Дневник немецкого солдата - Пауль Кёрнер-Шрадер

— Камрады, вот перед вами линия фронта. Ее длина сто восемьдесят сантиметров, что соответствует линии фронта длиной в тысячу восемьсот километров. Эй вы, подойдите к доске! — подозвал он кого-то из солдат и приказал: — Натяните бечевку. Иными словами — выровняйте фронт.

Солдат вынул кнопки и натянул на доске бечевку. Освободился большой кусок. Хромой капитан отрезал его и показал всем слушателям, словно свершилось чудо. Потом он снял натянутую на доске бечевку и намотал ее на палец.

— Понимаете, камрады! — торжественно пояснил офицер. — Более короткий фронт легче развернуть. Поэтому мы укорачиваем главную линию обороны на Востоке.

Хромой капитан злорадно расхохотался. Потом поджег отрезанный кусок бечевки. Бечевка медленно тлела. Наш новый «шприц» глубокомысленно комментировал:

— Вот это и есть жизненная нить большевиков. Мы ее отрезали, сожгли, уничтожили.

Когда бечевка сгорела, снова прозвучал «победоносный хохот» хромого капитана. «Шприц» раскланялся, как иллюзионист, извлекший кролика из наперстка, и с важностью изрек:

— Значит, мы оттянем фронт до определенной точки и сократим главную линию обороны до минимума. День и место этих операций известно только в главной ставке фюрера, где все это разработано. Естественно, не каждому полагается знать об этом. Развертывание укороченного фронта — вопрос дней. Победа за нами. А до тех пор мы обязаны отдавать для войны все. Встать! Конец! Разойтись!

Солдаты с шумом поднялись.

Обер-ефрейтор Бауманн, сидевший во время доклада рядом со мной, сказал:

— Ведь этот болван сократил наш фронт! То, что он отрезал, наша жизненная нить. Вот болван…

У Бауманна — собственный радиоприемник. Он занимает в госпитале отдельную комнату, имеет возможность слушать все, что хочет, и хорошо осведомлен об истинном положении на фронтах. Мы с ним уже нашли общий язык и при случае будем действовать вместе.

Каждую неделю я встречаюсь с Венцелем Дворским — так зовут чеха. Я ждал несколько недель, пока Дворский сам не заговорит со мной так, как это сделали мои друзья в Люблине или в Витебске. Так оно и вышло. Теперь я знаю, что на заводе есть группа сопротивления. Мы встречаемся с Дворским каждый раз в новом месте, в какой-нибудь пивной за городом. Я сообщаю ему последние новости, которые записывает по радиосводкам Бауманн. Но затевать разговор об активных действиях мне первому не хотелось бы. Я не уверен, что подпольная группа на заводе настолько крепка, что на нее можно положиться.

Вчера вечером, когда мы возвращались в город, Дворский внезапно остановился и без обиняков спросил, не могу ли я раздобыть соляной кислоты. Ему надо не так много, вот столько — и он протянул мне эмалированную флягу для кофе. Я спросил, зачем ему соляная кислота, и тогда Дворский подробно все мне объяснил.

Один словак, работающий на военном заводе, имеет доступ к важному измерительному прибору. Если в него залить соляной кислоты, прибор выйдет из строя и в течение двух — трех дней завод не сможет отправлять готовую продукцию.

— Вот это дело.

Я взял флягу, попросил его подождать меня за городом у ручья и пошел к себе на вещевой склад. Соляная кислота у меня там всегда есть.

Когда я вернулся и вручил Дворскому флягу с соляной кислотой, он совсем осмелел.

— Товарищ Карл, — начал он. — Наши товарищи поручили мне попросить тебя раздобыть нам оружие и патроны. Можешь?

— Могу.

Дворский обрадовался; видимо, он давно собирался заговорить со мной о серьезных делах. Он добавил, что ему нужно еще несколько немецких мундиров для товарищей из словацкой группы. Я ответил, что и это я могу достать.

Дворский сказал, что на первый случай хватит четырех пистолетов и двухсот патронов. Все это он предложил принести в определенный день на вокзал незнакомому человеку, который сам подойдет и обратится ко мне с условным вопросом.

— Незнакомому человеку я оружие передавать не стану, — твердо заявил я, вспомнив печальную историю с Венделем, из которой я едва выпутался; второй раз при подобной ситуации трибунал не обведешь. — Мы сделаем иначе, — предложил я. — Пакет я спрячу в известном мне и вам месте. Забирайте его сами, вы или незнакомец. Без меня.

— Почему так? — Дворский удивился; наверно, он заподозрил меня в трусости.

— Слишком велика опасность, — ответил я, не вдаваясь в воспоминания о прошлом.

Через три дня я сообщу Дворскому место, куда отнесу оружие.

При очередной встрече я сказал своему новому другу, что положу пакет под накренившуюся надгробную плиту на кладбище Филиппсдорфа. Там есть хороший ориентир, а надпись на надгробии может служить паролем. Место это легко найти и трудно спутать.

Дворский согласился. Он сказал, что за пакетом могут прийти около полуночи, в половине двенадцатого. Это удобно и потому, что из Филиппсдорфа как раз в это время отправляется поезд в Румбург и можно сразу же увезти пакет, не вызывая подозрений. Если я положу пакет в двадцать два часа или получасом позже, его вполне успеют забрать. Связному не придется ни торопиться, ни торчать на перроне маленькой станции. Словом, мы хорошо продумали это дело.

Все оружие, собранное в кладовой, Штюкендаль тщательно вычистил. У меня уже есть опыт, и теперь при сдаче пистолетов на оружейный склад я беру расписки, не проставляя номеров каждого пистолета. Для чехов я выбрал пистолеты, которые хранятся у нас давно. Их бывшие владельцы уже выбыли из госпиталя. Хотя я и не регистрирую номера, но недавно полученные пистолеты брать нельзя. При внезапной ревизии могут опросить находящихся на излечении раненых и установить номера сданного ими оружия. Тут все должно быть тщательно продумано, чтобы не влипнуть из-за какой-нибудь мелочи.

Пакет с пистолетами походил на почтовую посылку: я упаковал четыре пистолета и двести патронов в тряпки, уложил все в коробку из-под мыла, как следует обернул коробку и обвязал крепким шнуром.

С этой «посылкой» в мешке из-под белья я отправился по шоссе, которое ведет мимо кладбища в Филиппсдорф.

Пахло молодой зеленью. Сквозь затянутое тучами небо изредка пробивалась луна. Навстречу все время попадались солдаты, отпущенные до двадцати двух или двадцати четырех часов. Весной они устремляются за город. Кто-то узнал меня и крикнул:

— Унтер-офицер, ты тоже идешь в пивную Корлебеккена полакомиться конской колбасой? Она сегодня особенно вкусна.

— Я предпочитаю отварную картошку с рагу из конины, — отшутился я.

Солдат громко рассмеялся и скрылся в темноте.

На кладбище ведет тропинка, по которой в такой час никто не ходит. Прежде чем свернуть на нее, я осмотрелся и, убедившись, что никто меня не видит, быстро подбежал к калитке, ведущей на кладбище. К счастью, луна в этот момент была за облаками. Я нажал на ручку калитки, чугунная дверца скрипнула, потом наступила тишина. Я шел крадучись, мне казалось, что гравий на дорожке слишком громко скрипит. Выбранная могила — в четвертом квадрате слева, я нашел бы ее и в более темную ночь. Это был ряд богачей. Когда выглянула луна, на плитах заблестели золотые надписи.

Сунув пакет под белую накренившуюся мраморную плиту, я совсем рядом услышал песню. Ее пели два солдата, которые шли мимо ограды. В их хриплых голосах слышались и отчаяние, и пьяная удаль:

Убьют ли на Волге,Помру ли я в Польше,Что ж из того! Что ж из того!Душу свою я не продам — умру, как рыцарь,Душу свою я не продам — умру, как рыцарь.

Эти два молодчика скоро услышат другое пение и в других местах — пение гранатометов и «катюш».

Вдруг в кустах что-то зашуршало, и я лег плашмя на землю между двумя могилами. Сырой запах земли и прели ударил мне в нос. Кто-то кашлянул, кажется, совсем рядом. Женский голос произнес:

— Ну и свинья же ты!

И снова так же отчетливо, словно прямо мне в ухо:

— Ну и свинья!

За решетчатым забором я увидел парочку. Солдат что-то рассказывал своей спутнице, а она, видимо, в восторге от остроумия своего спутника, называла его свиньей. Калитка завизжала, они вошли на кладбище. Я затаил дыхание. Сильно стучало сердце. Боже мой, и этих я должен бояться. Обнявшись, они прошли мимо меня и на главной аллее сели на скамейку.

Не лежать же мне здесь век, подглядывая за парочками. Пришлось по-пластунски добираться до калитки.

Наконец я выбрался на тропинку, вытер пустым бельевым мешком колени и локти и двинулся к шоссе, тихо насвистывая что-то.

Да, но если придет связной и увидит эту чертову парочку на скамейке, он, пожалуй, не рискнет забрать пакет? Или, еще хуже, они увидят человека, крадущегося среди могил и шарящего под плитами. Они наверняка захотят установить его личность. Дьявольская ситуация. А я-то думал, что это самое тихое и безопасное место в городе. Оказывается, и на кладбище по ночам ходят люди, думающие отнюдь не о смерти.