Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - Френсис Уэлч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда приехал Яковлев, Алексей был тяжело болен. Зимой он чувствовал себя хорошо и с наступлением весны с большим оживлением принялся за новые игры. Цесаревич неудачно упал, пытаясь съехать по внутренней лестнице губернаторского дома на лодке с полозьями, на которой он катался с ледяной горки[187]. Последовало кровоизлияние — кровотечение в паху — которое, как сказал Жильяр, было хуже, чем в Спале[188]. Оно принесло невыносимую муку. Правую ногу парализовало. Было слышно, как мальчик кричал: «Я хочу умереть, мама; я не боюсь смерти, но я боюсь того, что они могут сделать с нами здесь[189]». Гиббс сидел рядом с ним, когда «…пришел в нашу комнату Государь с Яковлевым и еще каким-то человеком, кажется, своим помощником. Он смотрел на Алексея Николаевича. Государь сказал Яковлеву: „Мой Сын и Его воспитатель“» (Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919–1922 гг. М., 1998. С.108).
Через три дня Яковлев сказал Кобылинскому, что ему приказано увезти Николая Александровича из Тобольска: куда — он не сказал.
«12 апреля [25 н. с.] утром Яковлев пришел ко мне. Он сказал мне, что по постановлению „Центрального Исполнительного Комитета“ он должен увезти всю Семью. Я спросил его: „Как же? А Алексей Николаевич? Ведь он же не может ехать. Ведь он болен“. Яковлев мне ответил: „Вот в том-то и дело. Я говорил по прямому проводу с Циком [имеется ввиду ВЦИК]. Приказано всю семью оставить, а Государя (он называл Государя обыкновенно `бывший Государь`) перевезти. Когда мы с вами пойдем к ним? Я думаю ехать завтра“. Я предложил ему пойти после завтрака часа в 2. Тут он ушел от меня. Я отправился в дом и, кажется, через Татищева просил Государя ответить, когда он может принять меня с Яковлевым. Государь назначил после завтрака в 2 часа» (Там же. С. 302).
Из-за болезни Алексея семья должна была повременить с отъездом. Гиббс вспоминал:
«Через несколько дней я опять дежурил около Алексея Николаевича. Он был очень болен и страдал. Императрица обещала после завтрака прийти к Нему. Он все ждал, ждал, а Она все не шла. Он все звал: „Мама, Мама“. Я вышел и посмотрел через дверь. У меня сохранилось впечатление, что среди зала стояли Государь, Императрица и Яковлев» (Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919–1922 гг. М., 1998. С.108–109).
Император категорически отказался ехать. После чего комиссар Яковлев сказал ему, что он может взять с собой всех, кого пожелает. Они отправятся на следующее утро в четыре утра.
«В 2 часа мы вошли с Яковлевым в зал. Посредине зала рядом стояли Государь и Государыня. Остановившись на некотором отдалении и поклонившись им, Яковлев сказал: „Я должен сказать Вам (он говорил, собственно, по адресу одного Государя), что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от Центрального исполнительного комитета, и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним Вами“. Государь ответил Яковлеву: „Я никуда не поеду“. Тогда Яковлев продолжал: „Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать, с кем хотите. Будьте готовы. Завтра в 4 часа мы выезжаем“.
Яковлев при этом снова поклонился Государю и Государыне и вышел. Одновременно и Государь, ничего не сказав Яковлеву на его последние слова, круто повернулся, и они оба с Государыней пошли из зала. Яковлев направлялся вниз. Я шел за ним. Но Государь, когда мы выходили с Яковлевым, сделал мне жест остаться. Я спустился с Яковлевым вниз и, когда он ушел, поднялся наверх. Я вошел в зал, где были Государь, Государыня, Татищев и Долгорукий. Они стояли около круглого стола в углу зала. Государь спросил меня, куда его хотят везти. Я доложил Государю, что это мне самому неизвестно, но из некоторых намеков Яковлева можно понять, что Государя хотят увезти в Москву. Так я думал тогда вот почему. Когда Яковлев пришел ко мне 12 апреля утром и впервые сказал мне, что он увезет Государя, он мне при этом говорил, что он вернется вторично за Семьей. Я его спросил: „Когда же Вы думаете вернуться?“ На это Яковлев сказал: „Ну что же? Дней в 4–5 доеду, ну там несколько дней и назад. Через 1 1/2 — 2 недели вернусь“. Вот почему я и доложил тогда Государю, что Яковлев, видимо, хочет увезти его в Москву. Тогда Государь сказал: „Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это“. Сильно волнуясь, Государыня сказала: „Я тоже еду. Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили“, и что-то при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, Государыня намекала на акт отречения Государя от престола.
На этом разговор кончился, и я пошел в Корниловский дом к Яковлеву. Яковлев спросил меня: „Кто же едет?“ И еще раз повторил, что с Государем может ехать, кто хочет, лишь бы не много брали вещей. Я снова пошел в дом и просил Татищева узнать, кто именно едет, обещав зайти через час. Когда я пришел, Татищев сказал мне, что едут: Государь, Государыня, Мария Николаевна, Боткин, Долгорукий, Чемодуров, лакей Седнев[190], девушка Демидова. Яковлев снова сказал: „Мне это все равно“. У Яковлева, я уверен в этом, была в то время мысль: как можно скорее уехать, как можно скорее увезти. Встретившись с противодействием Государя ехать одному, Яковлев думал: „Все равно, пусть берут, кого хотят; только бы
