Корпус - Виталий Каплан

Произнес ли он это вслух или подумал, Костя так и не смог понять. Но какая разница — Белый услышал. И пришел.

Он появился, как всегда, внезапно. Не было его — и вот он уже стоит рядом, прислонясь спиной к бурой стене. Все было как в тех снах — такой же спокойный, грустный, с теми же большими серыми глазами. Только сейчас это уже не было сном.

— Не бойся, — негромко сказал он. — Теперь я с тобой, Костик. Теперь уже все. Подожди немного, я сейчас, — и Белый повернулся лицом к крысам.

Он вдруг как-то неуловимо изменился. Тело его напряглось, белый комбинезон испускал яркий свет — словно снег на солнце. Белый вытянул вперед, по направлению к крысиной стае, ладонь. Те зашевелились и, — Костя не поверил своим глазам, — начали расти, наливаясь злобой и силой.

Что произошло дальше, он понял не сразу. Ладонь Белого внезапно раскалилась и вспыхнула ослепительным голубым огнем. Огненная струя вонзилась в центр крысиной орды, разметала их. Крысы носились по пещере с омерзительным писком — казалось, они искали выхода, искали хоть какую-нибудь лазейку — но без толку. Струя голубого пламени настигала их повсюду. Странное дело — когда огонь касался крысиных тел, они не горели, не дымились, а просто таяли, исчезали, словно растворяясь в тусклом лиловом сиянии.

Костя взглянул на Белого — и отшатнулся, увидев наполненные страданием и болью глаза. Белый едва держался на ногах, его шатало, трясло, но огонь все так же неудержимо стекал с его ладони, настигая крыс, и те таяли в сыром воздухе пещеры. И тут Костя понял, что державшая его паутина липкого страха исчезла. Будто ее и не было никогда. Тело опять принадлежало ему, он снова мог дышать, двигаться. Утянулось куда-то заволакивавшее сознание темное облако.

Он подбежал к Белому.

Тот тяжело дышал, с трудом ловя воздух посиневшими губами. Вся правая ладонь его превратилась в одну сплошную обугленную рану. Обожженные клочья кожи лохматились по краям, бурлила и дымилась густая темная кровь, шлепалась тяжелыми каплями на камни.

— Вот так, братец, — словно предвидя Костины вопросы, печально усмехнулся Белый. — Даром ничего не бывает. За каждое чудо приходится платить.

— Как же вы теперь? — вырвалось у Кости.

— Ничего, мне не привыкать, — с трудом ворочая языком, пробормотал Белый. — Такая уж у меня работа. Сам ее выбрал. Да ты за ладонь-то не бойся, заживет как на собаке. Это уж мои проблемы. Ты вот что, помоги-ка мне встать. Голова очень уж кружится.

Костя подхватил Белого под мышки — и едва не выронил. Сейчас тот был самым что ни на есть настоящим, не дымом, не туманом, как раньше. И кстати, он оказался весьма тяжелым. Килограммов восемьдесят в нем, не меньше, — мелькнула у Кости мысль.

— Ну вот, уже лучше, — сказал Белый, вытирая левой рукой пот со лба. — Теперь уже можно идти помаленьку. Так что давай лапу — и пошли.

— Куда? — изумленно спросил Костя. — Отсюда же нет выхода!

— Теперь все есть, — улыбнулся Белый. — Погляди-ка вперед.

Прямо перед ними зияло огромное черное жерло туннеля. Оттуда ощутимо тянуло свежим ветром.

— Да, берег уже почти рядом, — снова поймав Костину мысль, отозвался Белый. — Пойдем, что ли.

И они шагнули в туннель. Лиловый свет позади незаметно исчез, снова нависла тьма, но Белый светился сам. Тем же снежно-солнечным сиянием. Костя слегка поддерживал его за локоть, чувствуя, как пульсирует в обожженной ладони боль. Но все же они шли довольно быстро. И вскоре впереди мелькнул слабый отблеск.

— Ну вот, можно сказать, добрались, — тяжело дыша, произнес Белый. — Последние метры остались. Так что давай вперед, на свет Божий.

Через минуту они вышли из пещеры. Вдалеке тянулись крутые холмы, поросшие молодым сосняком. Где-то слева блестела голубая лента реки. И здесь было тепло как летом, даже жарко. Солнце раскаленным пятаком висело в белесом небе. Назойливо чирикала какая-то птица, а где-то у самого горизонта слышался грохот уходящей электрички.

8

Оглянувшись, он увидел, как медленно смыкаются стальные двери камеры. Словно челюсти какого-то ископаемого ящера. Ничего другого не оставалось, как усмехнуться собственной банальности. В чем-то Старик прав — из него в последнее время лезет ужасающий примитив. Глупеет он, видимо. Деградирует. Ну ничего, уже недолго осталось.

Потом он принялся разглядывать камеру. Глядеть, в общем-то, было не на что. Пустой прямоугольник, приблизительно три на четыре метра. Все стальное, гладкое — и стены, и пол, и потолок. И ни единого предмета. Ни тебе постели, ни нар, ни традиционного тюремного унитаза, а то и легендарной параши. Вообще ничего. Первозданная пустота. Впрочем, это и понятно. Камера предназначалась не для проживания. Скорее уж, ее стоило рассматривать как плаху.

Сергей уселся на холодный пол и попробовал расслабиться. Без толку. Мозги сверлила назойливая мысль — какой способ они изберут? Глупость подобных мыслей он понимал. Ничего уже не изменишь, остается лишь верить и терпеть. Он надеялся, что вытерпит. И в то же время сосало под ложечкой. Легко было форсить перед Стариком своей смелостью, но вот сейчас, когда отрезаны все пути, а воображение рисует картинки одна страшнее другой — сейчас все оказалось иначе.

Пришлось собраться с силами и подавить воображение. Временно. Хотя, может, и навсегда — вдруг приговор приведут в исполнение раньше, чем он вновь раскиснет? Скоро ли Благодетели позабавятся?

Вообще-то Ярцевские громилы его разочаровали. Если бы не здешняя техника… Как он их все-таки швырял… Конечно, это было пижонством. Не та история, чтобы спастись посредством рукомашества и дрыгоножества. Но то ли возобладала привычка играть до мата, то ли просто захотелось выплеснуть напряжение.

Сергей вспомнил, как это было. Похоже, Санитары по природной своей тупости так и не смогли понять, что против стиля «танцующий дракон» бесполезны их могучие бицепсы. Хотя если посмотреть на то, что было, беспристрастно — каким же дураком он тогда оказался! Ярцев стоял рядом и скучающе наблюдал за схваткой. Потом, пробормотав: «Ну ладно, порезвились и будет», сунул руку в карман пиджака и щелкнул кнопкой переносного пульта. И тут же ноги Сергея отделились от пола, голова вздернулась, а сам он повис на полуметровой высоте, не в силах шевельнуться. Казалось, невидимая исполинская рука схватила его и держит, размышляя, сразу ли убивать, или отложить забаву на опосля. А Ярцев, мягко глядя ему в глаза (оказалось, он умеет смотреть мягко!), спокойно произнес:

— Ну, и зачем было устраивать весь этот цирк? Взрослый же человек, интеллигент, а ведете себя как скверно воспитанный мальчишка.

Вот и поиграл до мата. Типичная двухходовка. Мат в два хода. Первый уже сделан, остался завершающий удар.

Но что интересно, не было страха смерти. Того тяжелого, грызущего страха, что все кончится, мир исчезнет, что настанет последняя тьма, и пустота. Нет, мысли вертелись лишь вокруг способа казни. А смерть? Привык он, что ли, за последние дни, к ее присутствию? Даже хотелось, чтобы все окончилось поскорее. Может ли быть что-то страшнее ожидания, да еще в этой железной коробке?

И жгла досада от того, что ничего уже не изменишь. Что было, то было. Время, к несчастью, необратимо. Основной закон, верный во всех мирах. Даже Благодетелям, с их возможностями — и тем не под силу. А возможности у них и впрямь нечеловеческие. И даже не просто нечеловеческие, а какие-то неестественные. Или противоестественные. Неужели и сейчас, за шаг до гибели, он так и не решится понять, кто же они такие? Пора вытащить из подсознания свои тайные догадки. Те догадки, что страшнее всех здешних свинств и обманов, догадки, которые он гнал беспощадно, топил в глубине. Время от времени они всплывали на поверхность, а он вновь избавлялся от них: нечего забивать себе голову мистикой.

Но сейчас, сидя на стальном полу камеры, Сергей понимал, что без мистики тут не обошлось. И мистика-то была темная, липкая и отвратительная. Он хмыкнул. Ну что, похоже пришла пора расстаться с материализмом. Да и был ли он материалистом? Просто плыл по этой речке, как и все вокруг.

Но философствовать почему-то вдруг расхотелось. Вновь дали себя знать отбитые почки — Ярцевские сотрудники сполна выместили на нем горечь поражения. А сам Ярцев стоял рядом и участливо бормотал:

— Ну, не обижайтесь, Сергей Петрович, не обижайтесь, ребят ведь тоже можно понять, им же обидно…

Сейчас он утешал себя лишь тем, что недолго осталось. Хотя с чего он взял? Может, камера — это еще не конец, будут еще и уговоры, и угрозы… Впрочем, сомнительно. Они же рационалисты. В чем — в чем, а в здравом смысле им не откажешь. Прямо-таки сверхчеловеческая логика. Вот именно, что сверхчеловеческая. Стало быть, и нечеловеческая. Чья же тогда? Впрочем, эта мысль уже была. Видно, все вертится по кругу.