«Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

— А что Берлин? — после длительного молчания спросил Нагель надтреснутым, сухим голосом.

— Пока молчит.

Нагель тяжело вздохнул, словно оправляясь от тяжелого состояния, сумрачно приказал Зауэру.

— Все телефоны переключить на меня. — С грустной улыбкой заключил, — Обед окончен.

Щелкнув каблуками, Зауэр вышел. Минутой позже официантка выкатила из кабинета обеденный столик, и Нагель предался размышлениям о положении дел на Восточном фронте и в Бельгии. Он сел за письменный стол в привычное, обжитое кресло, но прежнего удобства в нем почему-то не испытал. Сообщение о поражении под Москвой выбило его из наезженной колеи, и он теперь путался в собственных мыслях. Но уму его нельзя было отказать в рассудительности. Пережив первый приступ шока, он одолевал неизбежную в таких случаях депрессию чувств и разума, пытаясь объективно осмыслить происшедшее.

Резкий звонок телефона прервал его размышления, — Господин штурмбанфюрер, здравия желаю, — приветствовал его Старцев угоднически и с достоинством.

— Здравствуйте, — ответил Нагель сухо.

— Есть важная информация, — снизил голос Старцев, осторожности ради, видимо, прикрыв микрофон трубки ладонью. Именно таким он сейчас представлялся Нагелю. — Прошу встречи, господин штурмбанфюрер.

Нагель недовольно поморщился — звонок Старцева был не ко времени. К тому же он недолюбливал этого генерала без войска, всеми силами стремившегося из их отношений извлекать материальную выгоду. Правда, в голодном Брюсселе такое стремление было вполне объяснимо — от голода никто не хотел умирать, но Старцев переступал рамки приличия. Информацию о настроениях, политической ориентации русской эмиграции, которая, по мнению Нагеля, в силу своей враждебности к Советскому Союзу особой опасности для Германии и оккупационной администрации не представляла, и сведения о которых и пфеннига не стоили, Старцев преподносил таким образом, будто небольшая колония русских в Бельгии составляла взрывную силу, способную повести за собой бельгийцев и требовал за такие сообщения и выводы сотни марок, продукты питания. Старцев набивал себе цену и Нагель до поры, до времени терпел его гиперболические преувеличения, как терпел и высокомерие, постоянное подчеркивание значимости своего веса в русских эмигрантских кругах, полагая, что лучше иметь среди них хоть такого человека, чем никого. Кроме того он считал, что рано или поздно Старцев им понадобится.

— Я занят, — недовольно ответил он генералу. — Позвоните через тридцать минут.

— Слушаюсь, — ответил покорно Старцев, с едва уловимой ноткой обиды в голосе.

Нагель почувствовал эту нотку, но тут же вернулся к своим размышлениям о сути поражения под Москвой. Мысли в его голове ворочались беспокойно, хаотично. Вскоре настойчивый телефонный звонок его размышления и сознание штурмбанфюрера обожгла тревожная мысль: «Что бы это еще могло быть?» Взгляд его застыл на звонившем телефоне, и, подавляя внутреннюю тревогу, снедаемый предчувствием чего-то неприятного, он не торопился снимать трубку. Когда же сделал это, то услыхал сбивчивый голос гауптштурмфюрера СС Шрамке, отвечавшего за обеспечение порядка в центральной части Брюсселя.

— Господин барон? Господин барон, вы меня слышите? Вы слышите меня?

Оттого, что Шрамке назвал его не по званию СС, у Нагеля заныла душа.

— Я слушаю, — ответил он резко и услыхал, как на противоположном конце провода у трубки прерывисто задышал Шрамке.

— Господин барон, в два часа дня на площади Порт де Намюр, в центре города, неподалеку от военной комендатуры, убит заместитель военного коменданта Брюсселя майор Крюге…

У Нагеля на лысеющей голове выступила испарина, он вытер ее платком и сидел безмолвно. «Вот оно — мое предчувствие», — второй раз за день подумал он. И если первый раз он отнес его к поражению под Москвой, за которое ни перед кем не отвечал, то сейчас подумал, что внутренний голос с самого утра предвещал ему именно это убийство, за которое ответ придется держать строгий.

— Кто? Кто убил Крюге? — спросил он хрипло.

— Убийца скрылся, — опасливо ответил Шрамке.

— Как скрылся? — набирал силу голос Нагеля. — Средь бела дня в центре города убил немецкого офицера и скрылся?

— Так точно, господин штурмбанфюрер, — подтвердил Шрамке. — Скрылся.

— Немедленно оцепите район убийства, — овладев собою, приказывал Нагель, — Задерживайте, обыскивайте всех, кто вызовет малейшее подозрение. Переверните весь Брюссель, но убийцу найдите. К вам на помощь прибудет батальон СС. Действуйте, — распалялся он, — Действуйте немедленно. Дорога каждая минута.

— Господин штурмбанфюрер, — докладывал Шрамке, — Убийца с места преступления уехал на такси серого цвета. Машину видел часовой у комендатуры.

— Номер автомашины?

— Солдат не запомнил.

— Черт вас возьми, — закричал возмущенно Нагель. — Чему только учат этих кретинов? Задержать всех шоферов такси серого цвета. Допросить, где каждый из них был в момент убийства? Кого брал в машину и куда отвез? Перекройте дороги, ведущие из Брюсселя, и задерживайте все такси серого цвета идущие из города. Пассажиров и шоферов обыскивать, проверять документы.

Он положил трубку телефона и, уцепившись руками в подлокотники кресла, долго сидел, уставившись в одну точку отрешенным взглядом. Кровь отхлынула с его лица и оно стало пепельно серым, сумрачным. Глубокая морщина появилась на высоком лбу — признак нелегких, сосредоточенных размышлений. Зная политическую и оперативную обстановку в Бельгии вообще и в Брюсселе в частности, он быстро понял, что убийство Крюге выходило за рамки обычного преступления и носило целенаправленный политический характер. Это был сигнал к вооруженному сопротивлению. Потому-то и совершено не на окраине города, где его никто не заметил бы и легко можно было скрыть от бельгийцев, а в центре города, средь бела дня, непостижимо дерзко, вызывающе смело.

Нагель поднялся с кресла, прошелся по кабинету, размышляя, с чего начинать, чтобы оперативно и быстро разыскать убийцу. Звонок Старцева заставил его вновь подойти к столу.

— Господин штурмбанфюрер? — спросил Старцев, — Это я.

— Немедленно явитесь ко мне, — приказал Нагель, подумав, что коль судьба послала ему в эти минуты Старцева, то с него и начинать надо.

— К вам? — не понял Старцев, — В здание гестапо? Мне это не совсем удобно…

— Что? — взревел Нагель, — Ко мне! Немедленно!

— Виноват, — поспешил согласиться Старцев, — Слушаюсь. Я рядом. Немедленно буду.

Яростно сверкнув глазами, Нагель раздраженно положил трубку, подумал: «Конспиратор нашелся. За собственную шкуру дрожит. Посмотрим, как будет вертеться, когда прикажу разыскать убийцу». Власть над генералом, тем более русским, импонировала его честолюбию и, пользуясь этой властью, он подчеркивал бывшему русскому дворянину Старцеву, что может повелевать им, как сам захочет и тот не посмеет сопротивляться, ибо вся его жизнь, настоящее и будущее, зависит от него, штурмбанфюрера СС Нагеля.

После доклада адъютанта Старцев вошел в кабинет Нагеля и подчеркнуто недовольно, но с определенной мерой допустимого несогласия доложил:

— Господин штурмбанфюрер, по вашему приказанию я прибыл. Однако, должен заметить, что мое положение не позволяет мне официально посещать здание гестапо. Прошу правильно меня понять, не подумать чего-то такого, что может бросить тень на наши с вами отношения и мои личные симпатии, которые я испытываю…

— Мне не до ваших симпатий, — грубо прервал Нагель, кладя конец витиеватой речи Старцева, — Другой раз я угостил бы вас чашкой кофе и рюмкой коньяку, но сейчас не до этого.

— Премного благодарен. Я обойдусь без угощения.

— Сегодня в два часа дня на площади Порт де Намюр убит заместитель военного коменданта Брюсселя майор Крюге, — сказал Нагель и посмотрел на Старцева с такой подозрительностью, что у того заныл каждый нерв. «Уж не меня ли подозревает в убийстве?» — подумал он, но спросил с искренним испугом:

— Господина Крюге? Кто убил?

— Это вы должны выяснить.

— Я? — изумился Старцев, — Возможно ли?

Он ощутил, что где-то в глубине души у него родилось чувство сопротивления Нагелю. До сих пор он считал, что, сотрудничая с гестапо, занимался вопросами политики — выявлял среди русских эмигрантов и бельгийцев антифашистов, участников движения сопротивления и других политических противников социал-национализма, изучал их, свои выводы докладывал Нагелю. Политическая направленность получаемых от гестапо заданий как бы оправдывала и возвышала его в собственных глазах, подогревала честолюбие, утешала тем, что он, хотя и с помощью гестапо, но все же боролся на политической арене. Сейчас же Нагель предлагал ему роль полицейской ищейки, участие в каком-то уголовном деле, и он с необычной остротой ощутил что-то вроде отвращения к заданию, к гестапо, которое не считалось с его убеждениями, честью дворянина и генерала, толкало в какую-то непонятную историю. В отличие от Нагеля, он не сумел оценить политическое значение убийства Крюге и поэтому внутренне сопротивлялся той роли, которую отводил ему штурмбанфюрер. Высказать несогласие он не посмел, а лишь обиженным взглядом посмотрел на Нагеля, слепо надеясь, что тот возможно, поймет его, но Нагелю было не до переживаний Старцева.