Дневник немецкого солдата - Пауль Кёрнер-Шрадер

Я подумал, не устроить ли мне припадочек, но остался стоять, как истукан.

Капитан медицинской службы наконец заглянул в мои бумаги, встал и сказал:

— Откройте-ка рот.

Капитан небрежно заглянул мне в глотку.

— Поменьше ковыряйте там, — заключил он. — Эта рана не больше укуса блохи. Из-за такого прыщика не валятся с ног и не устраивают беспорядок в части. Кто скорее хочет покончить с войной, тот должен отправиться на фронт. Вот так. Нечего здесь бросать на землю оружие.

Комиссия признала меня годным для гарнизонной службы, хотя Дойч, который в этот день дежурил, уверял, будто меня хотят отправить в сумасшедший дом.

«Для гарнизонной службы» — это значит на определенном расстоянии от фронта.

Нас с Дойчем отправили на восток. Но мы застряли на бывшей чешской границе, на плоскогорье Оберлаузица. Здесь развертывали большой госпиталь на базе больницы бывшего пограничного местечка Эберсбах, школы, приюта евангелических сестер в деревушке Нойгерсдорф, больницы в Варнсдорфе, гостиницы и общежития медицинских сестер в Георгсвальде, уже на чешской территории. Все это входит в единый военно-санитарный район, который скоро примет тысячи раненых. Дойч назначен начальником вещевого склада при главном госпитале. Я получил такую же должность в филиале госпиталя в Георгсвальде.

Городок небольшой, всего двенадцать тысяч жителей. Узкий мысок на крайнем севере Чехословакии. Чешского населения тут почти нет. Места спокойные, хотя горные цепи вдали похожи на грозовые облака. Нои тут, конечно, гитлеровская система оставила свои кровавые следы.

По утрам городок кажется вымершим. Но после обеда картина резко меняется. Улицы заполняются ходячими ранеными, им дают увольнение в город. Люди без ног, на костылях, на протезах, обмороженные располагаются в кафе вблизи старой границы, ликвидированной Гитлером.

Зима снова снежная. Это не радует раненых. Одежда поизносилась, на ногах какие-то развалины, латаные-перелатанные.

Говорят, легче тем, кому отняли ноги, по крайней мере не нужно заботиться об обуви. Раненые ругают нас за плохое снабжение. Каждому, кто жалуется, я показываю приказ, согласно которому, как только к нам прибывает с фронта санитарный эшелон, мы обязаны собрать всю пригодную обувь и все снаряжение и немедленно переправить в резервный батальон для последующего использования на фронте. Каждую неделю прибывают эшелоны с тысячами раненых, завшивевших немецких солдат.

Дело в том, что за последнее время отмечено немало случаев, когда резервные войска отправлялись на фронт полураздетые. Командование приказало одевать их по дороге за счет раненых. Но раненые не собираются добровольно отдавать свою одежду резервистам. Это дело поручили госпиталям. Но не так-то легко отобрать у раненых их личные вещи, оружие и предметы снаряжения.

Утром и вечером через городок гонят женщин, насильно вывезенных сюда на работы из оккупированных стран.

Они идут босиком по снегу. Идут молча, по четыре в ряд. По десять часов работают они на фабриках, потом их ведут назад в лагерь.

Недавно я выслушал речь офицера пропаганды, которого солдаты прозвали «шприцем», поскольку он каждую неделю делает им «вливание духа».

— Посмотрите на этих, — сказал он, показывая на босых работниц с востока. — Русские вообще не знают, что такое обувь. Они и зимой и летом ходят босые. А тут некоторые солдаты жалуются на плохую обувь. Верю, вам не хочется идти на фронт в латаной обуви. Но надо немного потерпеть. Весной на вооружение поступит тайное оружие. Тогда мы в темпе возьмем Москву и рванемся к Уралу. А за Уралом — золотые и платиновые прииски, без конца и края. К тому же там так много скота, что кожи хватит на всех. Каждый из вас сможет взять себе хоть по десять пар самых лучших сапог, высоких и коротких, сколько угодно ботинок. В общем — всего, чего ваша душа пожелает. А до тех пор надо немножко потерпеть. Надеюсь, больше не будет жалоб на недостатки?! Меня все поняли?

Но солдаты не желают «немножко потерпеть». То и дело вспыхивают скандалы при смене белья. Кроме того, каждый требует от меня хорошую пару обуви. Ночью они крадут обувь друг у друга и прячут ее. Скандалят из-за брюк, кителей.

А на моем складе — одно барахло. В этих обносках солдатам приходится разгуливать по городу.

— Капрал! Нет ли у тебя пары помягче?.. Я отморозил пальцы на ногах, мне трудно ходить. Жесткая обувь раздирает ноги до крови.

— Капрал! У меня башмаки разных номеров, страшно жмут. Новая обувь еще не поступила?..

Поскольку в последнее время той дело спорят по поводу битвы за Сталинград, обсуждают все возможности, взвешивают «за» и «против», я отвечаю в духе этих разговоров.

— А как же, а как же! — успокаиваю я жалобщиков. — Обувь вот-вот поступит по специальному заказу для вас. Решено заказать за Уралом двадцать тысяч пар сапог из юфти. Но заказ пока застрял в Сталинграде, сами понимаете…

— О-о, капрал, видимо, последнее вливание, которое нам сделал «шприц», у тебя еще не рассосалось?! — смеются солдаты.

Сидишь на вещевом складе, в бывшей скорняжной мастерской, и без конца слушаешь жалобы. Мыло для бритья не пенится. Шнурки для ботинок гнилые. Подворотнички с заплатками, натирают шею. Носки садятся после стирки. Рубашки и брюки коротки. Кителя длинны и широки. С утра до ночи — сплошная ругань.

По пятницам приходят обменивать белье. Ни у одного солдата нет второй смены. Прямо на складе снимают с себя грязные рубашки и тут же получают взамен чистые.

— Если у них нет даже солдатского барахла, пусть не затевают войн, — ворчат обозленные солдаты.

— Ты прав. Чем дольше длится война, тем короче становятся брюки и носки.

Я часто слышу подобные разговоры. Начальство стали поругивать, не стесняясь. Война делает свое дело. Пожалуй, тут тоже можно найти новых друзей, врагов войны.

— Унтер-офицер, послушайте мою историю. Приехал я в отпуск домой, в Дюссельдорф. Жена выстирала все мое военное барахло и повесила на чердак. Прилетели американцы и сбросили бомбы. Поскольку я солдат, видимо, дом, в котором я живу, — военный объект. Не так ли? Пока я торчал в бомбоубежище, все мое обмундирование сгорело. Но не мог же я бегать нагишом?! Пришлось достать выходной костюм из чемодана, который моя жена всегда прихватывает с собой в убежище. Думаете, комендант города выдал мне справку о том, что моя квартира разрушена? Как бы не так. А когда я прибыл в штатском в госпиталь в Бреслау, шпис заявил, будто я загнал свое военное барахло на рынке. Кто возьмет такую дрянь, вот идиот! В Бреслау мне выдали новое обмундирование, но стоимость записали на мой счет. Приказано все урегулировать в резервном батальоне. Хорошенькое дело: немецкий солдат еще должен платить за свое обмундирование. Куда это годится?

Я сочувственно кивнул, выслушав обер-ефрейтора. Кроме нас, на вещевом складе никого не было. Обер-ефрейтор попросил:

— Унтер-офицер, вы мне не дадите чего-нибудь? То, что я получил в Бреслау, я хочу вернуть туда, как только меня демобилизуют. Так что, дадите?

— Почему же нет? Дам.

— Пусть не затевают войн, если у них не хватает барахла, — повторил обер-ефрейтор ходячую присказку. — Недаром мой отец говаривал: «На войне бедняки худеют, а богачи жиреют». И действительно, у нашего брата даже из-под ребер выдирают сало.

— Твой отец тоже в армии?

— Нет, он умер.

— Во время налета?

— Лучше не вспоминать где. Мать тоже восемь месяцев мучилась.

— В тюрьме или в концлагере?

— Зачем об этом спрашивать? Хотите верьте, хотите нет, мой отец был порядочным человеком. Он литейщик, отличная профессия. Мать у нас тоже женщина неглупая. Она, как и отец, была против войны. Вот что получается, унтер-офицер: отец был против войны, мать была против войны, а три сына угодили на войну. Теперь отца нет, казнили. Мать замучили в тюрьме. Двух моих братьев уже нет в живых. И я возвращаюсь с фронта калекой — нога не сгибается. Для меня война кончилась. А жизнь?.. Квартира разрушена, жену поселили в кегельбане. Набили туда бездомных, словно кроликов. Жена работает на военном заводе, шлифует кольца для гранат. Дали бы мне волю устроить все, как мне хочется… Я бы сейчас…

— Давай сюда твою солдатскую книжку.

— Зачем? — испугался обер-ефрейтор.

— Не волнуйся. Хочу уладить твое дело с обмундированием, полученным в рассрочку.

— Весьма любезно с вашей стороны, унтер-офицер. Буду очень признателен. Как только получу папиросы, все отдам вам.

— Не надо. Вот теперь в твоей солдатской книжке полный порядок. Отправишь тому шпису в Бреслау его барахло.

Обер-ефрейтор Штюкендаль из Дюссельдорфа ушел обрадованный.