На закате империи. Книга воспоминаний - Владимир Николаевич Дрейер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не помню, сколько раз одна и та же плоская острота Джонсона повторялась за обедом в нашей столовой. Денщик обносит всех блюдом; генерал Джонсон спрашивает солдата:
– Что это там у тебя?
– Каклеты с гарниром, ваше превосходительство.
– С гавниром, говоришь?
– Так точно, с гарниром.
– С гавниром, – снова острит Джонсон.
– Никак нет, каклеты с гарниром, – конфузится солдат.
Присутствующим делается противно, и они опускают глаза в тарелку. А Джонсон, довольный собой, смеется и накладывает себе и котлеты, и «гавнир».
В декабре 1914 года наступили холода, часто случались снежные бури, и пришлось искать более удобное и отапливаемое помещение. Послали разведчиков по соседним деревням, и в одной из них нашли мало пострадавшую школу и два-три дома. В середине декабря наши солдаты их отремонтировали с помощью саперов.
В тот же период, едва я прибыл в Восточную Пруссию, генерал Залесский начал меня бомбардировать телеграммами:
«Верните немедленно три автомобиля и восемь лошадей, взятых Вами в Восточную Пруссию».
Отвечаю тоже телеграммой:
«Автомобиль один, его возвращаю, лошадей две, их оставляю».
Снова телеграмма:
«Вы взяли три автомобиля, реквизировали восемь лошадей, предлагаю немедленно вернуть, иначе донесу по начальству».
Отвечаю:
«Никаких трех автомобилей у меня нет, а тот, на котором приехал, возвращаю. Лошадей реквизировали командир корпуса и чины штаба, для себя взял только две, и за них уплачено корпусному интенданту по казенной расценке. Их оставляю. Справьтесь у интенданта. Прошу меня больше не беспокоить, можете доносить кому угодно».
Залесский прислал еще несколько таких же телеграмм, оставленных без ответа.
Но донос его пошел к Бонч-Бруевичу, а тот только и ждал случая, чтобы испортить мне военную карьеру.
* * *Перейдя всем штабом с начальником дивизии во главе в новое помещение в местечке Даркемен и радуясь, что обрели некоторый комфорт, мы и не подозревали, что засиживаться здесь долго не придется. И, перебравшись на новые квартиры, мы решили даже отпраздновать эти события балом с дамами.
Труднее всего было найти этих дам. Но, вспомнив, что у командира 108-го Саратовского полка загостилась его жена, пригласили ее и поручили привезти сестер милосердия из дивизионного лазарета.
Самого Белолипецкого, командира Саратовского полка, я хорошо знал еще по Вильно, когда в чине подполковника он, старый холостяк, вдруг увлекся чужой женой, развел ее и женился.
Мадам Белолипецкая, веселая, жизнерадостная дама, отлично справилась со своей задачей и привезла на бал трех сестер в форменных платьях с красными крестами.
Бал удался на славу. Играл полковой оркестр, был сервирован холодный ужин, кроме водки, сделанной из спирта, обнаружилось и шампанское, специально привезенное из Вильно. Танцы сменялись один другим, дамам буквально не давали ни минуты отдыха. Больше всех резвилась командирша Белолипецкая, за которой очень серьезно приударил наш Джонсон.
И вот в мазурке он встал на одно колено, а она мотыльком полетела вокруг шестидесятилетнего ловеласа. Затем Джонсон нагнулся и совершенно неожиданно снял с Белолипецкой ее туфлю, схватил с буфета бутылку шампанского, налил в эту туфлю и с наслаждением выпил.
Все было так необычно и интересно, что даже музыканты на минуту прервали игру.
Под утро, когда довольные приемом дамы собрались уезжать, Джонсон, провожая, позвал штабного адъютанта и приказал положить мадам Белолипецкой в сани полдюжины шампанского. Тот немедленно приказание исполнил.
Но когда два дня спустя при получении жалованья этот же адъютант удержал с генерала около сорока рублей за подарок его даме сердца, тот пришел в ярость и ни за что не хотел платить.
Отход из Восточной Пруссии
В то время, пока мы веселились, не подозревая, какая страшная драма ожидает не только нас, но и всю 10-ю русскую армию, немцы в середине января сняли с французского фронта три сильных корпуса, перебросили их в полной тайне к Кёнигсбергу, а оттуда двинули два против правого фланга 10-й армии, вдоль Немана, одновременно перейдя в наступление на всем фронте.
Фланг этот охранялся лишь частями кавалерии, занимавшей громадный лес к югу от Юрбурга, имения князя Васильчикова.
И вот неожиданно, как гром средь ясного неба, 28 января (по старому стилю) получаем телеграмму из штаба 20-го корпуса, куда по новой диспозиции перешла наша 27-я дивизия:
«Сняться с занимаемой позиции и немедленно начать с боями отход на Сувалки».
К полуночи полки подошли к сборным пунктам и двумя колоннами двинулись к русской границе. Бушевал ледяной ветер со снегом, не было видно ни зги за два шага впереди. Связь с правой колонной бригады генерала Бельмейбурга скоро была потеряна, ему приходилось все время отстреливаться от наседавших немцев, и только через двое суток он присоединился к дивизии.
Двигались почти без отдыха, с малыми привалами. К полудню третьего дня Джонсон, ведший левую колонну, после того как нас обстреляла немецкая батарея, вдруг исчез вместе с капитаном Шафаловичем. К вечеру получаю записку из Сувалок:
«На каком основании вы остались при войсках, а не сопровождали меня? Джонсон».
Отвечаю также полевой запиской:
«Полагаю, что место начальника штаба должно быть при войсках, особенно в настоящем положении. Не считаю возможным присоединиться к вам раньше, чем полки дивизии не подойдут к Сувалкам».
Ни одного слова упрека Джонсон не осмелился мне сделать, когда мы входили в город.
* * *В Сувалках к утру 1 февраля находился весь генералитет 20-го корпуса во главе с Булгаковым. На военном совете, прошедшем под знаком усталости и уныния, ничего путного решено не было. Директива указывала, что пути отступления должны были вести через Сувалки на восток к Гродно, через труднопроходимый Августовский лес, по узким грунтовым и лесным тропам почти на протяжении 100 верст. Все пути к северу и к югу от этого девственного леса были предоставлены другим корпусам 10-й армии – они и успели проскочить к Неману. А шоссейная дорога от Августова на Гродно уже к вечеру 2 февраля была в руках немцев…
На рассвете того же числа три дивизии втянулись в злополучный лес, превратившийся ровно через неделю в их могилу.
Истощенные войска шли день и ночь, без сна, в стужу, по снегу, питаясь сухарями, что были у солдат в ранцах. Отставшие и раненые или замерзали, или попадали в плен; по ночам велась со всех сторон беспорядочная стрельба. Артиллерийские лошади выбивались без сил, без корма, вывозя по грязи пушки и снарядные ящики.
* * *На рассвете 3 февраля авангард нашей 27-й дивизии был остановлен в лесу артиллерийским огнем перед самой деревней Махарце.
При главных силах 27-й пехотной дивизии кроме Джонсона находился командир корпуса Булгаков, его начальник штаба генерал Шемякин, начальник артиллерии генерал Шрейдер и офицеры Генерального штаба. Джонсон, ласковый с начальством, пользовался полным доверием командира корпуса. Хорошо знал Булгаков и меня по Люблину.
Получив от находившегося в авангарде дивизии полковника Белолипецкого донесение о том, что