Похищение огня. Книга 2 - Галина Серебрякова

Превосходный знаток людей, княгиня Ливен быстро разобралась в наиболее определившихся чертах характера Лизы, но постаралась ничем не проявить этого и заговорила о том, к чему, знала по опыту, никакая женщина не может остаться совершенно равнодушной.

— Вам надо заняться собой, милая Лиза. О душе поговорим позднее, сначала подумаем о бренных предметах. Я прикажу вызвать сюда мою портниху, и мы обсудим ваш будущий гардероб. Моя кузина Евпраксия, эта замечательная нелепица, как ее звали в детстве, наверно, не сказала вам, что следует не только читать Шатобриана, но также класть на ночь на лицо маску из сырого мяса, земляники или огуречного сока, чтобы кожа не была сухой и серой. Моя камеристка займется этим. Увы, дитя мое, феи, присутствовавшие при вашем рождении, не позаботились о цвете вашего лица. А это главное, особенно при вечернем освещении. Свечи были гораздо милостивее к женщинам, чем газовые лампы, которые жестоко подчеркивают наши недостатки — морщины и вялость век.

Лиза, слушая княгиню Ливен, не могла скрыть своего удивления. Ей казалось, что эта женщина, которую считали отличным политиком и дипломатом, сразу же начнет разговор о чем-нибудь особо важном для судеб Европы, военных приготовлениях Турции и России и угрозе большой войны или, по крайней мере, о Наполеоне III и его раздорах с царем Николаем I.

Решив приблизить к себе Лизу, Дарья Христофоровна имела затаенную цель. Подпав под влияние католической церкви, она стремилась, считая это особо богоугодным делом, уловить в ее лоно как можно больше душ. Лиза, скромная, замкнутая, страстная, много страдавшая, как сразу определила княгиня Ливен, и, главное, очень богатая, была, по ее мнению, создана для того, чтобы увлечься пышной мишурой католической церкви. Надо было, однако, исподволь, незаметно подвести ее к этой мысли. И Дарья Христофоровна, посоветовавшись со своим духовником, решила действовать без торопливости и заслужить любовь и полное доверие своей родственницы.

Однажды во время утреннего туалета графиня Ливен сказала Лизе:

— С тех пор как судьба лишила меня двух любимых сыновей, я поняла всю тщету земной жизни и бесполезность борьбы с тем, что предначертано нам свыше. Смирение, покорность, вера в грядущее соединение с любимыми — вот чем живу я отныне. Но это вовсе не значит, что надо посыпать главу пеплом и предаваться печали. Наоборот, дитя мое, святая католическая церковь и ее духовники помогли мне преодолеть страдания. Не надо отказываться от мирских благ и дел. Основное — это вовремя искупить грехи.

Не подметив ни малейшего интереса у Лизы к тому, чтобы получить отпущение прегрешений, и почувствовав в ней полное безразличие к делам церкви, Дарья Христофоровна перешла к тому, чего ждала от нее Лиза с самого начала их знакомства. Она заговорила оживленно о политике.

— Гроза в мире приближается, — сказала уверенно княгиня Ливен. — Многие важные события в Европе начинались с мелочей. Наш дорогой государь вполне прав, когда пишет императору Наполеону, человеку, между нами говоря, с весьма сомнительным прошлым, не «любезный брат», как полагается по этикету между царствующими лицами, а просто «друг». Это тоже не малая честь для вчерашнего арестанта. Луи Бонапарту не удалось политических выгод ради породниться ни с одним из царствующих домов Европы. Слава богу, наш царь разрушил его хитроумный план.

— Разве это тоже дело рук Николая Первого? — поинтересовалась Лиза.

— Да. Его величество использовал все свое влияние, чтобы предотвратить позор подобного соединения.

— Однако Наполеон Третий женат…

Княгиня Ливен презрительно улыбнулась.

— Да, на испанке незнатного и бедного рода, графине Евгении Монтихо-и-Теба. Она посетила меня незадолго до того, как стала императрицей Франции, и, представьте, вела себя в моем салоне как истая аристократка. Не будем, однако, вспоминать сомнительное прошлое этой красотки. До замужества она успела насладиться жизнью. Но ведь мать и бабушка Наполеона Третьего тоже но были образцами морали. Как ни старается Бонапарт создать теперь культ Гортензии и Жозефины Богарне, ему это не удастся. Не правда ли, забавно, что гимном империи стала песенка, написанная когда-то его матерью? Увы, мой друг, все эти люди принадлежат к полусвету. Это слово отлично придумано господином Александром Дюма-младшим. Все в современной несчастной Франции, как в «Даме с камелиями», только полусвет, все на грани приличия и непристойности. Двусмысленны и ложны императорский двор и политика, биржевые спекуляции и даже литература. А правы? От дикого племени канка европейцы переняли омерзительный, неприличный танец и назвали его «канкан». В кафешантанах всей Франции его пляшут, вскидывая ноги до самого носа и выше. И, представьте, это вовсе не весело и, значит, вовсе уж непристойно. Наш строгий вальс доставлял, право же, гораздо больше радости. Я часто говорю об этом с господином Гизо. Ничто, запомните, не вызывает такого волнения, как видимость целомудрия.

За ужином Дарья Христофоровна вновь заговорила об угрозе войны.

— Недавно Наполеон Третий сказал многозначительные слова: «Если мои военные суда появятся в восточных водах, то знайте, что я иду, чтобы победить Россию. На этот раз сражаться нам придется в менее суровом климате, чем это было под Москвой». Не правда ли, какой недвусмысленный и зловещий намек на наше Черное море? Я не могу остаться безразличной к такой угрозе. В ближайшие дни мы отправимся с вами, милая Лиза, ко двору королевы Виктории. Есть все основания беспокоиться, что королева и ее правительство присоединятся к враждебной России коалиции. А я, что бы обо мне ни говорили, родилась и умру верноподданной обожаемого мною царя Николая.

Через несколько дней Лиза вместе с княгиней Ливен отправилась через Дувр в Англию.

Дарья Христофоровна стремилась в Лондон еще и для того, чтобы повидаться с Гизо. Княгиня Ливен самоотверженно заботилась о любимом человеке, спутнике ее старости, и тяготилась разлукой с ним.

В Булони, на пристани, в ожидании маленького суденышка, идущего к берегам Англии, Лиза спросила Дарью Христофоровну, почему ее близкая дружба с Меттернихом обернулась враждой.

— О милый друг, — прикрыв глаза, улыбнулась княгиня Ливен, — в нашем кругу мужчины, а тем более выдающиеся, не любят умных женщин. Они привыкли только к поклонению. Ум в женщине невыносим для человека, который считает себя гениальным и но желает слышать ничего, кроме лести. Жена австрийского канцлера, очаровательная дурочка, постоянно курит ему фимиам и совсем не интересуется политикой.

Был конец мая. Начинался великосветский сезон. Королева давала свой первый бал во дворце, подаренном ей около двадцати лет назад герцогом Букингемским. Этот невзрачный плоский серо-желтый замок, опоясанный густым парком, она предпочитала всем другим, за исключением разве только Виндзорского.

Княгиня Ливен, пользуясь обширными связями при дворе, без труда включила Лизу в список приглашенных на первый бал во дворце.

Лизе хотелось посмотреть это необычайное, почти театральное зрелище. Королева объявила, что в этом сезоне ее любимым цветом будет голубой, и платья приглашенных на бал шились из самых дорогих материй только этого цвета или его оттенков.

В полдень и сумерки у сквозной железной дворцовой ограды и глухих ворот всегда собирались любопытные.

Развод караула, о котором возвещали гулкие барабаны, сопровождался сложной церемонией: салютованием шпагами, рапортами.

Гвардия королевы, как и великобританская полиция, вербовалась преимущественно в Шотландии. Только там, среди угрюмых озер и гор, вырастали такие широкоплечие, рыжекудрые силачи. Бывшие пастухи, похожие на викингов, служили также главным украшением уличных перекрестков, где их стадами были отныно омнибусы и кареты. Они же живыми статуями стояли у парадных королевских подъездов, рядом о трехцветной сторожевой будкой. В полицейских темных касках и меховых гвардейских шапках, почти скрывавших лица, в черных форменных шинелях с эполетами, они были декоративны, безжизненны и лишены всякой индивидуальности, как каменные львы и вазы на дворцовых фронтонах.

Смена караула у ворот Букингемского дворца была излюбленным зрелищем детей. Наемные воины короля казались им большими оловянными солдатиками, и нередко малыши просили матерей купить им таких же. Нелегко было поверить, что подобная автоматичность движений доступна живым людям. Даже лошади у двух всадников, занимавших ниши главных ворот, подчинены были механическому ритму барабанов и топоту караульных, этих выстроившихся попарно маскарадных воинов.

Но излюбленнейшую пищу для любопытства английских обывателей доставляли дни дворцовых балов.

Королевский прием еще не начинался, но вереницы карет с приглашенными уже тянулись в прилегающие к Букингемскому дворцу кварталы. Английские богачи и знать подъезжали в слонообразных, покачивающихся в такт лошадиному бегу, обитых сукном или шелком рыдванах и черных каретах с ливрейными лакеями на запятках. Фырканье и ржание великолепных лошадей нарушали покой улиц. Зеваки, с утра дежурившие на путях ко дворцу, рассматривали кареты, в которых сидели дамы в придворных туалетах.