Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

А женщина все стояла и слушала, выпятив клювиком красногубый рот и задумавшись, точнее, перестав существовать, как задумывается и перестает существовать человек, полностью абстрагировавшийся от того, что на него смотрят другие люди.

-Ты только здесь играешь? А в домашних условиях не играешь? - голос у женщины был низкий, хрипловатый; заискивающие интонации причудливо сочетались с интонациями властными.

Не переставая играть, Эльф поднял веки - и тут же их опустил, что означало: "Да". В его глазах женщина прочитала то, что хотела бы услышать из уст, занятых музыкой. Ответ ей понравился.

-Тогда я тебе адрес оставлю, - властные интонации взяли верх над заискивающими, но и последние никуда не девались.

Она сунула руку в пляжную сумку, достала органайзер, быстро и сосредоточено набросала что-то ручкой, вырвала страницу и бросила в шляпу Эльфу. В отличие от голоса и интонаций, движение женщины было мягким и даже стыдливым, как у молоденькой девушки, хотя ей было уже за сорок.

И снова, не прерывая игры, Эльф глазами ответил: "Да".

Такое случалось. Не часто, но случалось. Кто-то клевал на крючок его музыки. А может, становился жертвой его необычайной внешности, и вскоре приходила помощь в виде денег, вкусной еды, теплой постели и даже красивой, дорогой одежды. Эльф не рассуждал, хорошо это или плохо. Это - случалось. И случалось как раз тогда, когда возникала потребность.

Он был розой, которая каждому позволяла вдыхать свой аромат. Не станет же роза воротить лицо или отталкивать алчущую руку? Может уколоть, это да, Эльф и колол - от случая к случаю. Он был северным озером, позволяющим каждому войти в свои прохладные воды. Не может же озеро кого-то в себя не впустить или удрать? Может притопить - он и топил. Но сорвать розу было невозможно - стоило протянуть руку чуть более настойчиво, и гибкая ветка взмывала ввысь, царапнув на прощанье острым шипом. А озеро подергивалось ледком. И лань уносилась под сень дубравы, не дав себя приручить. И стрелы, пущенные Амуром, улетали прочь в поисках другой жертвы.

Вот только Муха... Эльф почувствовал что-то вроде укола. Укола совести - непривычное болезненное ощущение в районе желудка, куда, как известно, любит колоть совесть. Ему на секунду - ровно на одну секунду, но очень остро - захотелось прямо сейчас бежать за Мухой, на поиски Мухи. Где она? Нигде в Симеизе Мухи видно не было. Он не видел ее с тех пор, как лагерь на берегу разгромили, а его обитатели разбежались во все стороны враждебного мира.

Он прервал игру и замер, опустив флейту.

Потом вспомнил про женщину, но она к этому времени уже ушла.

Муха... Эльфу стало нехорошо, муторно. Даже его очи, не по-мужски томные, едва заметно увлажнились. Темный комок вины таял в его груди, растворялся в крови, разносился по телу. Такого с ним раньше не бывало. Наверное, нервы сдали из-за пережитых потрясений. Заботься лучше о себе, шепнул на ухо Здравый Смысл. Муха юркая, как уховертка. Муха не пропадет. О себе думай. Он замотал головой, тряхнул эльфийскими волосами - молоденькие курортницы, не сговариваясь, одновременно замерли у входа в магазин, безмолвно воззрившись на Эльфа: так внезапно прекрасен был сидевший перед ними на рюкзаке нищий Аполлон.

Тетки за длинным железным прилавком все еще чем-то торговали. Многие заступали после обеда, рассчитывая на праздную вечернюю публику. Из любопытства - и с голодухи - Эльф присмотрелся повнимательнее. Ранняя черешня, первая, еще не сладкая клубника стоили не меньше, чем в Москве. А в Челябинске их и вовсе не было. Будь с Эльфом Муха, она бы преспокойно дождалась закрытия рынка и собрала некондицию, которую торговки складывали под прилавком в картоном ящике или оставляли прямо на прилавке с краю, как раз для таких, как Эльф и Муха. И Эльф, брезгливо насупившись, съел бы несколько ягод черешни, которую Муха для него бы почистила, и пару-тройку наиболее приличных клубничин. Но Мухи не было.

Он спрятал флейту в футляр - все-таки это был инструмент не уличный, а профессиональный - и убрал в глубокий карман, аккуратно пришитый Мухиными руками с тыльной стороны джинсовки.

Придвинул к себе шляпу, сосчитал выручку. Десять копеек... Сорок... И того - рубль двадцать. Совсем не густо. Но на пожрать в местной тошниловке хватит.

Поднялся, подобрал футляр со скрипкой, закинул рюкзак за плечо, пересек площадь и направился в сторону набережной. Ах да, бумажка... Про бумажку-то он и позабыл: обронил на площади. Выронил на асфальт, пряча шляпу. Вернулся, поднял, прочел адрес, набросанный торопливым, но уверенным почерком: "Береговая, 20. Ирина".

Вот как: Ирина. Что ж, ничего себе имя. Чуть капризное, пожалуй, но главное - не слишком вредное. И не слишком жадное. Ничего не укрылось от глаз Эльфа: ни ее моложавое, но не слишком молодое лицо, ни осветленные, коротко остриженные волосы, слегка встопорщенные от морской соли, ни белые босоножки на каблуках. В ложбинке между загорелыми грудями терялся крестик или амулет на золотой цепочке. Через плечо висела пляжная полотняная сумка с мокрым полотенцем и купальником. Еще педикюр он запомнил - это было первое, что он увидел перед собой на асфальте: кроваво-алый педикюр. Ему нравилось, когда женщины что-то делали с ногтями. Мужчины так не умеют. И Муха не умеет. Вместо денег Ирина бросила ему в шляпу записку. Что ж, перспективы яснее ясного.

Он шагал по поселку. Прямо перед ним багровеющее солнце, шипя и мерцая, уползало за гору, а с моря тянуло прохладой, солью и водорослями, которые выбросил на гальку недавний шторм. С пляжа все еще шли отдыхающие, унося с собой надувные матрасы, круги, маски и ласты, мокрые полотенца и купальники, оставив позади себя на гальке семечковую шелуху, креветочные очистки и пустые бутылки. Кто-то был докрасна обожжен дефицитным, но не менее жгучим, чем обычно, солнцем, кто-то пьян от дешевого местного