Жены и любовницы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодая жена Жюно, которая впоследствии станет знаменитой герцогиней д’Абранте, тоже подпала под подозрение, и, возможно, не без оснований, потому что сама мадам Жюно рассказывает прелестную историю о привычке императора входить в ее спальню рано утром и высказываться по поводу своей почты, которую он вскрывал и просматривал за ее ночным столиком! Однако это были совершенно невинные посещения, и наибольшая фамильярность, которую Наполеон позволял себе в спальне мадам Жюно, ограничивалась тем, что он слегка щипал ее за пятку через покрывало.
Но в конце концов Жозефина, к несчастью своему, установила подлинную виновницу и с этого момента поставила перед собой неприятную задачу поймать мужа и его пассию при таких обстоятельствах, когда отрицать связь стало бы невозможно.
Глупое решение. Существуют такие мужья, которых нельзя заставить оправдываться, и Наполеон Бонапарт принадлежал к их числу. Вмешательство в то, что он эгоистично рассматривал как свою личную жизнь, приводило его в ярость. Он давно перестал считать себя обычным гражданином, который обязан соблюдать простые правила приличия.
В подобных вещах — а на деле почти во всем остальном — он почитал себя гораздо выше закона, и если бы Жозефина не хотела, чтобы ей напоминали о ее собственных неблаговидных поступках в прошлом, то надежнейшим для нее выходом было бы поступать так, как это делают многие другие жены в подобных обстоятельствах — закрыть на флирт глаза и ждать, пока любовная страсть угаснет сама собой. У нее было множество оснований полагать, что рано или поздно это произойдет. Каждое второе его любовное увлечение продолжалось сравнительно недолго. А в ее случае существовала особая необходимость проявлять осторожность, потому что его семья все еще усиленно искала возможность окончательно разорвать их брак. И действительно, существуют веские основания полагать, что его сестра Каролина сама подтолкнула мадам Дюшатель к любовной связи. До такой степени она ревновала к Жозефине, что не прекращала знакомить его с очаровательными женщинами в надежде, что у него возникнет постоянная привязанность к той или иной из них.
Однако в данном случае Жозефина твердо решила до конца сыграть роль ревнивой супруги, ищущей неоспоримых доказательств неверности супруга.
Она сильно перегнула палку, все провела настолько скверно, что потом помимо ее воли дело не только не принесло успеха Бонапартам, но и закончилось полным провалом для нее самой.
Тщательно отслеживая передвижения своего супруга, она заметила принадлежащую ему небольшую квартиру, расположенную над залами, примыкавшими к оранжерее в Сен-Клу, те самые комнаты, где он вначале развлекал Жоржину, когда камердинер Констант привез ее во дворец.
Однажды она заметила, что Наполеон и мадам Дюшатель покинули салон вместе. Она поспешно решила не только проследить за ними, но и доверчиво призналась в этом мадам Ремюса из своей свиты, совершив тем самым непростительную ошибку.
Мадам Ремюса, которая, возможно, знала куда больше самой Жозефины о последних страстных увлечениях императора, попыталась отговорить госпожу на том основании, что она ставит под угрозу императорское достоинство. Но Жозефина находилась в мрачном, желчном настроении и не захотела ее слушать. Заглянув в кабинет Наполеона на первом этаже и не найдя там никого, она поднялась в небольшую квартирку над оранжереей. И здесь наконец-то ее поиски увенчались успехом.
Дверь была заперта, а когда она прислушалась сквозь замочную скважину, она отчетливо услышала голоса своего мужа и его любовницы. Потеряв всякое чувство сдержанности, она закричала и загрохотала ручкой двери.
Просматривается что-то жалкое в сцене с женщиной, известной во всей Европе своим самообладанием, тактом и достоинством, когда она беспомощно стоит у двери спальни, дергает за ручку и протестующе кричит, как обманутая жена в плохом театральном спектакле.
Голоса в комнате смолкли, и после затянувшейся паузы из нее вышел Наполеон с нахмуренными, как у сатаны, бровями. Даже в этот момент Жозефина не отказалась от решительного намерения извлечь максимальную для себя выгоду из этой ситуации. «Знаю, что я должна была взять себя в руки, — призналась она позже в разговоре с мадам Ремюса, — но я просто не могла сделать этого. Я обрушила на него поток упреков!»
Прозрачные голубые глаза мадам Дюшатель наполнились слезами. Это не были слезы стыда, а слезы тревоги в связи с тем, что ее застали вместе с императором в неубранной комнате.
Однако Наполеон плакать не стал. Вместо этого он сам перешел в устрашающее нападение, продемонстрировав гораздо большее негодование, чем то, которое он выказал, когда бедняжка Жоржина потеряла голову в Тюильри, невольно раззвонив по всему дворцу об их связи. Он возмущенно отчитывал Жозефину, громогласно повторяя свои утверждения о личной независимости. Он заявил, что он не как все, категорически отказавшись подчиняться правилам поведения обычного человека!
«Ты должна примириться, — шумел он, — со всем, что мне взбредет в голову! Я имею право отклонять все твои жалобы в силу своего вечно-сущего „Я“!»
Конечно, такого права у него не было, и он хорошо знал об этом. Его истерическое возмущение в таких случаях напоминало поведение упрямого ребенка, претендующего на самооправдание, когда для этого нет оснований. Однако ему удалось убедить Жозефину в том, что она все-таки была не права, и когда эта гнусная сцена прекратилась, она поспешила обратно в свою гостиную, куда вошла уже поумневшей и более сдержанной женщиной.
Мадам Дюшатель вскоре присоединилась к ней, но как только из верхней квартиры стали доноситься отдаленные звуки голоса Наполеона и грохота перевернутой мебели, Дюшатель улизнула, оставив Ремюса и других женщин свиты утешать возмущенное достоинство провинившейся персоны.
Гнев его остыл, и с этого момента Жозефина стала придерживаться привычной защитной тактики, постоянно и молча проливать горестные слезы. Ей вообще не следовало менять эту тактику, а после эпизода в Сен-Клу она оставалась на такой позиции в течение всей интрижки. Наполеон, должно быть, нашел мадам Дюшатель весьма занимательной, так как недостойная сцена перед верхней квартирой никоим образом не остепенила его.
Вскоре весь двор, несмотря на скверную погоду, был переведен в Мальмезон, который не подготовили для такой передислокации, и все ужасно страдали от холода, за исключением нераскаявшегося Наполеона и хладнокровной мадам Дюшатель.
Император и его любовница и не пытались теперь скрывать свою связь
