Братья Ашкенази. Роман в трех частях - Исроэл-Иешуа Зингер

Частенько готовый товар был сырым и в песке, потому что так же, как подрядчики обкрадывали и обирали мастеров, мастера обманывали подрядчиков. Они брали шерсть и хлопок по весу и возвращали их по весу, но поскольку они подворовывали сырье, им приходилось идти на уловки: ткать недостаточно плотно, а для сохранения веса мочить ткань водой и пересыпать ее песком. Сырость ткани до костей пронимала тех, кто на ней спал, песок колол тело. Иной раз подмастерьев марала черная краска дешевых тканей и они вставали утром чумазые, как трубочисты. Бывало всякое.

Подмастерья должны были пособничать мастеру в его кражах, удерживать шерсть или хлопок, растягивать готовый товар, чтобы ткань выглядела длиннее. А чтобы подрядчик не заметил жульничества, последние несколько дюймов штуки ткали плотно и гладко, как положено. Иной раз мухлевали с тканью не только в длину, но и в ширину. Подмастерьям приходилось делать все, что велел мастер, иначе они не получали своего жалованья в пятницу. Когда товар был готов, подмастерья готовили тюки, а потом несли их на плечах через всю Лодзь, к подрядчику, потому что мастер экономил на дрожках.

Угнетенные, бедные мастера, закабаленные фабрикантами и особенно их взяточниками-управляющими, будучи в рабстве сами, мучили собственных рабов. Они подгоняли своих людей, торопили их, не давали дух перевести, обзывали обидными прозвищами, ругали, проклинали. Их жены буквально выхватывали у работников кусок изо рта. Часто случалось, что подмастерье отрабатывал сезон, а мастер ему не платил. Пострадавшие подмастерья жаловались людям, обращались к раввинам, устраивали суды Торы, но денег так и не получали.

— На, забери душу! — кричал мастер, распахивая на груди подбитую ватой жилетку и обрывая при этом с нее все пуговицы. — Нету у меня. Я сам нищий!

Очень трудно было Тевье разговаривать с этими обиженными жизнью, измученными, надломленными людьми, убеждать жить в мире между собой, призывать к единству, к противостоянию хозяевам.

— Тевье! — предостерегали его. — Не вмешивайся в эти дела! Тебя же первого прогонят с работы!

Лучше всех его понимал Нисан, сын меламеда, который жил горькой жизнью сезонника и, как положено сезоннику, носил кличку. Нисан Дурная Культура — так звали его в мастерской. Нисану не нравилась ни участь сезонника, ни приклеенный ему ярлык, ни весь этот угарный и безумный образ жизни в бедных домах Балута. И он прислушивался к пылким речам Тевье. Вопреки советам, которые ему давали, Тевье не унялся. Усталый, измученный долгими часами тяжелой работы, издерганный криками и попреками жены, плачем своих детей, он тем не менее продолжал говорить, убеждать, втягивать в споры, приводить примеры из святых книг, обращаться к здравому смыслу, просвещать, вселять мужество, ободрять и призывать к единству.

— Только единство, — твердил он своим хриплым голосом.

К нему примкнул Нисан-сезонник. Так же как Тевье, после часов тяжелой работы и чтения книжек для самообразования, он находил время, чтобы ходить по домам балутских ткачей и призывать их к единству. Известный сын балутского меламеда и хороший знаток Торы, он нравился ткачам тем, что взялся за их работу, стал их человеком. Они гордились им. Им было приятно, когда в субботу он заходил в их маленькую синагогу. Балутские женщины тоже относились к нему с уважением. Они не понимали его, этого знатока Торы, который мог рассчитывать на достойную партию, жениться на дочери состоятельного хозяина, взять хорошее приданое, но вместо этого остался в Балуте и пошел в ремесленники. Но они уважали его. Благодаря ему их мужья выросли в их глазах и не казались больше людьми с самого дна жизни.

К тому же от него в Балуте было много пользы. Он читал матерям открытки от их женатых детей, живших где-то далеко. Он писал по-русски адреса солдаткам, оправлявшим письма мужьям, которые служили в России. Он учил грамоте девушек на выданье, чтобы они могли расписаться на брачном контракте. Он переводил русские бумаги, приходившие из полиции и из суда. Знаток Торы и народных пословиц, владевший даром убеждать людей доводами разума, с детства живший в нужде, несший бремя нищеты, понимавший, что значит быть бедным среди богатых на примере своей учебы с сынками богачей, учениками отца, — Нисан хорошо разбирался в тяготах рабочей жизни, умел все разложить по полочкам. Именно его слова о единстве трогали ткачей до глубины души. Еще большее впечатление он производил на их жен, которые обычно не заботились ни о чем, кроме своих горшков.

— Вот это острый язык! — хвалили его в глаза. — Такой парень пройдет и огонь, и воды!

Матери подрастающих дочерей буквально ели его глазами. И даже жена Тевье, сварливая злюка, меньше грызла своего мужа, когда Нисан сидел вместе с ним и другими рабочими за столом и говорил о единстве. Как только в Балуте стало известно о напасти, грозившей работникам ткацкой мастерской реб Хаима Алтера, Нисан, сын меламеда, взялся за дело. Он хорошо его помнил, этого Симху-Меера, сынка богача, учившегося у его отца и постоянно игравшего в карты на уроках. Уже тогда они ненавидели, не выносили друг друга, богатенький женишок с золотыми часами и сын бедняка-меламеда в рваной шапке и залатанном лапсердаке, из которого он давно вырос. Теперь их разделяла пропасть. Симха-Меер, фабрикант, который издает приказы, ломающие судьбы евреев, их жен и детей, и Нисан, сезонник из Балута. Хотя Нисан не работал у Симхи-Меера и его тестя, он ощущал обиду ткачей так, словно она касалась его лично. Каждая несправедливость в Балуте касалась его лично. Поэтому он сразу же встал рядом с Тевье и начал помогать ему. Не только тех ткачей, которым снижали жалованье, позвал Нисан в маленькую синагогу, но всех рабочих, из всех балутских переулков.

И люди пришли. Пришли ткачи и сезонники, мальчишки-ученики и даже бедные мастера. Маленькая синагога была битком набита. Люди толкались, пихались, ругались, махали руками. Каждый хотел говорить.

А на биме стоял Тевье, чтец Торы. Он великолепно читал Тору по субботам, добавляя своим чтением здоровья прихожанам. Его потертый и обтрепанный зеленоватый лапсердак, который он носил еще со свадьбы, был распахнут, мятый бумажный воротничок отстегнулся от рубашки и лежал на шее сам по себе. А зеленые глаза Тевье метали огонь через стекла его очков.

— Евреи, единство! — горячо говорил он. — Надо держаться вместе, и мы сможем сами себе помочь.

Нисан, сын меламеда, развернул лист бумаги и прочитал собравшимся надпись, которую он вывел красивым почерком.

— «Статут общества балутских ткачей», — прочел он громко и торжественно, четко выговаривая каждое слово. — «Первое: ткачи, которые молятся в синагоге „Ахвас реим“, а также другие ткачи Балута не позволят, чтобы отрывали кусок от их убогого жалованья, потому что это равно грабежу; и они берут на себя обязательство не выходить в таком случае на работу и отдельно обещают, что не нарушат границы ближнего и никто не выйдет работать на место другого, потому что нарушение границ приравнивается к убийству, как если бы кто-то поднялся на ближнего своего и убил его посреди поля.

Второе: в четверг не следует работать всю ночь, а только до полуночи. На исходе субботы не следует работать до двух часов ночи, а только от окончания субботы и до полуночи в летние дни.

Третье: посреди недели следует работать не более четырнадцати часов в день, с шести утра и до восьми вечера. Не следует отрабатывать за время, необходимое для молитв минха и майрев, а также для молитвы шахрис в зимние дни, когда невозможно помолиться до начала работы.

Четвертое: в пятницу следует прекращать работу за два часа до зажигания свечей, а накануне праздника — за два часа до заката солнца, чтобы оставалось время сходить в баню, помыться после работы и приготовиться к субботе и к празднику.

Пятое: выплата жалованья за неделю не должна откладываться на другую неделю; жалованье должно быть выплачено подмастерьям в четверг вечером, чтобы им было на что приготовиться к субботе. Перед праздником жалованье тоже должно выплачиваться заблаговременно, потому что тот, кто задерживает плату своему наемнику, приравнивается к грабителю.

Шестое: свечи для работы должен покупать не рабочий, а хозяин.

Седьмое: хозяева не должны называть работников кличками, потому что грех позорить своего ближнего. Они также не должны поднимать на работников руку и бить их, потому что тот, кто поднимает руку на ближнего своего, именуется нечестивцем. Подмастерья и сезонники тоже не должны называть друг друга кличками, унижать друг друга или, не дай Бог, бить. Не следует также обзывать и бить мальчишек-учеников, потому что каждый должен помнить, как сам он был унижаем и мучим. А тот, кто нарушит эти запреты, будет исключен из общества.

Восьмое: в дни постов следует работать только до молитвы минха.