Наёмник - Уилбур Смит

"Если ты так ведешь себя еще до завтрака, тем хуже для тебя", пригрозил он себе мысленно. "А знаешь что? Мне нравится себя так вести".

- Эй, ленивая девчонка, - он подергал ее за мочку уха. - Пора вставать. Колонна тронулась лишь в половине шестого. Столько времени понадобилось, чтобы угрозами уговорами заставить шестьдесят человек до конца проснуться и погрузиться в грузовики. Этим утром задержка уже не так раздражала Брюса. Он сумел ночью поспать четыре часа. И хотя четыре часа не смогли восполнить недостаток сна за последние два дня, он чувствовал себя значительно бодрее. Он чувствовал легкость в мыслях, непонятное веселье, побеждающее изнеможение. Дорога в Элизабетвилль была знакома и казалась не очень длинной. Завтракать в следующий раз будем уже дома!

- Подъедем к мосту где-то через час, - он взглянул на сидящую рядом Шерман.

- Ты оставил на нем охрану?

- Десять человек. Мы заберем их практически без остановки. А потом без задержек до комнаты 201, гранд-отель "Леопольд II", Авеню дю Касай, он широко улыбнулся. - Ванна наполненная водой до краев, горячая настолько, что залезать в нее надо не менее пяти минут. Чистая одежда. Бифштекс вот такой толщины с французским салатом и бутылкой хорошего вина.

- На завтрак? - запротестовала Шерман.

- На завтрак, - утвердил Брюс. Он замолчал, обдумывая все сказанное. Дорога впереди, пересеченная тенями от деревьев, отброшенными низким солнцем, напоминала шкуру тигра. Воздух, врывающийся в машину через дыру в лобовом стекле, был прохладным и чистым. Брюс себя чувствовал прекрасно. Ответственности командира сейчас он почти не ощущал, рядом сидела прелестная девушка, золотистое утро, ужас прошедших дней был почти забыт, они как будто ехали на пикник.

- О чем ты думаешь? - внезапно спросил он. Шерман сидела рядом очень тихо.

- О будущем, - тихо ответила она. - Я никого не знаю в Элизабетвилле и не хочу там оставаться.

- Ты хочешь вернуться в Брюссель? - ответ на этот вопрос не имел для него решающего значения, так как Брюс имел на будущее вполне определенные планы и неотъемлемой их частью была Шерман.

- Да, наверное, больше некуда.

- У тебя есть там родственники?

- Тетушка.

- Ты близка с ней. Шерман засмеялась, но в ее смехе послышались горькие нотки.

- Очень близка. Она один раз навестила меня в приюте. Один раз за все эти годы. Она принесла мне комикс на религиозную тему и строго наказала чистить зубы и причесывать свои волосы.

- Больше никого?

- Нет.

- Тогда зачем возвращаться?

- А что остается делать? Куда ехать?

- Впереди еще целая жизнь, которую надо прожить, и целый мир, который нужно объехать.

- Ты собираешься этим заняться?

- Да именно этим я собираюсь заняться, но начну с горячей ванны. Брюс чувствовал зарождающуюся между ними близость. Они это чувствовали оба, но говорить об этом было еще рано. "Я поцеловал ее всего один раз, но мне оказалось достаточно. Что будет дальше? Женитьба?" Мозг Брюса с яростью отбросил это слово, затем возвратился к нему и начал осторожно его изучать, не подходя близко, как к кровожадному зверю, готовый убежать при первом оскале зубов. "Для многих людей это не так уж плохо. Она придает силы бесхарактерным, облегчает страдания одиноким, задает направленность блуждающим, пришпоривает честолюбивых, и, конечно, есть самый неопровержимый довод в ее пользу. Дети. Но есть и такие люди, которым супружеская клетка только вредит. Из-за недостатка пространства для полета крылья слабеют и опускаются, глаза становятся близорукими. Когда ты общаешься с миром только через окно камеры, все твои контакты ограничены. А у меня уже есть дети. Сын и дочь". Брюс оторвал глаза от дороги и внимательно посмотрел на сидящую рядом девушку. "Я не могу найти в ней недостатков. Ее красота утонченна, почти хрупка, что гораздо привлекательней огромных бюстов и крашеных волос. Она не испорчена, лишения сопровождали ее всю жизнь, и она научилась доброте и смиренности. Она уж знает о жизни многое, знает страх и смерть, знает человеческие пороки и добродетели. Я не думаю, что она когда-либо жила в сказочном коконе, которым себя опутывают почти все молодые девушки. И она не забыла, как смеяться. Быть может, быть может. Но говорить об этом рано".

- У тебя сейчас очень суровый вид, - прервала тишину Шерман, в ее голосе чувствовался скрытый смех. - Ты опять Бонапарт. А когда у тебя такой суровый вид, твой нос кажется чересчур большим и грубым. Этот нос совсем не подходит к твоему лицу, он должен принадлежать более жестокому человеку. Я думаю, что когда тебя создавали, у них оказался в запасе всего один нос. "Он слишком большой", - сказали они. "Но это единственный нос, а когда он будет улыбаться, то нос не будет выглядеть слишком плохо". Таким образом они решили рискнуть и поставили его тебе.

- Тебе никогда не говорили, что воспитанные девушки не высмеивают слабые стороны мужчины? - Брюс нежно погладил свой нос.

- Твой нос какой угодно, только не слабый. Не может быть слабым, она рассмеялась и подвинулась к нему поближе.

- Ты прекрасно понимаешь, что можешь нападать на меня сколько угодно из-за своего прелестного носика, совершенно не опасаясь расплаты.

- Никогда не верь мужчине, который с легкостью говорит комплименты, потому что он говорит их, скорее всего, каждой девушке. - И она еще придвинулась так, что они стали почти касаться друг друга. - Напрасно себя растрачиваете, мой капитан. Ваши чары на меня не действуют.

- Через минуту я остановлю машину и...

- Нет, не остановишь, - Шерман кивнула на сидящих на заднем сиденьи жандармов. - Что они подумают, Бонапарт? Это может плохо сказаться на дисциплине.

- Плохо или хорошо - мне безразлично. Ровно через минуту я остановлю машину и сначала отшлепаю тебя, а потом поцелую.

- Первое меня не сильно испугало, но ради второго я оставлю твой нос в покое, - она слегка отодвинулась и Брюс снова принялся изучать ее лицо. Под его откровенным взглядом, Шерман занервничала и покраснела.

- Ты что делаешь? Разве тебе не говорили, что воспитанные мужчины не глазеют на девушек?

"Значит я снова влюбился, - подумал Брюс. - Всего в третий раз. В среднем один раз в десять лет. Меня это немного пугает, потому что это чувство всегда связано с болью. Сладкая боль любви и агония расставания.

Все начинается в области поясницы, и это очень обманчиво. Ты думаешь, что это обычная реакция при виде хорошенькой задницы или груди. Нужно почесать, - думаешь ты. - И все пройдет. Натри мазью, и сразу же забудешь об этом. Но внезапно она начинает распространяться вверх и вниз, по всему телу. Она горит огнем в желудке, трепещет в сердце. Тогда наступает настоящая опасность. Если это зашло так далеко, то ты неизлечим. Можешь чесать сколько угодно, кроме воспаления ничего не добьешься. Затем последняя стадия, когда она набрасывается на мозг. Здесь боли почти нет, и это самый дурной знак. Обострение чувств: твои глаза становятся зорче, твоя кровь быстрее течет в жилах, вся пища чудесного вкуса, твой рот хочет кричать, ноги хотят бежать. Затем наступает мания величия: ты самый умный, самый сильный, самый мужественный во всей вселенной, твой рост десять футов без каблуков. А какой рост сейчас у тебя, Карри? Девять футов шесть дюймов, а вешу я двести восемьдесят фунтов". Он чуть не рассмеялся вслух. "А как это заканчивается? Это заканчивается словами. Слова могут все убить. Это заканчивается холодными словами, жгущими, как огонь. Они извергаются откуда-то из глубины, постепенно разгораясь, покрывая все черной копотью, пока не превращают все в дымящиеся руины. Это заканчивается из-за подозрений в том, чего не было, из-за уверенности в том, что было. Это заканчивается эгоизмом и невнимательностью, и словами и, всегда тяжкими словами. Это заканчивается болью и оставляет шрамы на душе. Или это заканчивается в суете и ярости. Или рассыпается в пыль и уносится ветром. Но всегда будет агония потери. Но я знаю все эти окончания, потому что я любил дважды, а сейчас полюбил опять. Быть может на этот раз все будет по-другому. Быть может на этот раз это продлится дольше. Не навсегда. Нет ничего вечного, даже жизнь кончается, но быть может в этот раз я постараюсь, буду относиться к этому чувству с нежностью и заботой и мне удастся продлить его хотя бы на всю оставшуюся жизнь".