Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю - Анатолий Сергеевич Онегов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Станок пастуха совсем нехитрое сооружение. Несколько березовых или осиновых стволиков, да иногда такая же березовая спинка, как у лавочки. Станок всегда установлен там, откуда можно хорошо видеть и слышать по колоколам все стадо, куда телушкам еще разрешается заходить и где, наконец, можно остановиться, встать и самому. У станка под вечер разводится огонь. Огонь невеликий — только для того, чтобы вскипятить чай да еще посмотреть на медленные язычки небольшого пламени…
Волчьих следов на дороге не оказалось. Прошел еще один день, прошел тихо. Кого благодарить за это? Себя? Себя не принято. Может, того дедку, который еще весной отпустил тебя в пастухи…
Отпуск в пастухи редко когда берется у самого лешего — в нужное время лешего никогда нет рядом, но где-нибудь в соседней деревушке есть старый, но еще крепкий и памятливый дедка…
Таинство обряда не всегда повторяется точь-в-точь. Иногда дедка дает читать список отпуска тебе, иногда перечисляет твои обещания сам. Ты молчишь, слушаешь и чаще, ничего не говоря, не обещая старику, просто уходишь в свою лесную дорогу.
Я брал отпуск совсем по-другому… Дедка не доставал никакой бумажки, не возводил руки к лику святого и даже не уговаривал быть повнимательней. О нашей беседе осталась у меня просто хорошая память, будто перед дальней дорогой я выслушал очень нужные советы, а уж никак не нравоучения… Тогда я уходил в лес надолго и по пути зашел попрощаться к человеку, который и раньше помогал мне добрыми советами, зашел, совсем не зная, что у этого дедки всегда берут отпуск пастухи. От старика я ушел легко, запомнив все, что говорил мне он о рыбных местах, о волне и ветре, о том, как не пересушить рыбу и как заранее знать бурелом… Все это были нужные и полезные советы. И сейчас у станка, рядом с вечерним костром, я перебираю в памяти все известные мне статьи отпуска, статьи-обещания пастуха, и снова и снова обдумываю их…
…Не баловать с девками, не ломать дерево, не брать ягоду, не брать гриба, не знать крови… Рядом с моей сумкой на дереве висит старая безотказная двустволка. Но двустволка в этом году около стада еще ни разу не стреляла. А если случится выйти зверю, что тогда? Тогда первый выстрел будет только по елкам. Почему? Из-за списка, из-за статьи «не знать крови»? Наверное, нет. Зачем бить зверя, когда он может просто уйти, поняв предупреждение? Не будет стрелять ружье в зверя еще и потому, что сейчас зверь линный, негодный. А птица? Птицу здесь не бьют из ружья. Тогда в кого же стрелять?
А если другой человек, с другими мыслями пойдет к стаду, пойдет, не уяснив себе, что пастуху нельзя быть жестоким, нельзя попусту ломать деревья, колотить скот и отвлекаться за другим делом, будь то ягоды, грибы рыжики или кокетливые красавицы? Наверное, для такого человека и существуют статьи отпуска, существуют обязанности и ограничения, без соблюдения которых человек не имеет права брать на себя ответственность за тех коровушек, которых доверили пастуху жители деревни. Ну, а если у человека все-таки нет совести, если он может нарушить отпуск и своим невниманием принести людям беду, как тогда? Тогда уже сам леший, что бродит где-то рядом, должен сказать свое слово. Но в хорошей деревне не положено нести сор за огород и идти на пересуд к каждому лешему — и негодного пастуха, халюзу, рассчитывают сами.
Телушки совсем близко подошли к станку, обступили меня, собак и, наверное, уже ждут, когда я поднимусь и пойду в деревню… Стадо возвращается домой чуть усталым, сытым шагом. Немного упрямится бык. Бык злой. Он рос не здесь. И где-то там, в другом месте, не очень мирный человек обучил его злости. Пока мы обходим быка стороной, но с каждым днем расстояние между животным и людьми сокращается. Бык давно уже не ворошил наши станки, не бросался на пастухов, присевших у костра. Да совсем и не страшно, если он даже бросится, — у быка в ноздрях кольцо, по кольцу можно ударить батожком, и бык остановится, а уж в крайнем случае можно ухватиться за кольцо руками. Но зачем пускать в ход палку? Скоро бык успокоится сам, совсем перестанет припадать перед нами на колено и упрямо рыть землю крутым рогом…
Глава двенадцатая
Медведи
Начав предыдущий рассказ, я очень хотел посвятить его только животным, хотел вспомнить тех коров, которые по-своему не забыли дикие времена, хотел рассказать о лошадях, что заявлялись в деревню не чаще одного раза в неделю. Я находил следы этих вольных животных и с удивлением узнавал, что наши кони ведут в лесу жизнь, близкую к жизни лосей. Они давно проложили по тайге свои тропы, устроили свои дикие водопои и не раз пугали меня неожиданной встречей у лесного озера. Подойти в лесу к такой лошади, а тем более поймать ее было неразумной затеей.
Но деяния наших коней не ограничивались лесными походами. Порой поступки этих животных ставили в такой тупик, выбраться из которого удавалось не сразу… Первым меня поразил Демон, пожилой конь вороной масти… Дикая, развевающаяся грива, надменный взгляд, взбалмошный характер и добровольно взятые на себя обязанности пастуха… Демон действительно пас наших телушек. По утрам он возвращался из лесного похода и встречал стадо на выпасе. Под его надзором телушкам приходилось туго. Малейшее непослушание вызывало незамедлительное наказание. У Демона, разумеется, не было кнута, и он пользовался для обуздания подопечных своими крепкими зубами, по которым не так уж редко выбирали когда-то хорошего коня…
Я сказал «когда-то», вспомнив те времена, когда лошадь была в деревне единственной тягловой силой. И это «когда-то» приводило меня к интересной догадке. Догадка, вызванная воспоминаниями все тех же стариков, говорила мне, что лошадь выбирали не только по зубам. У лошади был еще и норов, или в переводе на наши понятия — характер. Характеры у коней могли быть самые разные. И это
