Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В маленьком Городельском замке, в который позвал его Витовт, Ягайлло ожидал его два дня. Рождество он провёл на охоте, в лесах близ Гродно, потом неутомимый старец направился в Хельм, на Русь. Пасху он отпраздновал в Премышле и с неё появился перед Святым Крестом в Городли.
В этом тихом углу он чувствовал себя как в раю.
Его окружали леса, которые он так любил, не нужно было ни для кого надевать парадную одежду, он лежал в постели так долго, как хотел, за столом пил воду и разговаривал со своей челядью, а ночью мог слушать соловья, которого любил.
И именно сейчас он вышел вечером из замка в рощу из старых деревьев, сел на простое бревно, опустил голову на руки и слушал песни весеннего певца.
И думал. Порой ему казалось, что понимал эту странную песнь, как человеческие слова, что она говорила ему о тех непонятных вещах, которые происходили на свете. То снова музыка становилась для него непостижимой, необъяснимой, а была такой прекрасной!
Над лесом в чистом весеннем небе взошла луна и в водах реки и разливах сияла широкими полосами. Это было для глаз… Даже воздух настроился к ночному торжеству и наполнился несравненным благоуханием. В нём чувствовался запах берёзовых почек, трескающихся дубов и клёнов, аромат сосен и ели, испарение воды и дыхание трав и ночных увядших цветов.
Лицо старого короля улыбалось, а его мысль невольно прослеживала по разорванным полосам памяти весь отрезок долгой жизни.
Он так много пережил, дожил до того, до чего дожить не надеялся, похоронил столько надежд и столько новых пробилось из земли: Ядвига и Краков, Вильно и Хавнул, языческие святыни, огни и дубы там, где теперь стоят костёлы; брак с Анной, её смерть, несчастные годы с Грановской, кончина бедной старухи, новое супружество, Сонька… один сын, второй умер, третий ожидается.
А рядом постоянно Витовт, крестоносцы, Сигизмунд… Збышек…
Его уже обременяла жизнь, если бы не охота и лес… В лесах ему было лучше всего, с людьми тяжело. Он уступал им, одаривал их, они не давали ему покоя. В лесу пел для него соловей, шумели деревья и, возможно, старые божества Литвы говорили ему.
Вспоминая о них, Ягайлло крестился, но всегда боялся их мести и готов был их тайно умилостивить. Не раз на охотничьем ночлеге, когда зажигал большой костёр, он напоминал ему тот сильный, вечный, который он сам гасил много лет назад на Жмуди.
Все тени прошлого проскальзывали перед ним, он приветствовал их вздохами и прощался – исчезали.
Но тут же появлялись иные, а когда не хватало умерших, приходили живые… Особенно два врага его покоя, те, что не давали ему свободно наслаждаться жизнью: Збышек и Витовт. Он их обоих боялся.
На его глазах вырос этот Олесницкий, почти из мальчика в гиганта, и был неустрашим, и презирал смерть, и говорил горькую правду. Был это муж Божий, но страшный, как архангел с мечом.
Он сам его воспитал, теперь Збышек им правил.
Витовт; этого он знал с детства как героя и вождя. Забыв о родных братьях, он отдал его дорогой Литве, чтобы она росла и расширялась под его властью.
Вышло, как он хотел, а теперь она уже отрывалась от Польши. Ягайлло молчал… Ему было жаль её, а в душе радовался, что она стала такой сильной.
Витовт и Збышек, Литва и Польша воевали теперь над головой старца, а он не знал кому желать победы. Поэтому он говорил себе, что Богу видней, как рассудить дело.
Между тем соловей пел, луна светила, а лес говорил ему на ухо то, что скрывал в себе. Он один знал его тайны. Ночь была чудесная… тишина великая, а на её фоне, как чудесная золотая вышивка, дрожала песнь соловья.
Король всю ночку так хотел бы просидеть до утра, продумать. Он почти чувствовал себя счастливым.
Затем он увидел перед собой подвижную тень, которая как-то неожиданно объявила ему о приходе навязчивого пришельца; погружённый в думы, он не слышал приближающегося. Король догадался, что это кто-то из домашних, которые заботятся о том, чтобы загнать его в постель, и, недовольный, поднял голову. Перед ним стоял Витовт.
Король с криком вскочил с бревна, на котором сидел, и бросился его обнимать, обрадовавшись. Великий князь поздоровался с ним, но холодно, но грустно, серьёзно и без радости.
За ними за деревьями видны были светлые окна, открытые в замке, и Ягайлло, взяв брата под руку, хотел сразу вести в приготовленные комнаты.
Витовт сперва заколебался, словно хотел остаться с ним наедине, немного подумал, пожалел, может, довольного старика, счастье которого пришёл разбить безжалостной и жестокой рукой. Ему всегда трудно было обуздать себя и скрыть, что было на душе, и теперь также, когда готов был вспылить, должен был превозмочь себя, чтобы приготовить Ягайллу к удару, который хотел ему нанести.
Его специально привело туда обвинение Соньки, только с ним он ехал к королю. Застал его таким счастливым, весёлым, добродушным, омоложённым этой весной, что отложил дело до завтра.
Провожая его, Ягайлло спрашивал о Руси, о походе на Псков и о том, что собирался делать дальше. Витовт прерывал его упрёками ещё о той Мельнице, которую так долго не хотел отдать крестоносцам.
– Брат мой, – объяснял Ягайлло, – я отдал бы тебе для этих негодяев три мельницы, не одну, лишь бы ты не гневался на меня, но поляки знали, почему их туда к реке пустить не хотели… Ты видел Збышка?
– Твоего короля и короля Польши, – ответил ему Витовт, – потому что он правит… и смелый…
– Умный и неустрашимый, – сказал Ягайлло. – Уважаю его.
– Уважаю его и я, но если бы я был Ягайллой, жил бы в Хецинах, или давно подставил бы голову под меч.
Ягайлло испугался.
– Рим! Рим! – воскликнул он тихим голосом.
Так разговаривая, они вошли в замок.
Он едва ли заслуживал это название, таким был тесным, запущенным и невзрачным. Несколько жилых комнат внизу могли устроить только такого простого короля, как Ягайлло. Перед его приездом земляной пол посыпали песком, стены побелили. Обстановкой служили
