Кеес Адмирал Тюльпанов - Константин Сергиенко

Стало быть, почти ничего военного в нашем братстве и не было. Это меня огорчало, а просто друзьями мне быть не хотелось.

Так вот я позвал тюльпанов, Лиса, конечно. Мы долго гомонили, в конце концов решили так. Я с Караколем отправлюсь по деревням. Лис, Эле и Пьер останутся в Роттердаме и разыщут Версту. Очень мы надеялись, что этот Верста займется Слимброком.

Кстати, поясню, что Верста – не имя, как я сначала понял, а прозвище. По-русски так называют очень длинного человека.

В конце нашего сбора я сказал, что, может, пора распустить тюльпанов? Может, пришло время снять меня с должности адмирала, раз некоторые об этом совсем позабыли? Но все закричали, что несогласны. А Лис произнёс пламенную речь, в которой сказал, что и сам мечтает быть тюльпаном, а после защиты жуков-короедов в суде немецкого городка, может, расстанется с должностью Стрекозиного Маршала и тогда прямо к нам.

В общем, немного меня успокоили.

На следующее утро мы с Караколем вышли из Роттердама. План был такой: пойдём прямо на Лейден до деревни Зутервуде. Будем заходить на каждую ферму, что по дороге. На этом отрезке испанцев, как нам сказали, немного. Только в крупных поселках. А вот после Зутервуде стоят уже крупные части, туда не советовали соваться.

На весь этот путь, учитывая зигзаги по деревням, думали затратить денька три. Примерно в такой срок и ждал нас назад Брунинк. Прощаясь, он между прочим сказал:

– Хорошо бы, вы всё рассмотрели по дороге. Где сколько испанцев, какие части. Не упускайте ни одной мелочи, пушки считайте, даже мушкеты.

И вот мы в дороге. Жара невыносимая! Караколь через каждые сто шагов мочит лицо и шею в канаве. Он говорит:

– Как думаешь, Кеес, зачем нас послали?

– Как, – говорю, – зачем? Ясно зачем, в бумаге написано.

– Ну, а кроме бумаги?

– А кроме бумаги, считать испанские пушки.

– Так вот, за этим нас и послали.

– Не только за этим. Главное – предупредить буров о наводнении. Мне сам Молчаливый сказал.

– Послушай, – сказал Караколь, – сколько дней прошло, как начали разрушать дамбы?

– Три дня.

– А когда кончился Кермис, на который съезжаются люди со всего Схиланда?

– Два дня назад.

– Так неужели ты думаешь, что жители всех деревень, включая и Зутервуде, где мы поворачиваем назад, уже не знают о наводнении? Ведь многие из них были в Роттердаме на Кермисе и видели, как делают проходы в плотинах.

Я остановился как вкопанный. Такая мысль в голову не приходила. В самом деле! Тогда зачем же нас послали, да ещё дали бумагу с печатью?

– Эх, адмирал! – говорит Караколь. – Не научился ты ещё разбираться в некоторых делах. Бумага только видимость. Ведь мы идём в места, занятые испанцами. Представь себе, нас схватят. А тут бумага: оказывается, мы всего-навсего благородно предупреждаем жителей о наводнении. Заметь, Кеес, не только жителей, но и самих испанцев. Возможно, Молчаливый надеется, что при угрозе испанцы без боя оставят позиции. Так сказать, нагоняет страха. Но главное, как я уже говорил, – это пушки. Пушки, испанские гарнизоны. Гёзам нужно точно знать, где и что их ожидает…

– Так почему же нам просто не сказали? На это Караколь внушительно ответил:

– Мы, Кеес, с тобой ещё не такие важные птицы, чтобы принц с нами просто разговаривал. Он, может, таких, как мы, по сто человек в день принимает и всем даёт поручения. Есть у него время рассказывать тонкости!

До полудня мы побывали в нескольких деревнях. Теперь я уже не надеялся, что крестьяне будут нас благодарить за весть о наводнении. Как и предсказывал Караколь, они всё уже знали, а нас встречали по-разному. Одни косились подозрительно, другие поили молоком и предлагали сыра.

Испанцев мы видели пока два раза. Маленькие посты по нескольку человек. Но у Ландсхейденской дамбы стоял целый лагерь, здесь я увидел легкую пушку и два фальконета. Посчитать солдат не удалось: лагерь расположился в стороне от деревни. Не могли же мы с Караколем нахально подойти к палаткам и пересчитывать мушкеты в козлах!

Довольно далеко отошли от дамбы, как вдруг увидели, что навстречу движется какой-то отряд. Доносились обрывки песни, заунывной такой, с надрывом.

Поближе сошлись, и я различил слова припева:

Огой-хохой, ого-га-га,ну что за жизнь, дери-нога!

Ей-богу, чудная песня! Впереди нестройной колонны колышется грязно-белый флаг. Высокий голос затягивает на ломаном голландском:

Они нас радостно встречали,почёт и деньги обещали,мы воевали вместе с ними,а возвращаемся пустыми!

И тут все подхватывают вразброд:

Эх, нет ни денег, ни почёта,а искалеченных без счёта!Огой-хохой, ого-га-га,ну что за жизнь, дери-нога!

А впереди толстый усатый человек с белым флагом. И сильно я подивился, когда узнал в нём сержанта Готескнехта, а следом его копейщиков, только без копий.

Копья ворохом лежали в повозке, запряженной понурым ослом. Я посмотрел налево, направо, назад, – кругом ни одного кустика, негде спрятаться, некуда бежать. А отряд подошёл совсем близко, и Готескнехт увидел меня.

– О, малшик! – сказал он. – Ты не попаль нах Маркен? Хитрый малшик! Ну нишего, нишего. Сержант Готескнехт уже не вояк. Пшик! Талер нет, дом Гронау нет. Я бросаль эта война, шёрт побирай! Нишего давно не получай, ни один талер. Я не желай воевать этот испански швайн!..

Пока Готескнехт говорил, копейщики разом сошли с дороги и уселись отдыхать. Готескнехт вытер лоб огромным платком и тоже сел на обочине.

– Фуй! Какой жара! Германия не имей такой жара. Я желай ходить нах хаузе, дом, понимай? Пшик! Ни один талер не получай цели год! Этот испанский швайн! Я и майне камраден ходить домой, нах хаузе. Я имей бели фляг, больше не воевай. Дас ист майн летцтер криг, мой последний война!

Ну, вы что-нибудь поняли? Я-то, конечно, разобрался. Сержант Готескнехт и его копейщики числом около ста решили плюнуть на эту войну и податься домой в свою Германию. Наверное, совсем потеряли надежду получить жалованье за последний год. И песню успели сочинить, особенно мне понравился припев:

Огой-хохой, ого-га-га,ну что за жизнь, дери-нога!

Пока Готескнехт кряхтел и вытирал пыль со лба, с бешеным топотом подлетела целая рота кавалерии и окружила сидящих копейщиков, а стало быть, и нас с Караколем.

– Встать! Изменники! – закричал офицер на гарцующем коне.

А остальные направили на копейщиков пистолеты.

– Што это есть, шёрт побирай? – спросил Готескнехт, и жилы на его лбу вздулись.

– Приказ полковника Вальдеса вернуться в лагерь!

– А я не желай слюшать приказ этот испанский вояк! – заявил Готескнехт. – Я ходить нах хаузе, домой!

– Молчать! – закричал офицер и выстрелил из пистолета в воздух.

Копейщики испуганно вскочили.

В общем, что там говорить… Мы неожиданно оказались в плену вместе с копейщиками Готеокнехта. Офицер ни за что не хотел нас отпускать.

– Подстрекатели! – кричал он. – Шпионы Оранского! А вы, изменники… выпороть всех!

Как ни упирался Готескнехт, пришлось ему построить копейщиков и в окружении кавалеристов двинуться обратно. Нас повели туда же.

– О! – сокрушался Готескнехт. – Бедный малшик! Германия малшик не воевай. Голланд смешная страна. Я не желай воевать против голландски малшик!

ФОРТ ЛАММЕН

Конечно, вы понимаете, что с самого Роттердама меня не оставляла мысль побывать в Лейдене. Ведь я не был там чуть ли не месяц! А вести про Лейден слышал неважные. Говорили, что начинается голод, а ведь где голод, там и мор. Мор с голодом под ручку ходят.

Чем дальше мы уходили от Роттердама, тем больше хотелось заглянуть в Лейден. Но от деревни Зутервуде туда всё-таки не так близко, да и неизвестно, когда выберешься назад, а нарушать приказ Молчаливого мне не хотелось: Брунинк ждал сведения о пушках через три дня.

Но вышло иначе, вы знаете. Вместе с копейщиками Готескнехта нас погнали прямой дорогой на Лейден в лагерь полковника Вальдеса. И вместо того чтобы ещё целый день обходить окрестные деревни, считая испанские силы, мы уже к полудню оказались у форта Ламмен, то есть прямо напротив Лейдена, не больше чем в полумиле.

Копейщиков повели дальше берегом Влита на их старое место, а нас оставили у Ламмена, – то ли не знали, что делать, то ли позабыли про нас.

Я разглядывал Лейден. Вот он стоит передо мной, как на картинке. Видна колокольня Питерскерка и шпиль городской ратуши, а правее церковь святого Панкраса. Мельницы торчат там и сям, отсюда виден примерно десяток. На зелёной тарелке лугов, похожий на один большой замок, белый, желтоватый, красный стоит мой Лейден. Эх, Лейден, Лейден, сто пятьдесят мостов, неужто сожгут тебя испанцы?..

На нас никто не обращал внимания. Приставленный солдат куда-то ушёл, а я принялся разгуливать по лагерю. Бежать я покуда не собирался. Во-первых, днём не стоило этого делать: попадёшься случайно, потом не открестишься. Во-вторых, как я уже сказал, нас пока не трогали. Ну, доложу вам, бестолковщина! Сначала обзывают шпионами, тащат за шиворот и не отпускают, а потом ни с того ни с сего оставляют в покое!