«Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

В гестапо также были переданы исчерпывающие сведения о коммунистах и социалистах, живших легально и ушедших в подполье.

Многие из, чем-то вызвавших подозрение в причастности к убийству Крюге, по приказу Нагеля были арестованы и брошены в тюрьму. Нагель торопился, так сказать, по горячим следам искать убийцу, но все дело было в том, что на такой след выйти не удавалось и он с каждым днем ожесточался.

Ежедневно в десять часов утра ему докладывали сводку о розыске убийцы, о задержанных, арестованных, их показаниях, выдержки из донесений агентов, официальные заявления тех, кто по каким-то соображениям добровольно помогал гестапо. Он жадно набрасывался на эту сводку, но ответа на мучивший его вопрос не находил и впадал в очередное неистовство. Он осунулся, лицо его посерело, траурные тени прочно залегли под глазами и даже голос обрел подавленно-сиплое звучание. Что-то ослабло в его душе. Порой ему чудилось, что в Берлине уже решают его судьбу и оставалось совсем мало времени до того момента, когда прикажут сдать дела в Брюсселе и отбыть на Восточный фронт, в Россию. Эта мысль подобно острой занозе глубоко и прочно вошла в его сознание и с каждым днем все больше саднила, доводя его до отчаяния.

Он боялся Восточного фронта, особенно после официального сообщения о поражении под Москвой. Чувство боязни до предела обострилось после того, как жена по телефону сообщила о гибели в России его родного брата Отто Нагеля. Нет, он не собирался следовать примеру брата. Он хотел жить! И ради этого готов был принести в жертву не только шестьдесят заложников, но, если потребуется, всех бельгийцев.

Нагель возмущенно бросил на стол очередную сводку и ощутил как что-то яростное и беспощадное колыхнулось в нем к этому убийце. «Судьбе было угодно свести нас в смертельной схватке, — подумал он, — так убийца получит свое!» Однако чувство распалявшейся в нем ненависти прервал появившийся в дверях адъютант с докладом о прибытии Старцева. Выпив стакан воды, пенной струей ударившей из сифона, Нагель несколько успокоился и приказал пригласить Старцева.

Старцев, как всегда, был свежевыбрит, чисто одет и дышал здоровьем. Казалось, сложности жизни в оккупации обходили его стороной и он по-прежнему оставался респектабельным человеком. Даже с начальником гестапо, своим шефом, он старался держаться не то что высокомерно, но с подчеркнутым достоинством, всякий раз давая понять, что знает себе цену. Сегодня он тоже выглядел независимым потому, что пришел к Нагелю не с пустыми руками и тешил себя мыслью, что уцепился за ниточку, которая при умелом с нею обращении может привести к клубочку, то есть к желанной цели.

— Прошу разрешения, — сказал он, появившись на пороге кабинета и, натолкнувшись на мрачного Нагеля, прибег к испытанному приему, который приводил в чувства любого фашиста — выбросил руку в фашистском приветствии и громко произнес, — Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил вяло Нагель, не поднимаясь из-за стола, сухо предложил стоявшему у двери Старцеву, — Проходите, генерал.

Старцев настороженно подошел к столу, но сесть без разрешения не посмел.

— Что нового, генерал? — спросил барон также сухо, со слабо сдерживаемым раздражением.

Старцев пытливо посмотрел на своего сурового шефа, подумал было, что явился не во время, но тут же отбросил сомнение и подумал о другом — как изменится строгий и недоступный Нагель, когда услышит обнадеживающую весть, которую он принес ему сейчас. — Новость есть, господин штурмбанфюрер, — ответил он интригующе.

— Какая? — устремил на него Нагель прямой, строгий взгляд.

— Разрешите сесть? — осторожно попросил Старцев, намекая Нагелю на его бестактность.

— Конечно, садитесь, генерал.

Манера Старцева держаться независимо, с подчеркнутым достоинством раздражала Нагеля и ему стоило больших усилий оставаться ровным со своим агентом по кличке «Дворянин», о заслугах которого раньше знали в военной разведке «Абвер», а теперь и в министерстве имперской безопасности Рейха. Старцев — «Дворянин» прошел большую школу жизни, часть которой отдал верному служению Германии, нацизму. Он немало сделал по изучению лидеров русской эмиграции Милюкова, Савинкова, Врангеля, Кутепова, информируя «Абвер», а затем гестапо о их политической ориентации, связях с государственными и политическими деятелями западных стран. И часто случалось так, что не успевали эти лидеры еще выработать ту или иную платформу, подготовить политическую акцию, как о ней уже знали в Берлине. По заданию немецкой разведки и службы безопасности он часто ездил в Прагу, Белград, Брюссель, Софию, Париж, где находились колонии русской эмиграции и не было случая, чтобы возвращался с пустыми руками. А сколько эмигрантов он предложил на вербовку «Абверу»? Сколько их с разведывательными заданиями было направлено в Советский Союз? Но шло время, старела белая эмиграция, угасала ее антисоветская активность и падала ей цена в политических кругах и спецслужбах западных государств. Падала цена и «Дворянину». Все чаще он получал задания мелкого характера, опускался до унизительной работы по раскрытию преступлений уголовного характера, но не отказывался, не порывал со своими шефами. Он хотел быть на виду, ему надо было чем-то кормиться, не отказывать себе в том, к чему привык с детства. Не о роскоши мечтал он, но хотел жить лучше, чем его соотечественники, чаще их позволять себе небольшие радости жизни.

По заданию гестапо в Брюсселе он оказался задолго до оккупации и превосходно подготовил почву для контроля за русской эмиграцией. Часть русских с приходом немцев была арестована и бесследно исчезла, часть отправлена на работы в Германию, некоторых месяц-другой продержали в тюрьме и выпустили, дав понять, что повторное задержание такого счастливого исхода иметь не будет. Старцев работал настолько чисто, что находился вне подозрения русской эмиграции и пользовался ее доверием.

Заслуги «Дворянина» перед рейхом накладывали определенный отпечаток на отношение к нему Нагеля, заставляли считаться со своим высокомерным агентом.

— Прошу, прошу садиться, — повторил Нагель.

Старцев важно опустился в кресло, достал серебряный портсигар, с разрешения Нагеля раскурил сигарету и пустил ароматное облачко дыма.

Испытывая в душе неприязнь, Нагель недовольно, но терпеливо наблюдал за его артистически четкими движениями рук, извлекавшими сигарету из портсигара, зажигавшими спичку.

— Так какие есть новости? — наконец спросил он.

Старцев еще раз пустил облачко дыма, отвел в сторону от лица руку с сигаретой с оттопыренным мизинцем, ответил:

— У нас, русских, есть такая поговорка: «За что купил, за то и продал».

Серое лицо Нагеля потемнело. Неприязнь к Старцеву явно брала верх над сдержанностью. Он еще не остыл от терзавших душу размышлений в розыске убийцы, не избавился от чувства страха за свою судьбу и не намерен был выслушивать какие-то поговорки.

— К черту все! — прохрипел он и хлопнул ладонью по полированному столу. — Какие новости принесли вы мне?

Старцев пожевал губы, что означало недовольство, окинул Нагеля обидчивым взглядом, ответил бесстрастно, холодно.

— Мне стало известно, господин штурмбанфюрер, что майора Крюге убила женщина.

Какое-то время Нагель сидел неподвижно. Широко раскрытые глаза, устремленные на Старцева, не мигали, а на мрачном лице застыло выражение откровенного неверия. «Нет, этот Старцев что-то напутал, — думал он, — или, поддавшись служебному рвению, выдал ложную информацию. Да знает ли этот надменный русский генерал, какое впечатление произведет такое сообщение в ставке Гитлера? Доблестного офицера вермахта убила женщина? Там этому не поверят и сочтут его, барона фон Нагеля, если не сумасшедшим, то до крайности несерьезным человеком, держать которого в Брюсселе дальше просто нельзя».

— В своем ли вы уме, генерал? — спросил он с издевкой, — Майора Крюге, — показал руками рост, богатырскую фигуру Крюге, — убила женщина? У вас богатое воображение. Дешево купили, дешево продаете, — вспомнилась русская поговорка.

Неверие, оскорбительные слова Нагеля вызвали у Старцева горечь обиды.

— Простите, господин штурмбанфюрер, но, слава Богу, я пока в своем уме, — ответил он осторожно, но с видимым достоинством. Нагель выдавил улыбку, проговорил примирительно: «Ну, ну», что, видимо, означало извинение и, Старцев, получив таким образом удовлетворение, продолжил: — Представьте себе, что Крюге действительно убила женщина.

— Откуда вам это известно?

— Видите ли, — затянулся дымом Старцев, вновь обретая прежний барственный вид, — Случайно я присутствовал при разговоре трех бельгийцев. Один из них рассказывал, что видел, как на площади Порт де Намюр немецкого офицера ножом заколола женщина.

— Кто он, этот бельгиец? — спросил Нагель, пересиливая себя и смиряясь с тем, что докладывал Старцев, — Надеюсь, вы уже узнали, кто он?