Бусый Волк. Берестяная книга - Мария Семёнова

ДЫМ НАД СВЕТЫНЬЮ

Прямохожим путём Твердопюб домой не побежал. На mom случай, если Росомахи всё же захотят его остановить, пустился через ночной лес вкруговую. Сперва к Светыни, потом берегом. Там, у берега, было множество потаённых мест, где его никто никогда не найдёт. Он подберётся вплотную и…

О том, как он поступит, когда подберётся вплотную и увидит сегванов Винитария, наделавших в его деревне каких-то страшных дел, Твердолюб особо не задумывался. Может, его даже вела детская надежда на чудо, на то, что с рассветом он выбежит к дому и увидит: там ничего не случилось. Всё так же поёт молот в кузнице Межамира, и суки лежат со щенками, и наплывает через тын запах свежего хлеба…

Он проснётся и поймёт, что всего лишь увидел страшный сон, а на самом деле всё хорошо. Он посмотрит на свои руки и не увидит на них отметин от верёвок, а во рту больше не будет привкуса крови из разбитой губы…

Твердолюб бежал во все лопатки, словно не было за плечами бессонной ночи, борьбы с путами и разобранной крыши. Когда начало светать, ветер дохнул в лицо близостью воды, и он выскочил к береговому обрыву.

И почти сразу услыхал впереди голоса.

«Сегваны!..» — немедленно пронеслась мысль. Твердолюб мгновенно затаился, исчезнув за обросшей валежиной, и его впервые посетила трезвая мысль, а что, собственно, он будет делать, если там, впереди, в самом деле четверо-пятеро сегванов.

Но это оказались не сегваны.

Мужчины разговаривали на безбожном смешанном языке, который неизбежно появляется там, где сходятся дети разных племён. Твердолюб бывал на ярмарках и распознал вельхские и сольвеннские слова. Люди о чём-то весело и спокойно разговаривали, смеялись. Восходящие токи воздуха доносили мирные запахи дыма и снеди. Твердолюб решил подобраться поближе…

Под обрывом стояла большая парусная лодка, вытащенная на песок. В таких по Светыни путешествовали отчаянные торговцы. На песке догорал костерок и лежало несколько одеял. Приехавшие сворачивали стоянку, собираясь двигаться дальше. Шестеро мужиков, все крепкие и неробкие с виду. Твердолюб даже узнал вожака, его звали Булыма. Твёрд его когда-то видел на ярмарке; дядька Межамир ещё не стал у него ничего покупать и сказал потом, что красное имя ему не Булыма, а «булыч», и добавил: по слухам, он не брезгует краденым.

Тем не менее этот жуликоватый торговец уже показался юному венну чуть ли не родным человеком. Твердолюб был готов спуститься вниз, пока ватажники не уехали. Они доподлинно расскажут ему, что случилось, а если повезёт, то не поскупятся и на добрый совет…

В это время один из мужиков, с плохо двигавшейся половиной лица, за что остальные называли его Косорылом, раскрыл мешок, что-то вытащил и развернул на свету полюбоваться, и у Твердолюба остановилось сердце.

Это был кованый, расшитый речным жемчугом праздничный убор большухи Серых Псов, который предводительница рода надевала всего несколько раз в год, на великие дни…

Твердолюб вскочил и, начисто перестав о чём-либо думать, ринулся вниз по откосу.

Ватажники изумлённо обернулись навстречу, кто-то метнул было руку к оружию, но сразу опустил. Растерзанный и полоумный мальчишка весьма мало походил на полного достоинства охотника-венна.

— Эй, парень… — начал Булыма, но Твердолюб его не услышал. Он бросился прямо к Косорылу и попытался выхватить у него большухин убор. Дюжий ватажник отшвырнул юнца, но тот бросился снова. На сей раз ему достался крепкий удар кулаком под дых, Твёрд упал, и его прижали к земле. Он лежал на песке, тяжело дыша, и не сопротивлялся. Но, стоило державшим рукам чуть-чуть ослабнуть, — взметнулся с земли и зубами вцепился Косорылу в горло. И грыз, ломая хрящи, пока от посыпавшихся ударов не пала на глаза темнота…

Ватажники Булымы не были разбойниками, душегубствующими по дорогам. Они были перекупщиками, которые забирают у душегубов добычу и продают её надёжным, проверенным людям. Хороший меч — наёмнику, который назавтра уезжает за тридевять земель. Меховую накидку — мономатанцу, который увезёт северную диковину куда-нибудь в Мванааке. А дивно расшитую женскую рубаху, умело отстиранную от крови, — аррантскому собирателю редкостей…

Загодя позвал их Винитарий или они сами явились сюда, точно мухи на падаль, — Твердолюб так и не узнал, да и не пытался узнать. Зато оказалось, что булычи умели вязать узлы ничуть не хуже Росомах. Если не лучше. Наверное, им не привыкать было утихомиривать строптивых невольников. Второй раз за одни сутки Твёрд оказался спутан по рукам и ногам, причём так, что не мог ни освободиться, ни покалечиться от застоя крови в перетянутых членах. Когда его бросили в лодку, он умудрился извернуться и вышибить ногами одного из ватажников в воду. Потом попытался сам вывалиться через борт и либо уплыть от них, либо утонуть. Тогда перекупщики срезали на берегу жердь и привязали к ней свою живую добычу, уже совершенно лишив пленника возможности двигаться.

После этого Твердолюб затих и лишь молча слушал спор булычей, обсуждавших его дальнейшую участь. Рыжий приятель Косорыла стоял за то, чтобы привязать ему к ногам камень потяжелее, но остальные воспротивились. Косорыла, сказали они, не вернёшь всё равно, так чего ради зря упускать выгоду? Крепкого и здорового мальчишку вполне можно продать. Только куда-нибудь подальше в неворотимую сторону.

Кто-то первым упомянул Самоцветные горы… Твердолюб смутно припомнил, что вроде бы слышал это название, но что с ним было связано, в памяти так и не всплыло, и он перестал думать об этом. Он знал одно: рано или поздно его волей-неволей избавят по крайней мере от жерди, и тогда…

Только один молодой ватажник, сам ненамного старше Твёрда, всё больше помалкивал, как бы со стороны слушая перепалку. Но не потому помалкивал, что из-за молодости лет его не допускали к общей беседе. Нет, с ним вели себя вполне уважительно, как понял Твёрд — из-за нешуточного умения драться. Парня просто не особенно занимали разговоры о выгоде и продаже, у него был какой-то свой интерес. Какой — Твердолюб не слишком задумывался. Только время от времени ловил на себе оценивающий взгляд молодого сольвенна и со временем запомнил, как того звали: Резоуст.

Ещё Твёрд понял, что булычи не собирались держать его при себе до самого Галирада. Если бы они появились там с пленником-венном, о дальнейших путешествиях по Светыни можно было бы просто сразу забыть. Накануне прибытия в сольвеннскую столицу Булыма собирался причалить к левому берегу, с кем-то там встретиться и сбыть с рук часть награбленного Людоедом. А заодно — и Твердолюба.

Всё изменилось в ночь перед задуманной встречей на левобережье.

Твёрд, по обыкновению оставленный в лодке, видел счастливый сон: матушка убаюкивала его, тихонько покачивая зыбку. Сперва он лишь бездумно радовался её близости, её голосу, прикосновению милых рук. Потом захотел сказать ей, что уже вырос и в люльке ему тесно и неудобно лежать, что он с радостью вылез бы, если бы она чуть-чуть ему помогла… Однако, как почему-то бывает во сне, слова наружу не пошли, а вот колыбелька раскачивалась всё сильней, и дно у неё было, оказывается, ох и ребристое…

Уже поняв, что всё происходило не наяву, Твердолюб ещё некоторое время цеплялся за уплывающие клочья блаженного забытья, но колыбель окончательно превратилась в лодку, качавшуюся на волнах.

Тогда он дёрнулся, окончательно приходя в себя, и ещё прежде, чем он успел открыть глаза, до сознания достучались разом две вещи. Во-первых, лодка действительно качалась, причём так, словно в ней кто-то яростно грёб, — это вместо того, чтобы тихо покоиться на песке. А во-вторых и в-главных…

Милый знакомый голос продолжал звучать и наяву.

— Родной мой, любый мой, — шептал этот голос, прерываясь от размеренного усилия. — Ты потерпи… Теперь всё будет хорошо…

Твёрд наконец разлепил веки и увидел над собой светлое небо весенней ночи, в котором с северной стороны тлела румяная полоса.

Лодка булычей набирала ход, уходя прочь от берега и вниз по течению, но вместо пятерых ватажников на вёслах трудилось всего двое гребцов.

Бажана Росомашка.

И Резоуст.

А за кормой тяжёлой посудины невесомо бежала на привязи узкая берестяная лодочка, несравненным умением ладить которые славился род Росомах.

Твердолюб всё понял каким-то звериным знанием, в одно мгновение ока. Без повести, без расспросов увидел, как Бажану, попытавшуюся заступиться за него перед роднёй, мать с отцом увели домой и заперли — для наказания и вразумления. Только вязать, как Тверда, не стали, о чём, наверное, уже ныне горько жалели. Потому что девка сбежала, подняв одну из половиц, как сбежала бы на её месте лесная сестра росомаха. Потом стащила лодочку и ушла на ней озёрным устьем на Светынь, ибо знала своего жениха и догадалась, каким путём тот рванётся домой. Она лишь чуть-чуть не поспела перехватить его, но зато хорошо видела, как он встретил Булымичей. У Бажаны хватило рассудка не ввязываться в бессмысленный бой. Несколько дней и ночей она тихо следовала за ватажниками, как росомаха следует за охотником, разорившим логово, выжидая случая поквитаться. И наконец решилась попробовать спасти Твердолюба — но лишь для того, чтобы попасться Резоусту, сторожившему ночлег.