Похищение огня. Книга 2 - Галина Серебрякова

— Я только в одном неумолима и готова к принуждению, — сказала, все более воодушевляясь, мать Мити, — чтобы заставить сына быть всегда правдивым и искренним. Мы дома прозвали его «хрустальной коробочкой». Он не лжет, не утаивает мыслей своих и чувств. «Говорить только то, что думаю, что чувствую» — вот его девиз, и я бога благодарю, что сумела отвратить навсегда Митю от лжи и сделала его искренним.

— Вы страстно любите сына.

— Да, я боюсь, что любовь моя может стать эгоистичной.

— Такая любовь близка к деспотизму, — тихо заметила Лиза.

— Но это деспотизм материнский. Я требую, чтобы мой мальчик делился со мной всеми помыслами, сомнениями. Вся моя жизнь ведь посвящена Мите, а мне нужна только его дружба. Он плоть от плоти моей, лучшая часть моей души. Его горести и радости должны быть также и моими. Скоро он поедет в Петербург. Страшно подумать о том, как буду я жить вдали от него.

— Но мальчику предстоит рано пли поздно начать свою жизнь. Не надо мешать его полету.

— Увы, таков удел матерей: всем пожертвовать для детей и остаться к старости одинокими.

Лизе нравилась с каждым часом все больше новая знакомая.

Внешность Варвары Дмитриевны не привлекала к себе внимания. Неправильные черты лица, бледность — все было обыкновенным. Но стоило заглянуть, не просто посмотреть, а углубиться в широко раскрытые, вопрошающие глаза Писаревой, как захотелось бы еще и еще видеть их. Большие глаза смотрели как бы из самой глубины души, и было в них отражено столько внутренней моральной силы, искренности и любви, что они совершенно заслоняли невыгодное первоначальное впечатление от ее внешности.

Варвара Писарева была так же правдива, как и Лиза, и это редкое качество, свойственное обеим, естественно, сблизило их в те несколько дней, что они пробыли вместе. Очень полюбился Лизе и маленький Митя.

«Общение с искренними людьми, — писала она в своем дневнике, когда Писаревы уехали, — делает пас нравственнее и чище. Я прочла у Карлейля, что говорить правду — это счастье, выпадающее на долю немногих избранных. Как часто мы лжем из выгоды, самолюбия, вежливости, жалости, притворства, страха. Мы стремимся казаться иными, чем являемся на самом деле, и это тоже ложь, которая заводит нас в непроходимые дебри. Мы обманываем подчас и самих себя. Мы сознательно выдаем иногда желаемое за бывшее.

Неужели правда, что

Мы на ложь обречены:Роковым узлом от векаВ слабом сердце человекаПравда с ложью сплетены.

Только трусы лживы. Сильные и благородные натуры вытравляют ложь, как ржавчину, всемогущей правдой. Все великое всегда правдиво. Варвара Дмитриевна знает это, и, внушая сыну отвращение к неискренности и лжи, она воспитывает смелого человека».

Вдруг все изменилось в жизни Лизы. Однажды Маша вызвала ее на половину старой барыни.

В пышной мрачной кровати без сознания лежала Евпраксия Александровна. Лицо ее было иссиня-пунцовым. Она хрипела. Перепуганная горничная рассказывала, что барыня внезапно упала и сильно ушибла голову. У нее парализовало правую руку и отнялась речь.

— Апоплексический удар. Я неоднократно предупреждал княгиню, что от английских кровавых бифштексов и острых подливок не будет проку. Они для русского желудка истинно смертельны, — объявил врач, рьяный славянофил, демонстративно носивший поддевку, подпоясанную красным кушаком, и широкий картуз.

Несколько дней провела Лиза без сна у ложа больной. Ни уход, ни лекарства не помогали.

На рассвете весеннего утра Евпраксия Александровна умерла. Она была последним близким человеком Лизы. Ничто отныне больше но связывало Лизу Мосолову с Москвой. В час, когда она думала, где им с Машей приклонить голову и как зарабатывать на жизнь, Лиза узнала, что тетка оставила ей огромное наследство. Она стала отныне очень богатой женщиной, обладательницей большого капитала в Английском банке. Едва весть об этом облетела Москву, множество ранее по замечавших Лизу людей появилось на пороге ее дома. Им отвечали, что барышня больна и никого не принимает.

Столь резкая перемена ошеломила Лизу. Она считала, что безнравственно наслаждаться материальными благами, полученными из-за того, что близкий человек умер. Ей не пришлось быть свидетельницей отвратительных ссор, сопровождающих, как обычно, раздел добычи наследниками у свежей могилы, так как у Евпраксии Александровны не нашлось других близких родственников. Вещи, хранившие на себе как бы отпечаток умершей, вызывали у Лизы только грусть, сожаление и мысли о бренности земной.

Наследство искажало естественную печаль о смерти.

Лиза поспешила отпустить на волю крестьян, принадлежавших ее тетке, обеспечила слуг и старую Машу и покинула Россию, направляясь в Париж.

Все столичные газеты в отделе великосветской хроники сообщили о большом наследстве, полученном мадемуазель Мосоловой. Из золушки она внезапно превратилась в принцессу и, сделавшись очень богатой, вскоре поняла чудовищную силу денег в том обществе, где жила. Ничто не изменилось в ее внутреннем мире или внешнем облике, однако, ранее никем не замечаемая, подчас откровенно презираемая, она вдруг стала всем необходимой. Ее начали считать красивой и весьма оригинальной. Особенно поразило Лизу, когда она приехала в Париж, письмо княгини Дарьи Христофоровны Ливен, высокопоставленной, весьма известной в высшем свете нескольких государств дамы, с которой была в родстве. Впрочем, никогда раньше княгиня не признавалась в этом.

«Милая Лиза, — писала ей по-французски княгиня Ливен. — Ваше светское положение позволяет мне представить пас в том кругу, к которому мы принадлежим по рождению. Злая фортуна подшутила жестоко над вашим отцом и вами. Однако божественный промысел восстановил справедливость, и вы снова среди нас, бедное дитя. Сколько пришлось вам выстрадать среди людей иных каст! Тем более я, познавшая многие горести и гонения, рада познакомиться с вами. Надеюсь, вам будет хорошо в моем доме. Приезжайте».

Лиза вспомнила все, что многократно слышала о княгине Ливен. Дарья Христофоровна приходилась родной сестрой могущественному Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Она была женой князя Ливена, бывшего в течение многих лет русским послом в Лондоне и затем воспитателем наследника престола. После тридцати семи лет супружества княгиня Ливен, вопреки воле царя Николая, уехала одна за границу и не пожелала больше возвратиться к мужу в Петербург.

Несколько лет пылкое увлечение связывало ее с Меттернихом, но затем оно сменилось взаимной ненавистью.

Дарья Христофоровна до разрыва с мужем пользовалась особым благоволением государя и постоянным покровительством королевы Виктории. Пальмерстон был с ней в дружеской переписке, а знатные, богатейшие лорды Эбердин и Грей не скрывали своего преклонения перед этой своеобразной женщиной. Княгине Ливен было за пятьдесят, когда ее по-юношески страстно полюбил ужо не молодой Гизо. Их связь, длившаяся не один год, не оставалась тайной в высшем свете. Врожденный талант дипломата и превосходное знание закулисных дел в политике в соединении с ловким холодным рассудком обеспечили ей в течение всей жизни особое положение в Петербурге, Берлине, Париже и Лондоне.

Дарья Христофоровна была беспредельно честолюбива. Однако на пути ее беспрерывного возвышения встала запоздалая любовь. Из-за Гизо, несмотря на уговоры Бенкендорфа и мужа, приказы и угрозы царя, она осталась за границей. Ссылаясь на болезни и душевные страдания, вызванные смертью двух сыновей, княгиня Ливен отказалась вернуться в Петербург и жила то в милом ее сердцу Лондоне, то в Париже, вблизи любимого человека. Ее салон считался могущественным в дипломатическом и светском мире Европы, и она продолжала выполнять сложные и важные поручения Николая I.

Шли годы. Воспитатель наследника князь Ливен умер, но и овдовев, Дарья Христофоровна не вышла замуж за Гизо.

— Могу ли я, наследница древнего рода, соединиться браком с буржуа? Это невозможно даже в век процветающего третьего сословия. Между нами кастовая пропасть.

Умный, светски обаятельный, политик и ученый, Гизо не настаивал на венчании, хотя взаимная любовь его и Дарьи Христофоровны крепла с годами.

Все эти подробности из жизни княгини Ливен стали известны Лизе от покойной тетки.

Прочитав письмо Дарьи Христофоровны, Лиза захотела увидеть женщину со столь незаурядными биографией и характером. Она охотно приняла приглашение Дарьи Христофоровны поселиться в великолепном особняке в Сен-Жерменском предместье.

Княгиня Ливен оказалась худенькой старой дамой, которую не могли омолодить ни притирания, ни белила, ни строго продуманный туалет — ничто не могло скрасить разрушения от времени, особенно сказывающиеся в линиях когда-то стройной шеи. Стоячий воротник не мог уже скрыть дряблости кожи и поддерживать слабый подбородок и щеки. Княгиня Ливен никогда и не была красивой. На тонком неправильном личике поражали, однако, необычайно проникновенные, полные ума, задора, иронии глаза. В старости, как это обычно бывает, яснее обозначились и недостатки и достоинства ее внешности.