Серебряная рука - Джулиана Берлингуэр

Арудж-Баба наслаждается всеми радостями и свободой, дарованными монарху. Но если говорить честно, свобода эта уравновешивается заботами. И все же на месте повелителя Арудж-Баба чувствует себя прекрасно, хотя во многом бейлербей остался простым человеком — таким, каким был еще в те времена, когда рыбачил на своей лодке. Арудж-Баба до сих пор очень не любит оставаться в закрытых помещениях. Ему нужен свежий воздух, и нередко, когда Краснобородому приходится обсуждать скучные дела, он заставляет свою свиту бегом носиться за ним по аллеям парков или по огородам: писцы вынуждены поспевать за хозяином и делать пометки на небольших дощечках или производить выкладки, пользуясь висящими у пояса маленькими счетами и веревочными браслетами со множеством узелков.

Сегодня Арудж-Баба прогуливается вместе с Хасаном с того времени, как солнце выглянуло из сторожевой башни. Баба хочет узнать все подробности прошедшей операции — ему мало официальных отчетов. Да и самому ему надо поделиться новостями с приемным сыном.

Чтобы компенсировать одиночество прошедших дней, он обстоятельно рассказывает о самых обычных торговых операциях, визитах послов, передвижении кочевых племен, о распределении продовольствия, покупке новых почтовых голубей и о здоровье зверей, содержащихся при дворце.

— Гепардов, — говорит он, пребывая в уверенности, что порадует любимого наследника, — без тебя все время натаскивали на дичь.

И Хасану вдруг приходит на ум устроить охоту вместе с родственниками Карла Габсбургского.

— Ни за что! — взрывается Арудж-Баба. — Если только ты не собираешься использовать маркиза вместо дичи. Пусть побегает, зная, что мы можем продырявить его филейную часть и поджарить ее на масле.

Для Аруджа это была бы новая забава. О подобных жестокостях он говорит так решительно и спокойно, что и не захочешь, а поверишь ему, даже если это всего лишь мимолетная причуда его фантазии.

— С твоего маркиза не мешало бы снять шкуру, почесать ему как следует пятки. Мы слишком хорошо относимся к этим испанцам и спесивым папским прислужникам, они того не заслуживают. Стоило бы отдать их в руки жителей наших прибрежных селений, на которые совершал набеги Карл Габсбургский со своими людишками.

Хасан поглядывает на Аруджа с иронией, склонив голову набок и улыбаясь уголком рта.

— Ты что, — продолжает Арудж-Баба, — жалеешь, что попал в руки именно к нам? Хотел бы я посмотреть, что бы с тобой сделали испанцы. Да тебя разорвали бы на куски и скормили собакам. Мы по сравнению с ними просто ягнята.

По мнению Хасана, сравнения тут неуместны: набег есть набег, и ничего больше не скажешь. Война, кто бы ее ни вел, — не праздник роз вроде тех, что растут в садах Османа Якуба.

Однако Хасан признает, что испанцы считают себя единственными хозяевами на земле, этаким светочем человечества, и думают, будто им по праву полагается почет и уважение и все обязаны припадать к их ногам. Особенно в этом убежден Комарес.

Аруджа возмущает, что в тех редких случаях, когда маркиз проходит мимо, он еще воротит от него нос.

— Смотрит на меня бешеными глазами — вроде пугает. Это меня-то!

Бейлербею становится смешно при мысли, что маркиз де Комарес надеется взять его на испуг. Да, не жалует он этого заносчивого испанского гранда.

— Думает, что попал к каким-то варварам! Не нравится он мне! Скажи, неужели ты находишь что-то хорошее в этой лягушке? Глаза водянистые, рот вечно искривлен, на лице гримаса отвращения ко всем и вся. Противный урод! Рим должен быть благодарен за то, что ты захватил этого типа и лишил его возможности путаться под ногами у Папы. Кому он нужен?

— На веслах он сидел как полагается, без всяких капризов. И на верфи сейчас работает. Конечно, он грозит когда-нибудь отомстить, но пока усердно орудует молотком и пилой.

Хасан руководит судостроительной верфью, где работают в основном пленники, так что он часто с ними видится.

— Комарес исходит желчью, и как его не понять? — замечает он. — Ведь мы лишили маркиза возможности отпраздновать свадьбу племянницы.

— А что представляет собой жених? — интересуется Арудж, обожающий сплетни. Осман говорит, что это какой-то старик. Он что, родственник Папы?

— Нет.

Хасан объясняет, что хоть жених и не родственник Папы, но очень могущественный герцог, сумевший удержаться при разных Папах, что он принадлежит к древней фамилии и владеет богатствами и землями даже за пределами Рима, что у него есть свои крепости и гарнизоны.

— Наш музыкант хорошо его знает: говорит, что он очень скуп.

Фландрия и Испания были заинтересованы в этом браке. Особенно маркиз де Комарес, так как он позволил бы ему усилить свое личное влияние при дворе. Маркиз сделал все от него зависящее, чтобы выдать племянницу за герцога Герменгильда, и, стремясь достичь своей цели, постоянно держал девчонку при себе, опекал ее денно и нощно, как ангел-хранитель. Теперь, когда все сорвалось, маркиз утратил всякий интерес к племяннице и к собственной жене тоже, не спрашивает даже, здоровы ли они, не опорочено ли их честное имя. Главное для него — быть рядом со своими солдатами.

— Кудахчет над ними, как наседка, следит за тем, как заживают их раны, желает знать, как они питаются, требует, чтобы их не слишком загружали работой и обеспечили им приличное жилье. Он очень внимателен к своим людям, заботится о них.

— С такой физиономией? Да он просто хочет досадить нам, а на солдат ему наплевать, как на жену и племянницу.

Бедняжки шлют маркизу послания, но он не отвечает. Осман, постоянно навещающий пленниц, говорит, что они в ужасно подавленном состоянии.

— Тетушка опасается, что ее отдадут в дворцовый гарем. Только и делает, что бубнит свои молитвы.

— Ну и зря. Может не тратить на них силы и время.

У Арудж-Бабы нет твердых религиозных принципов, и он не против молитв как таковых: просто в данном случае молитвы излишни, ибо он не настолько глуп, чтобы пополнять свой гарем каракатицами. Старуха она и есть старуха, и, наверно, такая же противная, как и ее муж, а малышка еще слишком зелена — незрелый, безвкусный плод. Уж лучше взять себе мальчика. Тут и сравнения никакого не может быть.

— Они надеются, что рано или поздно вы захотите отправить их в Истанбул к Великому Султану.

Эти заблуждения двух испано-фламандских невольниц смешат Аруджа.

— Неужели они полагают, что достойны внимания царя царей! С чего бы это им мечтать о такой чести? Подумаешь, какие благородные и титулованные особы! Ты объяснил им, что Великий Султан держит в своем гареме принцесс и цариц? Мне и в голову бы не пришло посылать ему такой негодный товар.