Я сплю среди бабочек (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Ненавижу тебя! Ненавижу тебя, Адриан Зельцер, высокомерный, надутый, самоуверенный… добрый и заботливый мужчина с каменным сердцем…

Ненавижу вас, — выплевываю я ему в спину, когда он поворачивается ко мне спиной.

Он замирает на месте, но ко мне не оборачивается:

Это ты зря, — произносит он наконец тихим, словно вымученным голосом, а потом прикрывает за собой дверь.

Только тогда я и понимаю, что по сути призналась ему в любви — слишком уж мое «ненавижу вас» было похоже на страстное признание в чувстве обратном ненависти, и он, конечно же, понял это. Понял и просто ушел, посколько не мог сказать мне ничего утешительного в ответ… «Это ты зря». Зря что, влюбилась в него? Неужели именно это он и хотел мне сказать?!

Я ожесточенно прикусываю зубами свой палец и почти рычу от отчаяния — все, пора выбросить это наваждение по имени Адриан из головы и вернуться с небес на землю… На землю к Юлиану.

К Юлиану, который если и не любит меня, то хотя бы хочет, а для разбитого и отвергнутого сердца — это что-то да значит… Вот возьму и надену это батистово-кружевное безобразие, что припрятано за ремнем моих джинс, а потом оставлю дверь открытой — пусть тогда он сам кусает локти, понимая от чего отказался…

Пусть живет со своей Франческой, пусть спит с ней, пусть… Слезы обжигают мне веки, словно кислотой. Кого я обманываю, право слово: не стану я надевать ничто столь откровенное ради Юлиана… Конечно, не стану. Не такая уж я дура, право слово, чтобы залечивать сердечные раны в чужой постели — это не про меня. Я не такая…

Прижимаю к обожженным глазам клочок батистового неглиже и в слезах падаю на кровать.

17 глава

Несчастная, с красными от слез глазами, я покидаю комнату и снимаю с крючка в прихожей хорошо знакомый мне ключ от «фольксвагена» — с кухни между тем доносится негромкий разговор между дедом и Алексом, которые, судя по запаху, продолжают выпекать рождественское печенье. Кажется, я имею все шансы объесться им на годы вперед…

За рулем я чувствую себя достаточно уверенно и даже успеваю подумать о том, что, собственно, предполагает наш с дедом неожиданный переезд: должна ли я полностью отказаться от нашей с Изабель квартиры или все-таки стоит продолжать платить за нее, несмотря на то, что какое-то время я не буду в ней жить… Ответа у меня нет, а потому решаю отложить решение этого вопроса на потом.

Шарлотта, — восклицает моя новая подруга, удивленно ахая, — не думала увидеть тебя так скоро, тем более в канун Рождества… Как твой дедушка? Надеюсь, с ним все хорошо?

Я отвечаю, что операция прошла успешно и что дед чувствует себя превосходно, учитывая обстоятельства, а в остальном… вот, переезжаю к Зельцерам. Глаза Изабель делаются размером с чайные блюдца…

То есть ты переезжаешь к Юлиану? — уточняет она с придыханием в голосе. Боже, на это неприятно смотреть! Страшно представить, какой влюбленной дурочкой выглядела прежде и я сама, стоило упомянуть в моем присутствии имя этого парня…

Я переезжаю в его дом, — поясняю я с ударением на последнем слове. — В дом, а не в его комнату…

Так вы еще не того? — все с тем же придыханием выспрашивает она у меня. — Не переспали?

Я только развожу руками.

Ну ты же знаешь, вот такая я странная девушка.

Слушай, странная девушка, — треплет Изабель меня за руку, — ты это, не тупи, подруга: вы с Юлианом почти месяц встречаетесь, а ты все еще ему не дала… У тебя все хорошо с головой? — теперь она стучит согнутым пальцем по моей каштанововолосой макушке.

Я смотрю на нее грустным, снисходительным взглядом взрослого человека, освободившегося от давнего, угнетающего мозг морока — в данном случае, влюбленности в Юлиана — и просто пожимаю плечами:

Не думаю, что странные девушки должны и могут поступать иначе, Изабель, но я подумаю над твоими словами, обещаю.

Потом я укладываю в спортивную сумку вещи первой необходимости, надеваю свое единственное платье: то самое, красного цвета — и наконец покидаю стены нашей с Изабель квартирки. В какой-то момент ловлю себя на мысли о том, что не ощущаю себя покидающей свой дом — нет, я ощущаю себя возвращающейся домой. Еще одна странная реальность странной же девушки…

Около дома Зельцеров я вижу две незнакомые мне припаркованные машины — неужели у них… то есть теперь уже у нас гости? Уф, зря я, должно быть, вырядилась в это платье! Но делать нечего: стучу в дверь…

Шарлотта! — восклицает открывшая мне дверь Анна Харль, заключая меня в свои мягкие, удушающие объятия. — Как же я рада тебя видеть да еще и в такой во всех смыслах приятнейший день, как Рождество — во истину это настоящий подарок для меня, дорогая. Представляешь, — продолжает она скороговоркой, — подъезжаю я, значит, к дому брата и внутренне настраиваю себя ко встрече с Франческой: думаю, ну все, берегись, дорогая Аннушка, сейчас начнется веселая канитель с вашими раскланиваниями, а тут — раз! — и Адриан сообщает мне, что Франческа уехала праздновать Рождество в Италию. Вот те новость! Я почти готова пуститься в победные танцы, но тут замечаю твоего деда: они с Алексом уплетают кокосовое печенье, запивая его огромными такими стаканами с молоком. И кто это у нас здесь вопрошаю я, абсолютно заинтригованная. «Йоханн Шуманн, моя прерасная леди!» — отвечает мне твой дед, и я влюбляюсь в него мгновенно. А потом Алекс рассказывает мне ошеломляющую новость о вашем с Йоханном переезде в дом моего дорогого брата, и я такая думаю: «Уж не из-за вас ли Франческа умотала в свою солнечную Италию?», и эта мысль заставляет меня пойти и расцеловать твоего дедушку в обе его морщинистые щеки, а теперь — ты уж не обессудь, дорогая, — я хочу расцеловать и тебя.

И она, действительно, целует оглушенную ее многословием меня в обе мои холодные после улицы щеки. После чего рот ее открывается, чтобы продолжить поток своего неумолчного словоизлияния, но Аксель Харль, мой среднеземноморский пират, неожиданно материализуясь рядом с супругой, в этот самый момент кладет ей в рот сладкую ириску.

Отдохни, моя дорогая, — отвечает он на ее сердитый взгляд, с которым она закрывает-таки свой ротик обратно. — Ты оглушила несчастную Шарлотту, словно взорвавшаяся в метре от нее бомба. Посмотри, она контужена и едва смеет дышать…

Неужели я и в самом деле выгляжу контуженной… при чем на всю голову, добавляю я с насмешкой над самой собой?!

Ты пока шумку унеши, — говорит мне Анна, борясь с вязнущей на зубах конфетой и грозя своему потешающемуся над ней мужу маленьким кулачком.

И я спешу через холл к лестнице, когда вдруг замираю на месте, остановленная… заливистым дедовым хохотом, раздающимся со стороны кухни. Быть не может, пораженная, размышляю я: я не слышала, чтобы дед так смеялся равно со дня смерти моей бабушки, а с тех пор минуло не меньше десяти лет… Тогда еще были живы мои родители, если память мне не изменяет. И вот мой дед снова смеется… И не просто смеется — заливается веселым хохотом, от которого дрожат стены этого гостеприимного дома.

Я делаю несколько осторожных шагов в сторону кухни и заглядываю вовнутрь…

Подумаешь, фиалки, вот хлорофитумы — это совсем другое дело! — басит дед в сторону пожилой женщины, с которой они беседуют у кухонного стола, уставленного блюдами с печеньем. — У меня дома шесть видов этого растения и ни одно из них не приказало долго жить… А я посвятил им не меньше восьми лет своей жизни, Глория. Так что сама посуди…

Так называемая Глория негромко посмеивается, хлопая моего деда по колену.

Ну ты, Йоханн, и хвастунишка: знаешь, как заговорить женщине зубы, не так ли?

Будь я мультяшкой — уронила бы челюсть прямо на пол, но в данном случае вместо челюсти из моих рук выпадает спортивная сумка с вещами. Звук ее падения привлек внимание кокетничающей с моим дедом Глории, и та, подхватившись со стула, устремляется прямо ко мне:

О, это, должно быть, наша дорогая Шарлотта, я права? Здравствуй, милая, — и женщина крепко-накрепко обнимает меня, утопив в густом фиалковом аромате своих духов. Я едва успеваю вынурнуть и отдышаться, а она уже продолжает свое восторженное наступление: — Йоханн был прав, ты просто красавица и к тому же, — она касается руками моих волос, — такая… жгучая шатенка. Это просто очаровательно! Я понимаю теперь, почему в последнее время так много слышу о тебе от своих дорогих мальчиков… Похоже, ты их всех очаровала, девочка моя. Я бабушка Алекса, — протягивает она мне свою ладонь, заметив, должно быть, мою растерянность, — и матушка большого парня по имени Адриан, ты с ним, я полагаю, тоже знакома.