Маска Лафатера - Йенс Шпаршу

— Только не поймите меня превратно: речь ни в коем случае не должна быть долгой! Это ясно. Но мы в юбилейном комитете, как бы сказать, подумали: вы ведь долгие годы были учеником Кранебиттера. Ну а поскольку в следующем месяце он собрался уйти на покой — пару слов на прощальном вечере… Думаю, профессора Кранебиттера это бы очень порадовало.

Мое лицо на краткий миг словно бы обрело самостоятельность: улыбка, которую при всем желании иначе как идиотской не назовешь, перекосила его авантюрно-загадочным образом; я ощущал свой растянутый рот вплоть до самых уголков. Только потом, когда я кое-как овладел собой, ухмылка испуганно сорвалась с моих губ и упорхнула прочь.

Улетела она недалеко, тотчас приземлившись на лицо господина Грундига.

— Ну, вот видите, — обрадовался он.

Чайник, засвистев на кухне, к счастью, прервал эту неприятную сцену. С горящими щеками я вскочил и устремился туда.

Дрожащими пальцами я засыпал в фильтр доверху наполненные кофейные ложки. Кранебиттер, Боже мой, Кранебиттер!

Осторожно залил кофе кипятком и с подносом засеменил обратно в комнату.

Грундиг между тем извлек из файла бумаги.

— Кажется, между вами было немало разногласий, не так ли? Особенно после того, как вы бросили у него аспирантуру. С учетом последнего обстоятельства, для вас это неплохая возможность. После всех недоразумений…

— Боюсь, я не смогу, — тихо ответил я.

— Всего пару слов! — проговорил Грундиг, обращаясь словно за подтверждением к женщине из управления по культуре, та же лишь послушно кивнула в ответ.

— Надеюсь, мы вас не очень обременили? — спросила она, когда я молча протягивал господину Грундигу руку на прощание. Грундиг потряс ее, и я удивился, как она умудрилась не оторваться.

Следующие свои шаги я предпринял, еще целиком находясь под впечатлением этой новости. То были медленные шаги — я еле передвигал ноги. Чисто механически убрал посуду. Затем, будто в поисках укрытия, утонул в кресле. Ледяной пот прошиб меня с головы до пят.

Кранебиттер, что плохого я тебе сделал?

Ранним вечером — небо на западе только что окончательно утратило свой убедительно красный оттенок и там, вверху, стало совсем темно, по крайности на первый взгляд, — я совершил большую прогулку, которую сам себе «прописал», дабы немного прийти в себя. Несколько раз обошел я замковую гору и облетевший прилегавший к замку лесок, который выглядел так, словно в нем повсюду разбросаны трупы в пластиковых мешках.

Из-за чересчур жарких споров с самим собой успокоиться мне так и не удалось. Твердой поступью лесника я зашагал назад.

В ближайшие дни Грундиг, как мы и договорились, прислал в Вюлишхайм пакет с книгами, спецвыпусками, ксерокопиями статей, вырезками из газет. Кроме того, он скопировал и прислал все до единого листки моей переписки с Кранебиттером.

Итак, на моем столе возвышалась большая, неустойчивая стопка кранебиттеровских материалов! Целую неделю каждое утро, взирая на эту гору бумаги, я принимался за работу со словами, выражавшими всю мою покорность судьбе — «Гора зовет!».

Однажды в мои размышления бесцеремонно вклинился телефонный звонок.

Ничего не подозревая, я поднял телефонную трубку. Звонила Магда.

Затаив дыхание, я стиснул трубку в холодной руке.

Ни слова о состоянии копии, никаких упреков, ничего. Ей лишь хотелось еще раз сердечно поблагодарить меня за оказанную помощь. Можно было ждать чего угодно, но только не этого. Я словно онемел. Полный благодарности, я прижал телефонную трубку к своему пылающему уху.

Набравшись смелости, поинтересовался: расшифровала ли она уже криптограмму?

— Еще не совсем. Совершенно точно, по принципу частоты повторов, пока расшифрована только одна фраза в середине: «Жизнь отнимает у нас слишком много времени». Тебе это ни о чем не говорит?

Нет, мне это ни о чем не говорило. Но тут возникла идея. Мой взгляд упал на стопку Кранебиттера.

— И все же мы исполнены надежд. Дело в том, что в конце, в этих комбинациях чисел могут быть заложены формулы угла. Понимаешь? Угол рта, угол глаза — если тебе интересно, буду рада держать тебя в курсе.

— Да, конечно, разумеется.

— Кстати, вот еще что…

— Да?

— Будь осторожен!

— Ты это о чем? — спросил я со всей возможной в данном случае непринужденностью.

— Ты ведь знаешь, у меня здесь, в компьютере, твое лицо. И вчера вечером я решила провести один эксперимент. Так, мелочь. Проделала несколько комбинаций. А поскольку твое лицо как раз оказалось на экране… В общем, милый мой, ты очень часто оказывался в красной области. Черт возьми!

— В красной области? Это еще что означает?

— Это означает… Да, так что это означает? Ну, скажем, что тебе надо хорошенько за собой следить. Между прочим, признайся, у тебя вообще часто меняется настроение?

Я издал в трубку некое с трудом поддающееся определению бурчание.

— Я просто хотела тебе об этом сказать.

— Премного благодарен. И все же я так и не понял, что такое эта твоя красная область.

— Как бы тебе объяснить? На техническом языке это звучит так: в условиях эмоционального воздействия, например, в стрессовых ситуациях могут появиться до такой степени сильные отклонения от исходного варианта лица, что число измененных зон перевалит за критическую отметку.

— О'кей — и что дальше?

— А дальше раздается сигнал тревоги. Разумеется, не в буквальном смысле, а лишь фигурально.

— И в чем же проблема?

— В том, что тогда прекращает действовать система точного определения. Может даже случиться, что возникнет сходство с каким-нибудь другим лицом, до такой степени, что программа может вас спутать.

— Прекрасно, — простонал я.

— Да, ты прав, — согласилась она, — это опасно. Помимо серьезных проблем с идентификацией личности, это вполне может кончиться ползущей шизофренией.

— Великолепно, — тихо произнес я. — Теперь и правда остается открытым только вопрос с ружьем…

— Что-что?

— А, ничего.

Закончив беседу, я направился в ванну и, обеими руками ухватившись за раковину, принялся молча строить перед зеркалом дьявольские гримасы, от которых мне самому вскоре стало попросту страшно.

Тогда я выпил стакан воды и вернулся к работе. Моя переписка с Кранебиттером хоть и не была регулярной, однако развивалась по четкой, твердой схеме. Некогда она пребывала в зависимости от очередной моей книги, которая непременно отсылалась ему, разумеется, с посвящением. Первым делом Кранебиттер всякий раз высказывал глубочайшую признательность за книгу, ему посвященную, изумлялся моим способностям, но тут же ловко сводил свой ответ к мелким и крупным неточностям в именах и датах — сразу чувствовалось, что он так до конца и не простил мне уход из науки. Менторский тон в его голосе не уловить было сложно. Я не улавливал. Мои благодарственные письма всегда отличались предельной краткостью. Я почти не принимал во внимание критику Кранебиттера или же игнорировал ее вовсе. Собственно, мои отписки всегда были одинаковы: дескать, «надо признать, что искусство и наука — вещи в корне разные, а потому подчиняющиеся различным законам».

Ответы мои с годами становились все короче, односложнее — письма же Кранебиттера все длиннее.

Прочтя это еще раз, я подумал: наверное, все эти книги я посылал Кранебиттеру, просто чтобы его позлить. А он писал мне, дабы спасти заблудшую душу.

Назавтра пришло по почте письмо из Цюриха. Из городского архива. Я звонил туда и наводил справки относительно доклада (Подпись «StAZ А 17, 5»), сделанного братом Энслина Карлом Фридрихом и направленного из Герцогской Вюртембергской судебной палаты городским властям Цюриха. Речь шла о похоронах Энслина.

Стараниями господина Лафатера, диакона храма Святого Петра, дошла до меня, увы, печальная весть о том, сколь ужасная кончина постигла служившего при нем же брата моего Готвальда Зигфрида, а также о том, что Вы, Высокочтимые, Высокородные, Благочестивые господа, изъявили особое великодушие, умилосердившись над бренными останками и дозволив предать их земле.

Другими словами, Энслина, несмотря ни на что, хоронят по церковному обряду! Это и мне было очень кстати — давало шанс организовать в конце фильма небольшую траурную процессию.

Похороны Энслина. Звон колоколов. С неба падают серые капли дождя. Хлещут, словно картечь… Нет! Все наоборот: светит солнце — это очень важно. В данном случае упора на погоду мы делать не станем.

Энслина опускают в могилу, а Лафатер произносит речь.

Пару вертевшихся на языке фраз я тут же перенес на бумагу. Несмотря ни на что, после всего, что ему пришлось пережить с Энслином, — Лафатеру приходится нелегко! Он словно идет по лезвию ножа.

Невольно я вспомнил одни похороны, на которых присутствовал пару лет назад в Берлине. Покойный — и все об этом прекрасно знали — долгие годы являлся осведомителем Госбезопасности и даже имел настоящую подпольную кличку «Иволга 2».