Последний рассвет - Александра Маринина

– Я вас понимаю, Антон, – говорил Александр Андреевич. – Мне Эля рассказала вашу печальную историю, и я в курсе, из каких побуждений она помогает вам. Но вы и меня поймите, я не могу допустить, чтобы моя жена была в прислугах, да еще в бесплатных. У нас должна быть своя жизнь, я принимаю гостей, я бываю на мероприятиях, я должен быть с женой, а она у вас все время занята, да еще ночевать остается, если вы дежурите или поздно возвращаетесь. Для нормальной семейной жизни это совершенно неприемлемо. Я знаю вашу историю, я знаю, что у вас погибла вся семья, а ваша жена была воспитанницей детского дома, сиротой, у нее тоже никого не было, поэтому у вас нет родни, которая могла бы вам помочь. Я все это знаю, но это не означает, что ваше личное несчастье, ваша личная трагедия должна мешать совершенно посторонним для вас людям строить свою жизнь и быть счастливыми. Вы согласны?

Возразить Антону было нечего. Действительно, его трагедия – это только его трагедия, и почему Эля и Трущёв должны платить по чужим счетам?

– И как, по вашему мнению, мне следует поступить? – зло спросил Антон. – Вы видите какой-то приемлемый выход для меня?

– Вижу, – кивнул Александр Андреевич.

Он вышел из-за своего огромного письменного стола, сделал несколько шагов и с хрустом потянулся, потом помассировал руками затекшую от долгого сидения поясницу.

– Вы находите и нанимаете другую няню. А я ее оплачиваю. Я знаю, что Эля вам это предлагала, но от нее вы деньги не хотите брать, так возьмите от меня.

– Нет, – твердо ответил Сташис.

– Почему? Почему вы такой упертый? Что за дурацкая гордость?

– Да, это гордость, – признал Антон. – Да, это самолюбие. Но есть еще и чисто служебный вопрос: я офицер полиции, я служу в уголовном розыске, и где гарантия, что завтра или послезавтра мне не придется заниматься конкретно вами? И как это будет выглядеть, если вы ежемесячно даете мне деньги? Я рискую и честью, и совестью, и карьерой. Меня просто уволят, если узнают, что меня прикармливает фигурант по делу.

Такое Трущёву в голову, по-видимому, не приходило.

Он снова занял место за рабочим столом, о чем-то задумался, глядя прямо перед собой, потом заговорил негромко и как будто даже просительно:

– Послушайте, Антон, но ведь сотни тысяч женщин, одиноких женщин, в нашей стране растят детей без всяких нянь, и ничего, дети у них вырастают, и не хуже других.

Антон усмехнулся и покачал головой:

– Нет, Александр Андреевич, вы не понимаете разницы. Во-первых, откуда вы знаете, хуже других или не хуже? Мне, например, отлично известно, что дети из неполных семей – это фактор риска в смысле развития криминальной карьеры. И во-вторых, не забывайте о моей работе. Как правило, мать работает с девяти до шести, она может оставить школьника на продленке, а малыша забрать из садика после работы, и у нее все-таки, опять же как правило, есть своя мама, бабушка ребенка, которая так или иначе, но помогает. Или сестра, или тетка. А у меня рабочий день ненормированный, я никогда не знаю заранее, когда вернусь домой, я даже не знаю, будет ли у меня выходной, и если будет, то когда именно. Я никогда не знаю, буду ли ночевать дома. И потом, у меня, как и у всех, есть суточные дежурства. Вы поймите, мне нетрудно и продукты купить, и еду приготовить, и постирать, и погладить, и уборку сделать, я все это умею, и умею очень неплохо. Но я не могу согласиться с тем, что мои дети останутся без надзора. Я могу очень хорошо и очень правильно их воспитывать, внушать им всяческие прописные истины о правильном поведении, но они все равно остаются детьми, а значит, они подвержены соблазну и не умеют ему противостоять. Сегодня оставленный без жесткого контроля ребенок – это намного более опасно, чем во времена вашего детства и даже моего. И тогда было опасно и неправильно, а сейчас – просто преступно.

Трущёв снова задумался, потом решительно поднялся.

– Нам с вами трудно договориться, Антон. У вас есть своя позиция, с которой я не согласен, но отношусь к ней с уважением. Мое предложение остается в силе: я готов оплачивать няню для ваших детей. Но если для вас это абсолютно неприемлемо, то вам придется решать свою проблему иначе.

– Как же?

– Мой вам совет – найдите себе жену. Дело это не быстрое, но время у вас есть: я пока нахожусь в стадии развода, моя нынешняя жена заявила определенные претензии, которые мне приходится обсуждать с моими юристами, так что процедура расторжения брака займет некоторое время. Потом мы с Элей начнем готовиться к свадьбе. Пока она не станет моей женой официально, я не буду настаивать, чтобы она бросила работу у вас. Так что вы можете успеть найти подходящую спутницу жизни. И не думайте о своих чувствах, думайте о том, как она будет относиться к вашим детям, а они – к ней. Вы оказались в такой жизненной ситуации, из которой нет выхода без жертв, вы должны это понимать. Частично в этом виноват муж Эли, если бы не то, что он сделал, ваша жена была бы жива, но в том, что вы потеряли всех остальных членов семьи, не виноват никто. Так сложилось. Эля испытывает чувство вины перед вами и пытается своей бесплатной работой у вас как-то это чувство приглушить, компенсировать, что ли… Из-за чувства вины она гробит собственную жизнь, хотя, строго говоря, ни в чем не виновата вообще. А чувство это – опасная штука, оно очень коварно, оно не любит исчезать и растворяться, оно всегда ищет прибежище. И как только от него избавляется один человек – оно моментально переселяется к другому, причем к тому, кто поближе. Даже если я соглашусь с тем, что Эля останется у вас работать, вы постоянно будете чувствовать себя виноватым в том, что мешаете и ей, и мне вести полноценную семейную и супружескую жизнь. Если вы примете от нас деньги, вы пожертвуете самолюбием и гордостью, рискнете карьерой. Если женитесь на нелюбимой… ну, сами все понимаете. Но жертвы неизбежны, вы должны отдавать себе в этом отчет и никого не винить в том, что вам приходится их приносить.

Домой Антон возвращался в полном отчаянии. Он понимал, почему Эля влюбилась в этого человека. И понимал, что ничего не рассосется. Там все всерьез и надолго.

Глава 7

– Ну и что тебе рассказал юбиляр Букарин? – спросил Антон, встретившись на следующий день после обеда с Дзюбой, который с утра должен был раздобыть списки приглашенных на прием 20 ноября. – Списки принес?

Роман молча вынул из сумки файл с распечатанным списком, состоящим из нескольких сотен имен.

– Круто! – присвистнул Антон. – Мало нам не покажется. А рассказал что-нибудь?

Николай Букарин очень переживал по поводу убийства жены Игоря Панкрашина, поскольку относился к последнему весьма тепло и всячески демонстрировал готовность оказать любую посильную помощь. В ответ на просьбу предоставить список приглашенных немедленно вызвал помощника и велел подготовить требуемую бумагу. Даже предложил кофе, от которого Дзюба, естественно, не отказался: кофе он не особо любил, предпочитал чай, но ведь у хороших хозяев вместе с кофе подают что-нибудь съедобное…

– А зачем вам списки моих гостей? – полюбопытствовал Букарин.

– Хотим установить, с кем могла контактировать Евгения Васильевна, – охотно пояснил Дзюба, размякший при виде принесенных хорошенькой секретаршей вазочек с пышными творожными треугольничками. – Мы опросили мужа погибшей и еще кое-кого, и получается, что она за весь вечер разговаривала только с Аллой Анищенко, еще с двумя дамами, которые стояли вместе с Анищенко, и с Виктором Волько, а больше ни с кем. Как-то странно получается. Неужели действительно среди такого количества гостей у Евгении Васильевны не нашлось других собеседников?

При упоминании имени певца лицо Букарина исказила гримаса презрения.

– С Волько? – переспросил он недоверчиво. – Интересно, о чем это жена Игоря могла с ним разговаривать? Вы у самого Волько спрашивали?

– Спрашивали, – подтвердил Роман. – Он ее не помнит. Совсем не помнит. А она, между прочим, от Волько была в полном восторге, говорила приятельницам, какой он чудесный, милый, обаятельный и дружелюбный.

На этот раз презрительное выражение лица бизнесмена сменилось неподдельным изумлением.

– Да что вы? Прямо так и сказала? Ну надо же! Знала бы она, какой он милый и обаятельный на самом деле! Полный урод! Обещал спеть пятнадцать номеров, деньги взял за пятнадцать, договорились на три выхода по пять номеров с перерывами на полчаса, чтобы певец мог отдохнуть. Так он первые пять спел, поел, попил, вторые пять отпел, вышел в зал, протусовался минут десять или чуть больше – и только его и видели. А деньги? Мои помощники с его продюсера три шкуры спустили, неустойку потребовали.

– И что, заплатили?

– А куда они денутся? – усмехнулся Букарин. – Нарушили договор – платите.

– Не знаете, почему Волько уехал? – спросил Роман. – Он что, всегда такой необязательный?

Букарин пожал плечами.