Игроки Господа - Дамиен Бродерик

— Он, без сомнения, один из нас. Не просто Игрок — человек из нашего клана. И все же…

— Септимус, познакомься со своим братом Августом.

— Братом?! — такая наглость его просто разъярила. Он резко обернулся, трясясь от злости. Я не шелохнулся и спокойно встретил раскаленный взгляд, хотя внутри у меня все дрожало. Жаль, не прихватил с собой свидетельство о рождении! Тоби избавил меня от хлопот, объяснив все происходящее по-семейному и с восхитительной краткостью.

— Очень хорошо. В таком случае, мы стали сильнее на одного родственника, пусть зеленого и неопытного, — Септимус протянул свою гигантскую руку и пожал мою, не пытаясь, впрочем, переломать все кости. Полагаю, у него не было причин чувствовать себя незащищенным. — Добро пожаловать, Август. И вы тоже, мисс Ассамблея, игнорируя вас, я не хотел проявить неуважения. А теперь, когда мы покончили с формальностями, приглашаю всех следовать за мной, чтобы я подобрал Августу защиту. Ты не похож на стрелка, поэтому начнем с тазера и чего-нибудь небольшого, но функционального.

Спустившись вниз, он направился прямиком к двум стеллажам, извлек пару тусклых черных устройств, снова закрыл и ловко запер стеклянные дверцы. Септимус явно знал местоположение каждого вида оружия в своем арсенале. В воздухе пахло маслом, металлом и чем-то вроде корбита. Брат передернул затвор мелкокалиберного пистолета, отыскал двойную кожаную кобуру, подождал, пока я пристрою ее поверх обвисшей шелковой рубашки.

— Я проведу начальный курс по обращению… — начал Септимус, но тут его прервал Тоби:

— Эти игрушки не остановят и самоуверенного пса, — заявил он. — Септимус, я надеялся, что ты внимательно разглядел мальчика. Он молод и наивен — но присмотрись к нему. И скажи, что видишь.

— Да будь ты проклят, Тобиас, как ты смеешь обращаться ко мне в таком… — Септимус осекся, и его яростные глаза снова впились в мои. Губы сложились в жестокую складку. — Клянусь Аккордом, братец, думаю, ты не ошибся. А ведь я всегда считал его мифическим существом.

— Ты по-прежнему хранишь экскалибур в своем арсенале? Прошло столько веков.

У меня задрожали колени, я с трудом удержался, чтобы не разразиться визгливым хохотом. А я-то думал, что это шутка!

— Экскалибур?

— Речь идет не о пресловутом мече в камне, парень.

Я напряженно посмотрел на Лун:

— О чем, вашу мать, они говорят? Ее рука нашла мою, крепко сжала:

— Я подозревала… — она умолкла.

— Меня зовут Август, а не Артур! — сообщил я срывающимся голосом, думая о надписи на зеркале в ванной.

Лун издала нервный, испуганный смешок, которого я от нее никак не ожидал. Ее ладонь неожиданно стала мокрой.

— Кто тебе это сказал? — спросила она.

— Август начинается на «А» и состоит из шести букв, — одновременно произнес Тоби. — Мы не посмеем испытать его, — обратился он к Септимусу, словно меня здесь не было, или, точнее, словно я был молодым скакуном, которого он не решался пустить в галоп.

— Сейчас вы мне все объясните! — прорычал я, неожиданно ошалев от ярости.

— Нет, — отрезал Тоби. — Идем, мальчик! Я не двинулся с места.

Септимус тоже сказал:

— Идем, — и, развернувшись, повел нас вниз, по очередному лестничному пролету, в скудно освещенный альков за туннелем, идущем под оружейной. Мои глаза привыкли к тусклому свету, и я увидел в углу полупрозрачную плиту, напоминавшую огромный соляной кристалл. Казалось, она источала собственное таинственное мерцание.

— Как это работает? — я узнал его, или что-то глубоко внутри меня узнало.

— Положи руку сверху и не снимай, — ответил мой брат-воитель, — сколь бы сильными ни были смятение и боль. Тебя подвергнут испытанию, и если ты выдержишь, то будешь… создан заново, так, кажется, говорят эти варвары.

Я посмотрел на кристаллическую глыбу, возвышавшуюся в метре от нас. Ее верхнюю часть покрывала резьба, из плоской поверхности выступала цепочка иероглифов, напоминавших вмурованные в мою ступню и в ступню Лун. «Метка зверя».

Я медлил, и Септимус с презрением сплюнул:

— Ты боишься боли.

— Конечно, идиот, я боюсь боли! Для этого она и нужна, чтобы ее бояться!

Братец наградил меня злобной ухмылкой:

— Понимание и осознанный выбор — вот оружие против боли. Иди вперед. Положи руку. И будь что будет.

Они никак не объяснили, зачем мне подвергать себя такому испытанию. И, по моему мнению, могли немедленно отправляться куда подальше и топиться в озере, все вместе. Но я не мог отступить. Передо мной лежал решающий выбор — мой долг, моя судьба, путь к спасению Тэнзи и, быть может, моих родителей. — Скажи хоть, что это, — попросил я Тоби.

— Да. Мы слишком многое считаем само собой разумеющимся. Ты подумал, что мы сказали «экскалибур», но это вроде клички, сокращения двух слов до одного. Точнее, буквы и слова.

Я взглянул на него, и он отступил от холодного кристаллического сияния. Я взял себя в руки и сказал:

— Ах да, теперь понимаю. «Икс-калибр». Огневая пушка с неизвестной, однако, предположительно, офигительно большой мощностью. Так?

— Что-то вроде, — скромно кашлянул Тоби. — Моя маленькая шутка.

— Которая мне никогда не нравилась, — рыкнул Септимус. — Предпочитаю древнее название.

— И какое же?

— Стрижающий меч [25], — он встретил мой тяжелый взгляд, в его собственных глазах не таилось ни тени смеха. — Для того, кто сумеет с ним справиться.

Я шагнул к кристаллу:

— Неужели милому человеческому мальчику вроде меня дозволено иметь дело с такими вещами?

— Человеческому?! — взревел Септимус, и в его смехе я услышал жестокие нотки. — Ты по-прежнему считаешь себя человеком? Нет, парень, уж если ты Зайбэк и Игрок в Состязании Миров — то ты точно не человек!

Мой собственный голос эхом отразился от стен:

— А кто же?

Карабкавшаяся вверх по ступеням Лун протянула ко мне руки, в ее глазах сквозила жалость:

— О, Август, ты — стрижающий гомункулус. Как и все мы. Ты — артефакт на внутреннем алгоритмическом субстрате Состязания.

Конечно, это было мучительно. Я прижимал руку к кристаллу, по моим щекам струились слезы, изо рта вырывались тонкие подвывания. Ледяной шок пронзил тело, а изувеченная ладонь пылала в огне. Я чувствовал, как взрезывают мою плоть, словно в нее вонзаются сотни заточенных ракушек со дна пруда Аврил. К чему вся эта прелюдия? Дрожа на грани обморока, я цеплялся за свою ярость, за мерзкое ощущение, что попал в гнусную, бессмысленную сказку, в бездарный спектакль. Я снова начал истерически хохотать, и боль, ворвавшись в мозг, принесла темноту, расцвеченную звездами, полосами и эхом голосов, слишком близких и одновременно слишком далеких.