Очередь - Ольга Грушина

— Нет, голубушка, в кафе какая романтика?

— Там эклеры свежие, я однажды пробовала. С кремом.

— Нет-нет, это не то. Надо где-нибудь на природе. Поваляться на травке, птичек послушать, винца пригубить. Я в кино видала.

— А если в парке? — предложила Анна. — Там голуби. Они, правда, не поют, а как бы кряхтят, задыхаются…

Люба нахмурилась.

— А что, в парке, может, и неплохо, — согласилась она после долгого раздумья. — Там, правда, намусорено и собаками загажено, хотя в темноте все равно. Я тебе достану хорошего вина, от которого живот не пучит, а ты бутылку откупоришь заранее: нет ничего хуже, чем с пробкой возиться на любовном свидании. Ты говоришь, что задумала для него какой-то сюрприз — вот и не откладывай в долгий ящик, подари сейчас. Да, и главное — надень какую-нибудь обновку, чтоб по фигуре было, завлекательно, сама понимаешь, и подкраситься не забудь. Ты ведь на лицо симпатичная, только неухоженная. Я для тебя что-нибудь подберу, у меня барахла навалом, бусы красивые, сережки…

— Спасибо, — чуть натянуто ответила Анна. — Сережки не надо, у меня свои есть.

— Бывает же такое, — сказала Люба. — Муж у тебя не алкаш, не бабник, не картежник, сынок есть, здоровьем не обиженный, красивый, без пяти минут студент. Это ж такое счастье. — Она избегала встречаться с Анной глазами.

От жалости и стыда Анну бросило в краску.

— Я тебе очень сочувствую. — Она сжала Любину руку.

Люба отвернулась, еще раз высморкалась и опять повернулась к Анне.

— Пошло оно все к черту. — На ее лице мелькнула яркая, отчаянная улыбка. — Давай-ка пороемся у меня в гардеробе.

Через неделю Анна стояла на тротуаре, держа в руке авоську с каким-то продолговатым грузом, напоминающим бутылку, и смотрела, как из-за угла появляется Сергей. Одетый в свою вечную серую куртку, не спасавшую от холода, он плелся нога за ногу, слегка сутулясь. Едва не столкнувшись с ней нос к носу, он поднял удивленный взгляд; но под этим удивлением она заметила нечто совсем другое — поражение, и у нее сжалось сердце.

— Когда освободишься, — сказала она, — сможешь прийти в парк?

— А что? — без интереса спросил он.

Люба советовала ей обернуть вечер приключением, неожиданностью.

— Да ничего особенного: Саша просил передать, если я тебя увижу. Зачем-то он хочет с тобой повидаться, прежде чем заступать на дежурство. Будет тебя ждать.

Он помолчал, а затем ответил:

— Хорошо, приду.

Она проводила мужа глазами, спрашивая себя, не померещилось ли ей мимолетное просветление его лица, а потом побежала домой. Ей хотелось принять ванну, но горячей воды не было: отключили, по обыкновению, на месяц, если не больше — в целях профилактического ремонта, как из года в год гласила бумажка на дверях подъезда; пришлось вскипятить чайник, вылить его дымящуюся струю в большую кастрюлю с холодной водой и окатывать себя из ковшика, скорчившись в ванне. По мере того как слой недельной липкости покидал ее кожу, она чувствовала, что воздух наполняется мелкими танцующими вихрями, прохладными прикосновениями, теплыми лунками затишья, сквознячками, порхавшими туда-сюда по своим легкомысленным делам, что весь вечер, весь мир оживали вокруг нее сотнями еле заметных, но радостных ощущений.

Она выскочила из ванной в чем мать родила, вопреки обыкновению совершенно не стесняясь своей наготы, прошлепала босыми ногами по холодному линолеуму, а в спальне распахнула настежь окно. Ее тяжелые груди коснулись подоконника. Сделав глубокий вдох, она вдруг развеселилась, окинула взглядом плоские крыши, окна, за которыми начинали зажигаться первые лампы, влажно поблескивающую в небе чешуйку месяца.

Любино голубое атласное платье было аккуратно разложено на кровати; Анна пощупала его жемчужную мягкость, чтобы увериться: все это наяву.

В начале десятого, когда она подкрашивала веки голубыми тенями в тон платью, в прихожей открылась и закрылась входная дверь. Набросив халат, Анна вышла из спальни. Ее сын широким шагом направлялся к себе в комнату со стопкой книг под мышкой. Молодец, к вступительным готовится, подумала она и остановилась, охваченная желанием что-нибудь ему сказать, как-нибудь приободрить, поделиться с ним толикой своего близкого счастья; но в этот миг у нее за спиной с пронзительным визгом проснулся телефон.

Она подошла. Юношеский голос вежливо попросил Сашу.

— Тебя, — сказала она.

Сын взял трубку:

— Да? Степка, ты, что ли?.. Прямо сейчас? Вообще-то я только что… Ну, ясно… Где?.. Не вопрос, сейчас буду.

С некоторым сожалением она посмотрела ему вслед, укоряя себя, что не поддалась чувствам: ей хотелось, чтобы этот вечер принес радость всем, кого она любила.

В парке было безлюдно, под ногами густели тени, воздух дышал глубиной, прохладой, предвестием скорой осени; первые опавшие листья шелестели на дорожках, по которым спешил Александр.

Его дружок сидел, развалясь на скамье, прицельно швыряя камешками в горящий фонарь.

— Ты прямо метеор, — сказал, тыча папиросой куда-то вниз, на землю. — Вот, забирай.

Александр нагнулся за плоским квадратным свертком, упакованным в газетную бумагу.

— Сколько с меня? — спросил он.

С ответом парень швырнул еще один камень. Металлический столб гулко лязгнул, заглушив изумленный возглас Александра.

— Пока нашел — ноги стоптал по самое некуда. — Степан повел плечами. — Такую хрен достанешь. Запрещенный товар, в натуре. Из-за бугра, привозной. Может, покоцана слегка, но заедать не должна. — Он нашел камень побольше, прицелился.

— Бабки когда нести?

Сверху посыпалось битое стекло, и на землю пролилась темнота, как будто в парке разом наступила осень. Шрам у Степана под глазом исчез, лицо растворилось в самодовольном облачке папиросного дыма. В отсветах ближайших окон Александр видел, как его знакомец, откинувшись на спинку скамьи, достал из-за пазухи бутылку.

— Тебе, так и быть, отсрочку дам, — сказал Степан. — На неделю. Глотнешь?

— Нет, я пойду, мне в очередь заступать.

— Далась тебе эта очередь… Ладно, охота будет — к ночи забегай, а я еще тут покантуюсь. Эти дни носился, как лось, — имею право расслабиться, воздухом подышать.

— И это правильно, — сказал Александр. — Спасибо, брат. До скорого.

Чтобы не рисковать добытым из-под полы товаром, Александр решил забросить сверток домой. В тряской полутьме лифта он содрал газетную кожуру, и у него под пальцами закудрявились узкие обрывки фраз: «…под мудрым руководством…», «…выжигать каленым железом…», «…к великой цели…» Он вытряхнул пластинку из конверта и зажал хрупкие, острые края между ладонями; по черному блеску кругами бежали концентрические дорожки, словно годовые кольца на древесном стволе, а на этикетке читалось: «Игорь Селинский. Скрипичный концерт…»

Тут дверцы лифта нервно дернулись в стороны, и Александр, все еще поглощенный надписью, ступил на лестничную площадку и едва не сбил с ног незнакомую тетку в нелепом глянцевитом платье. От неожиданности у него разжались пальцы, что-то твердое упало на бетонный пол с отвратительным хрустом, а тетка захихикала, затараторила несуразным, по-девичьи высоким голосом:

— Ой, Саша, это ты, а я пройтись решила, там тебе котлетки холодные…

Но створки уже застонали и начали судорожно, с усилием смыкаться, как старческие челюсти, медленно сжевывающие кошмарное видение его матери: наштукатуренное, лоснящееся лицо, мохнатые, как паучьи ноги, ресницы с комками туши, отечные белые лодыжки в шелковых чулках, неумело намазанные губы, которые не переставали ему улыбаться, — все это на один миг зависло в болезненном свете кабины, а в следующий миг исчезло, свелось к узкой расщелине света между дверцами, поползло вниз, вниз…

Как безумный, он стал шарить в кармане, нащупал ключи, ворвался в квартиру и ринулся к себе в комнату, где торопливо осмотрел пластинку в свете лампы. Дорожки пересекала жуткая царапина; вероятно, с самого начала ее там не было, но он бы за это не поручился. Отчаянно трясущимися руками он стал засовывать пластинку обратно в конверт, сделал неловкое движение — и вновь услышал виниловый треск. Пластинка легла на письменный стол; погасив свет, Александр выскочил из дому.

Матери на улице уже не было. Он шел решительным шагом, словно хотел оставить далеко позади последние полчаса своей жизни, и оказался возле киоска незадолго до десяти, к роспуску вечерней смены. Отец еще не ушел; он помахал Александру из очереди, потом обернулся к кому-то, стоявшему рядом, что-то сказал и двинулся ему навстречу широкой, нетерпеливой походкой. На углу они поравнялись.

— Ты рано. Не дождался меня в парке? — быстро, вполголоса заговорил отец. — Достал?

Александр взглянул на него с удивлением.