Сумеречный сказ - Кайса Локин

— Чем печален ты, соколик залётный?

Вздрогнул Казимир и обернулся: за спиной девица стояла, на палку кривую опиралась и глазами зелёными сверкала. Выгоревший от времени сарафан стан худой прикрывал, рыжие косы на солнце огнём сияли, сбитые лапти в траве утопали.

— Кто ты? — рассматривал молодец деву, а та взгляд не спускала, точно в душу глядела.

— Олесей с утра величали, а ты кто таков? Зачем сюда явился? Из дому решил меня выжить? — растерянно Казимир на неё посмотрел, ведь не видел он никакой избы. — Ну! Что молчишь-то? Аль от красоты моей голову потерял? — рассмеялась она едко, глазками злобно сверкая.

Игралась лукавая, насмешки не тая. Решил тогда Казимир от неё не отставать:

— Ведьму я одну здесь искал, помощи у неё попросить желал, да видать не судьба мне с силами тёмными знакомство познать.

— Отчего ж решил ты так, витязь усталый? Зенки свои серые протри и грудью полной вдохни. Вот она я, та, которую искал. Доволен?

— Очень! — с улыбкой широкой и искренней бросился к ней Казимир и принялся ручки целовать.

— Полно-полно, — отмахнулась от него Олеся. — Пойдём внутрь, потолкуем.

Тропкой узкой провела девушка Казимира через кустарник и вывела к неприметной, точно заколдованной, избушке. Со всех сторон была она покрыта мхом и вьюнком, а высокие деревья надёжно скрывали домик от посторонних глаз. Однако внутри изба была просторной и крепкой: сундуками полнилась, по стенам были развешаны сухие травы, а подле печки сидела упитанная чёрная кошка.

— Присаживайся за стол да рассказывай, кто ты таков и зачем к нам в глушь пожаловал, — проговорила Олеся, угощая гостя кашей да компотом.

Пустился Казимир в рассказ о себе и проблеме, надеясь, что сможет ему ведьма помочь, а не на смех поднимет. Услыхала Олеся просьбу мирскую и загоготала, по столу ладонью хлопать стала.

— Ох и забавны желания людей, диву даваться вечно могу, коль токмо ко мне бы ходить постоянно стали, — непонимающе посмотрел на неё молодец, улыбку у неё очередную вызывая. — Дела твои мигом решу, отвар изготовлю и будешь витязем храбрым. Ежели ладно судьба сказываться станет, то затмишь однажды богатыря рязанского.

Обрадовался Казимир, мечтами забылся да дела славные придумывать принялся.

— Однако знай, что за услугу свою я всегда плату беру, — недобро дева вновь взглянула. — Как призову тебя, так явишься сюда и служить мне станешь, дар отрабатывать. Понял?

Кивнул молодец, а про себя решил, что забудет наказ ведьмы, желаемое получив. Надела Олеся ему на шею веревочку, на которой камень с рисунком диковинным висел, да в обратный путь отправила, зельем предварительно напоив.

— Не снимай его никогда, тогда будешь силён, как богатырь, и враг любой перед тобой в бегство обращаться будет, точно заяц, — заверила Олеся. — Но запомни, предательство тебе дорого обойдётся, а теперь ступай, кошка моя дорогу тебе укажет.

Вечером воротился к отцу Казимир и честно признался, что в лесу он заплутал. За что, конечно, тут же выговор получил, а следом и наказ собираться мигом, ибо выдвигалась дружина с рассветом. В ту пору враги подле границ обосновались, битвой угрожали, смерть люду предвещали, с князя великого дань требовали. Созвал всех Всеволод и стал речи высокие вести, дух боевой поднимать и храбрецов наставлять. Боязно ему было за сыночка своего, да нежничать не стал — не положено. Поглядывали на Казимира братья названные и тихо шептались, что наконец силушку показать сможет. Коль хвалился пред всеми подвигами пустыми, так теперь жребий удачный выпал.

Выстроились ряды слаженные, замелькали стрелы вражеские, зазвенел булат в руках храбрецов. Трещали щиты, кони склонялись, насмерть сражались. Гром в небесах разразился, дождь глаза застилал, ветер сильный по полю гулял. Крики, слёзы, проклятия — всем вмиг наполнилась земля. Лишь один крепкой стеной стоял — Казимир. Он, не ведая слабости, рубил супостата налево и направо. Глаза кровью налились, сила звериная в теле пробудилась. Не замечал воин ничего, напролом шёл, ударов чужих не ощущая. Победу кровавую чрез всё поле пронёс. Дар Олеси мощным оказался: никто ему теперь не был страшен.

Так повелось с той поры: все пред Казимиром Кровавым преклонялись, богатырём бешеным величали, а за спиной недобро шептались. «Не гоже так люд истреблять», «Нечисто тут как-то», «Не мог он так резко сильным стать», «Душу продал, проклятый», — слухами воин обрастал, однако ж внимания он не обращал. Гордился отец, плакали сёстры, Аннушка молитвы богам шептала и избавления от нечисти для брата желала. Казимир же печали не ведал: не было равных ему, враги в страхе пред именем одним падали и пощады молили.

Славен был путь, но плату пришёл срок возмещать. Больно кулон грудь обжигал, к хозяйке своей взывал. Думал Казимир к ней на поклон прийти, златом и серебром осыпать за дар столь великий, да передумал. Сорвал верёвку и выбросил в воду. В тот же миг ветер поднялся, молнии засверкали, тучи небо заволокли. Явилась Олеся видением туманным, яростна была и кричать начала:

— Ирод, трус и подлец! Вот как заплатить удумал мне, окаянный! Предупреждала я, что предательство дорого стоить тебе будет. Так знай: сёстры твои одна за другой помрут, но хуже всего Аннушке милой придётся — долго мучаться будет от хвори, а после и она отойдёт. Отец твой в бою первом поляжет, а Данка, что ко мне спровадила, ослепнет в одночасье и в лесу сгинет однажды.

Испугался тогда Казимир, захотел прощения просить, но язык точно к нёбу намертво прирос.

— А ты, предатель трусливый, не познаешь смерти отныне, станешь вечно по миру скитаться, — взмахнула рукой Олеся, и по колени в землю Казимир ушёл. — А коль кровь людская по вкусу пришлась, так быть тебе отныне упырём, — злобно расхохоталась ведьма и исчезла.

Слова её тут же в жизнь воплотились: посерела кожа Казимира, глаза алыми стали, когти уродливые отросли, жажда странная голову дурить начала. Выл он, дёргался, с места сойти пытался, от лучей солнца скрыться, да не мог. Жестока была Олеся в проклятие своём — землю вокруг молодца в болото превратила, на муки вечные обрекла. Голод тело ослаблял, разум туманом обрастал и крови горло желало: в упыря навсегда Казимир обратился.

Сколько так страдал — он не знал. Не отличал Казимир ни снега, ни дождя, ни ночи, ни дня. Только лишь солнечные лучи оставляли всё больше и больше шрамов на