Война не Мир - Юля Панькова

Задолбал меня этот свет.

Я встала задвинуть шторы. Когда мы были вместе, это было его полуночной обязанностью. Я хочу, чтобы весь мир был передо мной виноват. Как говорил режиссер с телеги: если мне плохо, пусть ведущий шоу тоже стонет и плачет. Интересно, он говорил буквально или метафорически?

Передвигаясь как в киселе из-за своей горячки, я кое-как доползла до окна. Покрывало потащилось за мной, с ним мой нарисованный бойфренд. Когда я была у подоконника, он дополз до края кровати и стал на нем, наклоняемый натянутым покрывалом. Получалось, что он как бы пошел вместе со мной закрывать окно. Чертовы глюки.

Я кивнула портрету и улыбнулась. Я смахнула со щеки воображаемую слезу и обернулась к окошку. С улицы на меня смотрел большой рекламный баннер с Ренатой, лежащей вдоль нижнего края на светящейся леопардовой шкуре…

Когда я очухалась от небольшого стресса, шока, транса, не знаю, что это было, то вспомнила, что за несколько дней до появления в моей квартире Ренаты за моим окном был этот самый плакат. Потом его сменили белым баннером «здесь должна быть ваша реклама».

Я пожала плечами и попыталась восстановить все, что было связано с ее появлением, до мелочей, до нитки. Сначала в голову мне лез мешок картошки из Липецка. Потом я вспомнила звонок в предбанник и пропуск. Рената принесла мой утерянный пропуск в Останкино, и я хотела всучить ей вознаграждение.

Я поплелась в прихожую и раскрыла рабочий кофр. Во внутреннем кармане лежало два пропуска. Я сравнила их, поднеся к настенной лампе ― оба были одинаково потерты и погнуты по углам. В Останкино выдают только один. Это всем известно.

В дверь постучали. Я была уверена, что это она. Я открыла. На пороге стоял мой сосед, монгол. Левым плечом он опирался о косяк.

― Ты зачем в пальто-то? ― буркнул он удивленно и сунул ладонь подмышку.

― Проходи, ― пригласила я и отступила.

Мы оба знали, что причину его визита объяснять не надо. Сейчас война, и мы все будем вести себя по-другому. Заваливаться к соседям в ночи, отдаваться первому встречному, бить витрины и после, возможно, никогда не жалеть об этом. Если бесчинствовать можно тем, кто и в мирное время нарушал оказанное доверие, почему нельзя нам, простым смертным?

― Слышь, мои рванули на родину, ― сказал монгол.

― Ну и зачем? ― спросила я, ― легче от этого будет?

Он выпятил губу.

― А хэзэ, но там зданий меньше.

― Ты что в степи собираешься жить?

― Нет, бля, в Улан-Баторе! ― он глянул на меня так, словно я собираюсь чистить котел после свадебного ужина обычным моющим средством, ― поехали тоже.

Я скривилась.

― А чё, слышь!

― Не, у меня работа.

― Какая работа нах! Кому щас нужны твои… перья? ― он, очевидно имел в виду, пузыри, понты или пыль в глаза. Не думал же он, что журналы пишут чернилами.

― Не скажи! Для поднятия морального духа всегда… в первую очередь важно искусство.

― Искусство! ― передразнил он и закурил, ― курить у тебя можно?

― Бросай. Скоро не будет, ― некоторым доставляет удовольствие пугать ближних.

― Не, сначала с соли начнется, ― со своим легким монгольским акцентом он походил на ребенка, ― потом картошка пропадет и мука. А это, где твой мужик-то?

― Картошка? ― я сделала холодное лицо. Я пошла в спальню и принесла монголу моего нарисованного бойфренда.

― Ага. Хорошо зарабатывает? ― монгол прислонил картинку к стене.

Я уставилась на него в полном ужасе. С улицы в мое окно не мигая смотрела Рената. За столом в профиль к нам сидел мой нарисованный пастелью любимый.

Оптимисту достаточно и постера Пэм Андерсон на стене…

Неделя прошла во сне. О том, как она началась, я старалась не думать. Я продолжала упорно не читать новостей и узнавала о событиях в мире от коллег в трех редакциях. Мы, как и раньше, много работали, приносили с собой йогурт и ходили обедать. Нам даже выдали деньги в срок. Правда очередь в банкомат была длинней и мрачней, чем обычно. На лицах было написано «получаем в последний раз».

У меня не поворачивался язык сказать: «Да бросьте вы, люди!». Как будто, чтобы заявить это, мне нужно было сначала что-то для них сделать ― спасти мир, выдать наличку на год, погрузить детей на корабль и увезти на райские острова. Меня грызло чувство вины. Я смотрела на лица и чувствовала себя донельзя похабно.

― У меня к тебе предложение, ― толкнула меня в бок малознакомая тетя. Я видела ее в коридорах, и мы даже здоровались, но сказать, кто это… ну, как бывает…

Я была следующей в банкомат, поэтому ответила:

― Да, давай через 10 минут, подходи в редакцию, ― ждать ее, глядя на очередь, мне не хотелось.

― Ну, ты что, еще подумают.

― Никто ничего не подумает. Ладно, в курилке, ― предложила я. Мне не нравятся мутные предложения. О меде из Краснодара или черной икре с Сахалина можно говорить при всех, не стесняясь. Должно быть, у этой тетки некачественная икра.

Я вышла в курилку ровно через 10 минут, как обещала. Тетя ждала меня между лестниц.

― Тут такое дело, ― начала она, ― моя подруга собралась открывать журнал.

Из меня вырвался свист удивления.

― Да, все понятно, ― промямлила тетя, ― но деньги дают, тема есть, не вечно же это будет длиться.

Я неуверенно скрючилась. Во вторую мировую тоже никто не верил. Я спросила:

― А что надо делать?

Тетя просияла.

― Им нужен главный.

― Бюджет? ― спросила я.

― Встретишься, они все расскажут, ― она сунула мне в ладонь визитку, ― но не парься, я ей скажу, они сами отзвонятся.

― Они? Она? ― спросила я, ― их несколько?

― Она и ее парень. Крупный дом под их тему дает бабок. Ну, не брать что ли? Я бы тоже не отказалась, ― она завистливо засмеялась.

Я улыбнулась тоже, но кривовато. Интересно, под какую тему можно сейчас отмочалить на хороший бюджет отдельного СМИ, который еще даже без документов? Женский, глянцевый, надо полагать, если меня зовут. По нулям бюджет будет пессимистично через три года, до стандартной отдачи все пять. При оптимистичной политической обстановке. Рекламу оружия будут давать?

О теме я скоро узнала. Она оказалась эротической. Как подсказал мне внутренний голос, на данный момент это было даже круче, чем спорить, чья красная кнопка мощнее. Хотя, морально отдает показом Трамвая Желания на следующий день после урагана Катрина. Говорят, некоторым в войну удается делать большие деньги.

Мы встретились с дамой лет 45-ти и ее парнем чуть помоложе, в кафе на кольце. Напротив за столиком кто-то напился. Два человека в черных пальто, с кофрами Конте Макс надрались в такую дугу, что даже сидеть у них расползались ноги. Официанты давно убрали с их стола, не уносили только бутылку и стаканы. На опьяневших смотрели сочувственно, как во времена сухого закона смотрят на валявшихся под столбом. Как и тогда, все понимали, что не от хорошей жизни эти двое потеряли человеческий облик.

― Мужики в эротических съемках, как ты понимаешь, военные, ― рассказывал про идею журнала парень дамы.

Меня немного тошнило. От пирожного я отказалась.

Я подумала о том, как покажу первый номер Ренате. Ей нельзя, она ненормальная. Я все еще думала про нее, как про свою оступившуюся сестру. Как бы мне самой не оступиться…

Передачу на ТиВи закрывали. Это и решило дело с новым журналом. Я взялась собирать эротический номер с голыми мужиками в галунах. Чтобы преодолеть грызню любопытства и совести, под статьи я подвела какую могла идейную базу. Де секс ― это здоровое увлечение человека, я найду Диму, друга олигархов и проституток, и мы научим читателя светлым и вечным физическим чувствам. Рисовать иллюстрации я попросила художника, который рассказывал про службу в Чехословакии. Все равно, сейчас каждый берется за любую работу. Тем более, если это моральная помощь ближнему, за нее не стыдно взяться звезде.

Дима от темы слегка опух. Это было видно по тому, как он тормозит с ответами. Честно говоря, я не надеялась даже надыбать его в Москве, но оказалось, что его подружка недавно купила особняк, и Дима помогал ее желанию все переделать и перестроить и при этом не споткнуться о первый же художественно-бетонный блок. Вместе они уже две недели перестраивали забор.

Когда Дима немного привык к эротическим очертаньям идеи, из него полились названия статей и номера телефонов людей, у которых мы возьмем интервью. Первым мы нашли педофила в Морской Тишине. Не понятно было, как его отнести к военным. Но Дима предложил назвать репортаж «Детству ― мир».

За информационным дополнением (в журнале это часто называют «подвалом». На нашей страннице подвал выглядел черным боксом, залитым «независимой» информацией под основной статьей), так вот, за подвалом я отправилась в переулки вверх от Мясницкой, где однажды случайно наткнулась на педофильский клуб. С улицы на клуб не указывало никакой вывески, кроме потертой «Эксченч», оставшейся, наверное, со времен первых московских свободных долларов. На вывеске были выбиты лампочки и вместо курса доллара зияли пустые квадраты. Как и прежде в клуб вела затертая бетонная лестница, музыки не было слышно. У гардероба меня спросили пароль.