Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

Выезжаю в Вену — Белград. Необходим очередной контакт с «0135», координация действий дальнейшей помощи Достовалову, Добровольскому[28].

Цветков».

...И вот, наконец, судят убийц Воровского.

Первым дает показания командир Конради Е. Достовалов.

Его допрашивают с пристрастием, под угрожающие крики и шум зала, набитого бывшими его подчиненными. Достовалов бесстрашно заявляет: «Об офицере Полунине давно ходили слухи, что он занимается противобольшевистской контрразведкой. Конради — безвольный человек, простой исполнитель, раб отживших идей, мнящий себя сильной личностью... Советы решили освободить Россию от вторжения иностранцев. Представителями патриотической идеи в России являются ныне не сторонники белой эмиграции, а большевики. Русские монархисты имеют ничтожное количество сторонников».

Показания давал и генерал Добровольский, живущий в Берлине. Характеризуя главнокомандующего, он, понимая, что подобное высказывание может быть для него опасным, даже смертельно опасным, говорит: «Врангель всегда был откровенным авантюристом, преследовавшим не благо России, а свои личные цели. Террор белой армии был гораздо хуже ответного красного террора. Я — старый монархист, не социалист, не большевик и тем не менее ищу лишь момента, когда смогу вернуться на родину... Во всех столицах Врангель содержит агентов. Существует организация бывших офицеров-врангелевцев, получающих средства от монархистов и отчасти от иностранных правительств...»

Защита кинулась дезавуировать показания генералов. Добровольский был объявлен немецким шпионом. Против Достовалова судейские применили ставший уже старым прием: на заседании были оглашены заявления двух офицеров, в которых упоминалось «известное ограбление» Симферопольского банка и казначейства, массовый расстрел пленных латышей. Звучало это все не очень убедительно. Да и фамилии офицеров, выступивших с разоблачениями, показались всем явно вымышленными. Для того чтобы окончательно опорочить в глазах присяжных Достовалова и Добровольского, в суд по предложению защиты вызвали некоего генерала Клевера. Состоялась очная ставка. Клейтер вел себя безобразно: шумел, оскорблял своих бывших комбатантов, называл их изменниками родины, которых следует предать суду военного трибунала. Достовалов ответил, что Клейтер — клеветник и что ему следовало бы набить физиономию. Добровольский поддержал товарища: за клевету в армии принято расплачиваться кровью. Опять вышел спор, перебранка. Присяжные не могли разобраться в том, что происходит на этом странном суде, где русские генералы оскорбляют друг друга, как портовые грузчики, прокурор требует освобождения убийцы, адвокаты говорят не о подзащитных, а всячески порочат свидетелей и нападают на неизвестные им законы Советской России. При голосовании пять присяжных ответили: Конради не виновен, четверо — утвердительно. По уголовному Уложению кантона Во для осуждения судимого необходимо было иметь две трети голосов. Суд вынес оправдательный приговор.

Морис Конради, чувствующий себя героем, вышел на свободу и немедленно удостоился чести быть приглашенным в охрану Николая Николаевича...

3

— Плохо их дело, если даже генералы прозревают, — сказал Венделовский, отложив газету.

— Жаль, что подобные метаморфозы не происходят в каждом эмигранте, — отозвался Шаброль.

Снова необходимость свела их вместе на улице Мак-Магон. Был слякотный февральский вечер. Мелкий дождь сеял с утра, затушевывал дома и деревья зыбкой фиолетовой пеленой. Роллан уже имел новые инструкции «Центра» для «0135», но не торопился. Захотелось за многие месяцы посидеть за чашкой кофе, поговорить откровенно о чем угодно со своим человеком. Ему трудней, чем французскому коммерсанту с состоятельной клиентурой: он всегда среди ярых антисоветчиков. «Позднее подумаем и все обсудим», — подумал Шаброль.

— Ехал я в Париж, — улыбнулся чему-то своему Альберт Николаевич. — И представьте, сосед — пожилой француз — во мне русского распознал. Не часто такое бывает. Прелюбопытный тип. И беседа получилась прелюбопытной: характеризует отношение рантье к русским эмигрантам.

— Русские свалились во все страны как снег на голову, а французы такого не любят. И мириться с этим не хотят. Для них все другие — sales etrangers, поганые иностранцы. Я имею в виду определенные круги населения: лавочники, чиновники, мещане — мелкая, средняя, да и крупная буржуазия.

— Послушайте, что говорил старик. Вы, русские, непонятный народ, с полным отсутствием стремления к ассимиляции. Отчего? От гордости? Откуда у метеков[29] гордость? Почему вы все такие странные? Почему, зарабатывая в месяц четыреста франков, вы проживаете восемьсот? При встречах вы кричите, размахиваете руками, не обращая внимания на окружающих; шляетесь друг к другу ежедневно в гости без всякого повода, тогда как нормальные люди делают это два-три раза в год? Почему спорите без конца о том, что было и что будет, и не интересуетесь тем, что происходит сейчас? Почему каждый день едите свои каши, борщи и кисели, завтракаете и обедаете когда придется, в то время когда все нормальные люди садятся завтракать в двенадцать тридцать, а обедать — в половине восьмого? Почему? Что возразишь?

— А зачем возражать? — лениво, в растяжку, проговорил Шаброль.

— Думаете, подсадная утка? Исключается!

— Верю вашему опыту. Но разве вы способны переубедить его? Я знаю таких французов. В Константинополе их звали презрительно «сержами» — надменные люди, считающие себя пупом земли, избранной нацией. Такие есть не только в военной среде. Чем он занимается?

— Проверяете?

— Ну нет. — Шаброль поднял газету, упавшую с кресла Венделовского, прочел без выражения: — Температура в Париже на три градуса ниже нормальной. На Эйфелевой башне нормальная. Вероятна облачность и дождь. Тут все ясно! Цены на продукты? На рынке повышение на мясо, птицу, молоко и масло. Бильярдная академия — Rue des Italics против «Лионского кредита», — лучшие бильярдные профессора. Сеансы ежедневно до часу ночи. Вы играете, Альберт Николаевич?

— Обучен.

— Хотелось бы сразиться. Хоть часок погонять шары. Эх, мамочка моя, мама! И еще, знаете, хочется мне по-русски выругаться — крепко, ядрено.

— Выругайтесь, облегчите душу. Вам хочется перейти к делу? Выругайтесь — и перейдем.

— Давайте — по странам? Начнем с вашей вотчины. Ну и Болгария — коротенько, — Шаброль по привычке потер лоб, заговорил по-французски, истинно по-парижски перекатывая во рту звук «р».

— К сербам пожаловал граф Добринский, представитель августейшего государства престола по делам русских подданных. Произвел перерегистрацию офицерства. К нему хлынули желающие получить должность. Добринский, не ожидавший ничего подобного, кричал: «Надо обождать! Соблюдайте конспирацию, господа, конспирацию!» Правительство Пашича готово начать переговоры с советским правительством в целях его признания.

— К этому они придут! — на лице Шаброля появилась обычная насмешливая улыбка. — Но для нас с вами это ничего не изменит. Пока нас не хлопнут или не отзовут с почестями на отдых или, в интересах дела, на Дальний Восток, скажем. Нет, не думайте! Я не скулю.

Странно: столько времени они были знакомы, делили и успехи, и опасность, а все никак не могли перейти на «ты». Такое случается порой и с самыми общительными людьми.

— Что еще у Врангеля?

— Разыгрывается второй акт трагикомедии, начавшейся еще в Севастополе. Тогда барон съел Деникина. Теперь Кутепов теми же методами — Врангеля. Он получит РОВС — и тогда все. Им приближен полковник Монкевиц Николай Августович. В свое время — начальник пехотной дивизии, затем заведовал особым отделом штаба главкома, но недолго. Умен, ловок, подтянут, всегда хорошо одет, любит шикарно пожить, обладает манерами опытного дипломата. Приметы — высок, глаза заметно косят, походка плавная.

— Полагаю, второй Перлоф, а? «Внутренняя линия?»

— Вероятно. При Кутепове.

— У нас ожидают Кутепова. В связи с РОВСом. Но о РОВСе — особый разговор.

— Выдвигается Сергей Николаевич Ильин — правая рука Врангеля.

— Знаю. Начальник Знаменского.

— Всегда в тени. По натуре — конспиратор, не выносит хвастливой болтливости главкома, направляет топчидерскую политику по привычному руслу. Посредничает между местоблюстителями и топчидерским полководцем. К нему трудно пробраться. Я, во всяком случае, пока без ключа.

— Врангель сдает армию великому князю.

— Н-нда-с... Довоевался. А еще что примечательное?

— Драка у церковников неприличная. Они ни в чем не хотят уступать претендентам на престол — ругань, поклепы, публичные оскорбления.

— Центр напоминает: используя даже враждебные газеты, мы должны поддерживать ссоры претендентов и их сторонников. Пусть ругаются. В полемике они выболтают не один секрет. Переходим к Болгарии.