сам был джигитом и задирой, к тому же наделенным харизмой и с безумными амбициями, а потому подсознательно искал себе подобного. Ему казалось, что в Дудаеве он нашел родственную душу. Возможно, поскольку он сам еще не был готов командовать самостоятельно, ему нужен был наставник и руководитель, духовный отец. Просто удивительно, как эти два лидера, оба не терпящие никаких возражений, ни разу не поссорились. Шамиль, как послушный чеченский сын, не смел критиковать Дудаева, даже если с ним не соглашался. Исполнял его приказы, а злость и бунт, закипавшие в душе, молча гасил в себе. И только Дудаева он так слушался. После его смерти Шамиль не признал уже ничьего превосходства и даже воле большинства подчинялся только тогда, когда считал нужным и выгодным для себя.

Масхадов хоть отличался от Дудаева нравом и взглядами, хоть ему были чужды фантазии Джохара, оставался рядом с ним из врожденного и закаленного жизнью чувства долга. В каком-то смысле он тоже видел в нем родственную душу. По его убеждению, человек, взявший на себя роль предводителя, мог сделать это только из-за свойственной ему заботливости и ответственности за людей. А они были важнейшими пунктами соотнесения в его собственной жизни.

Я спрашивал и Масхадова, и Басаева о дне и обстоятельствах, в которых они впервые встретились. Ни один из них этого не помнил. Мало того, ни один даже не захотел копаться в прошлом, чтобы восстановить этот момент. Совершенно очевидно, ни тот, ни другой не считали это событие особо важным. И, наверное, не думали, что оно каким-то образом повлияло на их дальнейшие судьбы.

Джохар Дудаев, может, и был легкомысленным, может, и был сумасбродом, но глупцом не был никогда. Масхадов мог его раздражать своей педантичностью, своим отсутствием воображения, но у него не было под рукой лучшего офицера, которому можно было бы поручить создание чеченской армии с основ. Трудно себе вообразить, чтобы Масхадов мог предать президента, подчинить себе доверенную ему армию. Он не представлял никакой угрозы, потому что как к политике, так и к извечным кавказским родовым раздорам относился с высокомерным презрением.

Однако создать полноценную чеченскую армию ему не удалось. Чеченцы, неисправимые индивидуалисты, не собирались ни отдавать ему свои автоматы, ни признавать верховенство главнокомандующего над старейшинами их рода или аула. Когда началась война, солдаты Масхадова разбежались под крыло своих деревенских командиров, а те соглашались сотрудничать и выполнять чужие приказы, только тогда, когда это не угрожало их собственным интересам и доброму имени. А Дудаев поручил Масхадову командовать этим ополчением смутьянов.

Иса Мадаев командовал тогда партизанским отрядом из своего родного Чири-Юрта.

— Не знаю, удалось ли ему выспаться хоть один раз за всю войну. Сколько я его видел, он или сидел над картами и что-то чертил карандашом, или проводил совещания с командирами низшего ранга. К нему можно было войти в любое время дня и ночи. Всегда за работой, всегда невозмутимый, гладко выбритый, в чистом, наглаженном мундире. Я его тогда часто ругал из-за того, что он не хотел выдавать мне столько оружия или денег, сколько мне было нужно, или запрещал проводить какую-нибудь операцию. А теперь я думаю, что у него было ангельское терпение и лошадиное здоровье. Сколько таких как я приходило чего-то требовать от него, грозились, ругались, проклинали, на чем свет стоит. Мы думали о своих отрядах, своих участках фронта, своих аулах. Мы понятия не имели, что происходит в других местах. А он, сидя над этим своими картами и выслушивая рапорты, все планировал.