Железная Маска и граф Сен-Жермен - Эдвард Радзинский

— Однако нам пора, — прервал свой рассказ месье Антуан, и с лукавой усмешкой спросил: — Который сейчас час?

Я посмотрел на часы и похолодел: стрелки не сдвинулись… На часах было по-прежнему две минуты одиннадцатого.

— Как видите, если раньше время летело, то теперь оно будто исчезло… Дело в том, что я передал вам свои мысли мгновенным потоком. Этим искусством владел граф Сен-Жермен, обожавший передавать таким путем свои длинные рассказы торопившемуся собеседнику.

Я молча тупо смотрел на часы!

Мы вышли. У подъезда стоял все тот же прозаический автомобиль «Ауди». («Подобные господа должны передвигаться исключительно на метле».) Я только успел подумать об этом, как месье Антуан уже засмеялся и погрозил мне пальцем.

Мы сели в автомобиль. Всю дорогу месье Антуан молчал.

Мы остановились у главных ворот… Это был классический замок с тяжелыми шлемами крыш, окруженный рвом, этакая иллюстрация к сказкам братьев Гримм. Фронтон замка был затянут полотном, шла реставрация.

— Я давно не был здесь, — сказал месье Антуан, — и не знаю, сохранился ли под полотном герб Фуке. Тогда этот герб был на фронтоне, и король смог его увидеть. В гербе Фуке — белка. (Белка по-французски фуке.) Под белкой каменной вязью запечатлен гордый девиз суперинтенданта: «Куда я не взберусь!» Существует ли в мире высота, куда не сумею взобраться?! Как плохо читал Библию самоуверенный месье Фуке. В этом дерзком девизе — вызове судьбе — уже было зашифровано его будущее. Ибо в Святой книге есть ответ на тщеславный крик гордеца: «Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди гнезд устроил гнездо свое, то и оттуда Я низрину тебя, — говорит Господь».

В замке был теперь музей… В музее был выходной, однако месье Антуана ждали. Вышедший нам навстречу служитель молча повел нас в замок. Мы шли по двору, мощенному тем самым булыжником, по которому ступала нога господина Фуке и его знаменитых гостей, приехавших в тот торжественный день. Служитель открыл двери замка, и мы вошли в залитое солнцем пространство зала.

Это был огромный круглый зал-салон. Вдоль стен на подставках построились копии античных скульптур — мраморные бюсты римских императоров. Стеклянные двери в парк были открыты, и бесконечная даль парка сливалась с салоном.

Месье Антуан, будто описывая много раз виденное и даже надоевшее ему зрелище, как-то небрежно торопливо объяснял:

— Этот космогонический зал задуман самим Фуке. Олигарх назвал его «Дворцом Солнца». Мраморные барельефы… вы видите их под куполом. — И он показал наверх, на мраморные мужские и женские полуфигуры, как бы распятые под потолком. — Они символизируют круг времен года… Внизу на полированном каменном полу осталась разметка — это банальные солнечные часы. Вся это космогония задумана Фуке ради изображения в центре купола… Здесь в самой выси должен был парить бог солнца Аполлон, символизирующий забравшегося на небеса безумца Фуке… Так что предупреждение Святой книги становилось буквальным. — И месье Антуан еще раз медленно повторил: — «Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя…»

Но великий Лебрен, руководивший работами, не успел написать изображение Аполлона к торжественному дню 17 августа 1661 года. Думаю, к счастью для Фуке. Можно представить, как бы посмотрел его гость — король на Аполлона с чертами Фуке. Впрочем, Лебрен клятвенно обещал закончить зал уже к октябрю, забыв, что будущее не в наших руках…

Итак, 17 августа 1661 года… Великий день обещал быть удушливо жарким. Праздник был намечен на три часа. Но главный вопрос оставался нерешенным. Приедет ли король? Из дворца Фонтенбло, где Людовик спасался от августовской жары, не было пока никаких известий.

Но Фуке готовился. Он делал все, чтобы праздник стал незабываемым. Труппа месье Мольера приехала накануне и репетировала в знаменитом Салоне муз. И щедро обнаженная Муза Комедии, держащая маску, игриво улыбалась под потолком шуткам Мольера. В кабинете Фуке актер из мольеровской труппы заканчивал репетировать стихотворные объявления беспроигрышной лотереи.

Вслед за мольеровскими актерами прибыли кареты с балетными. С утра балерины с белыми крыльями за спиной ангелочками порхали по парку.

Воистину несравненный парк должен был стать главным потрясением. На холме рядом со статуей Геркулеса служители готовили невиданный фейерверк. Репетировали с утра и главный аттракцион. По мановению руки Фуке одновременно заработали бесчисленные фонтаны. Тысячи струй сверкали на солнце. В отдельном домике в парке хлопотали повара. Великолепнейший ужин на две тысячи персон должен был состояться прямо в парке.

Я опять не смогу вам помочь увидеть происходившее, — прервал рассказ месье Антуан. — Я истратил слишком много энергии, отсылая вам поток мыслей. Но я в точности перескажу все, что случилось в тот роковой день. Я подарю вам этот драгоценный сюжет. Точнее, дьявольскую интригу, по причине которой ненависть короля к несчастному Фуке стала воистину беспощадной. Интрига эта и поныне неизвестна историкам.

Интрига эта родилась именно в то утро незабываемого дня во дворце Фонтенбло.

Интрига в XVII веке

В то жаркое утро во дворце Фонтенбло король проснулся в 6:30 утра. В 6:45 король сел на стул с круглой дыркой.

После истории с Лавальер Людовик принял решение. Но, задумав погубить суперинтенданта, он все-таки колебался. Фуке был и вправду пока ему очень нужен… Да, возможно, он крал, но крали все. Король уже усвоил печальное: для пользы дел лучше умный вор, чем честный болван. Кроме того, Фуке не только забирал, но и давал. Давал, сколько бы ни попросили королева-мать и сам король. К тому же у Фуке были связи по всей Европе. Он мог организовать заем на любую сумму. И еще! Была какая-то тревожная причина, по которой мать явно опасалась Фуке. Людовик инстинктивно боялся, он не смел спросить мать об этой таинственной причине.

И вот теперь Фуке пригласил короля на праздник окончания строительства своего нового замка. «Тщеславный вор» (так про себя Людовик называл Фуке) захотел покрасоваться неслыханной роскошью, которую так подробно описал королю Кольбер. Да и сам независимый тон приглашения был неуместен нынче, после усмирения Фронды. И король мучительно размышлял: ехать? не ехать?.. Если не поехать, мерзавец воспримет это как объявление немилости. Это опасно. Он начнет готовиться к отпору. Средства для этого у него есть! Укрепления на острове Бель-Иль тому подтверждение. Возможно, организует заговор. Чем может закончиться заговор при его фантастических средствах? Он хорошо помнит судьбу несчастного деда (Генриха IV).

Вот о чем размышлял король, сидя на стуле с дыркой. Процедура опорожнения желудка проходила, как и положено, торжественно, в присутствии ближайших почетнейших придворных, которым выпала эта честь. Так что выражение «куда король ходит один» не имеет отношения к этому веку.

(Месье Антуан прав. И вообще, понятие стыдливости было тогда иное. Например, наша императрица Елизавета, жившая на целый век позже, заняла трон после ночного переворота. И, став императрицей, смертельно боялась спать по ночам. В ее дворце служил истопником некий Василий Чулков, огромного роста и силы мужчина. Каждый вечер он обязан был являться с тюфяком и подушками в спальню императрицы, расстилал их прямо на полу, в ногах царицы, и плюхался на тюфяк. Так он стерег царицу тревожными ночами. Оценивая важность его ночных заслуг, Елизавета произвела истопника в камергеры. И женила на княгине. Но, даже будучи женатым, он по-прежнему проводил каждую ночь на тюфяке у постели царицы. Ночью кровать императрицы посещали любовники… причем дама ценила разнообразие. И звуки любви и прочие утонченные подробности любви происходили в присутствии камергера-истопника…)

Итак, Людовик XIV, — продолжал месье Антуан, — все сидел на стуле с дыркой, уже полчаса мучая свой неуступчивый желудок. Он, как и поныне многие французы, ел мало фруктов. Впоследствии у него развился сильнейший геморрой. Это не просто физиологическая подробность, геморрой абсолютного властелина влиял на его решения, на судьбы Европы. Так что, разгадывая тайны политики XVII века, историки помнят о геморрое короля.

Прошло целых полчаса, когда король поднялся с дырки счастливый, ибо наконец-то облегченный. Но решения ехать к Фуке король так и не принял.

Именно в торжественный этот момент у него появилась некоторая надежда. Среди благодарных и счастливых зрителей его усилий над дыркой присутствовал, конечно же, Кольбер.

Взгляд короля остановился на его бесстрастном холодном лице (госпожа Севинье прозвала его «месье Север»). На этот раз Кольбер странно нервничал и даже нетерпеливо переминался с ноги на ногу… Король понял, что верный пес готовится сообщить ему что-то чрезвычайное, но ждет приказания повелителя. Людовик приказал, Кольбер заговорил: