Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Морской нехорошо сощурился. Представил, как его Ларочку, например, закидывают камнями. Мало ли что людям приходилось делать, чтобы выжить в суровое время оккупации? Или как того же адвоката Воскресенского — а он как раз был и педагог тоже — обвиняют в пособничестве фашистскому режиму. Конечно, с этим надо было бороться! Разумеется, каждый случай нужно рассматривать отдельно и ни в коем случае не стричь всех под одну гребенку.
— Ой, да видели бы вы эту профессуру, — отмахнулся вездесущий Синивицкий. — Понятно, что особо гнилые типы выехали с немцами. Но те, кто остался, тоже далеко не все ждали прихода Красной армии. Взять хотя бы театры. Наши советские труппы развлекали фашистов! Как вам такое нравится? И, знаете, по ним это видно. Они давали концерт по случаю освобождения города. Отдельные танцовщицы и артистки музкомедии напомнили мне вульгарных дореволюционных кафешантанных актрис, у которых все было построено на фривольном показе ног и того, что повыше. Я человек привыкший, много в жизни видевший, а вот ваш харьковский партактив все эти двусмысленные жесты повергли в совершеннейший ужас.
Тут Морской разозлился окончательно. Половина оставшихся в оккупации сотрудников харьковских театров были его добрыми друзьями. Он был уверен в их профессионализме и не сомневался, что «вульгарные жесты» партактиву померещились или, возможно, нарочно были встроены в нить спектакля, чтобы послужить какой-то художественной мысли.
Вспомнив тактику старика Воскресенского на допросе в органах, Морской моментально решил, что делать.
— Давайте успокоимся, — твердо сказал он. — Наше дело правое: врагов обличать, но при этом создавать общую атмосферу дружелюбия и сочувствия к тем, кто оставался в оккупации. Особенно к людям талантливым, к тем, кто может принести пользу нашему городу и стране. Я же правильно понимаю наши задачи, товарищи? Я же ничем не исказил напутственные слова ответственного редактора товарища Хижняка?
«Соціалістична Харківщина», ноябрь 1943 года, художник Д. Кондратьев
Никакого разговора с Хижняком у Морского еще не было. Но никто из присутствующих от начальства тоже еще никаких распоряжений не получил, потому все — и Синивицкий громче всех — наперебой заголосили, что да, именно так Андрей Витальевич Хижняк и сказал.
— Товарищ Морской! — невесть откуда взявшаяся Анечка снова схватила его за рукав. — Во-первых, — она поморщилась, отгоняя от лица кольца папиросного дыма, — раз вы играете на скрипке и любите шуточки, значит пойдете завтра делать репортаж о «капустнике», который представители харьковских театров подготовили для бойцов Красной армии и госпиталя. Во-вторых, в целом назначаетесь ответственным за юмор. Мобилизуйте-ка все ваши юмористические ресурсы для воплощения редакционной политики. Давно замечено, что юмор — главное наше оружие! — Она явно пересказывала чьи-то слова и не подглядывала в сжатую в руках бумажку с заметками только потому, что в царящей полутьме — помещение под курилку почему-то никогда не оборудовалось окнами, а электричество экономили — все равно ничего бы не увидела.
Морской настороженно замер. С юмором он вроде дружил, но дело это на самом деле было непростое и очень ответственное. До работ уровня «Окон ТАСС» или ленинградского «Боевого карандаша» дотянуться казалось невозможным, а уподобляться плоским и бессмысленным шуточкам фашистов не хотелось категорически. В эвакуации Морскому приходилось видеть сохраненные «на память» немецкие агитационные листовки с текстами вроде «Эй, смугляночка, не копай ты ямочку», призывающими белорусских женщин не выходить на работы по сооружению окопов. Или вызывающую еще большее омерзение листовку «Сталинград возьмем бомбежкой, а в Москву войдем с гармошкой». Тексты эти были свидетельством ограниченности и глупости фашистов, но в то же время наглядным показателем того, как попытки юморить могли иметь прямо противоположный задуманному эффект.
— Хватит витать в облаках! — вернула Морского в реальность Анечка. — Слушайте, пожалуйста, внимательно, у меня не так много времени, чтобы вам тут все это рассказывать. В-пятых, — продолжила она явно заготовленный заранее список, и Морской понял, что прослушал предыдущие пункты, — мы ждем от вас заявку на литературный портрет какого-то героя харьковской оккупации. — Она уже развернулась, чтобы хватать за рукав кого-то другого, но резко замерла. — А, чуть не забыла! Вас там какой-то товарищ спрашивает. Удостоверение не смотрела, должность не расслышала, но человек, похоже, при исполнении. И во всех смыслах положительный. С женой пришел. Сам представился и ее мне представил, как полагается.
Только этого еще не хватало! Неужели сейчас предстоят долгие расспросы про Воскресенского? Морской пулей вылетел в вестибюль. Там, с грустью глядя на пустой поднос и отсутствие половника возле «чайного» чана, переминался с ноги на ногу Коля. Скромно ожидающая у дверей Света радостно кинулась здороваться.
— Ох, напугали! — наигранно схватился за сердце Морской. — Тоже мне человек при исполнении!
— А что? — зычно хмыкнул Коля. — Мы к тебе, Володя, очень даже по делу. Где у тебя тут можно уединиться и поговорить по душам?
Морской кивнул в сторону улицы.
— Мы будем ловить преступника на живца, — гордо рапортовала Света по дороге. — Одна из версий — он охотился на книги, которые мы с Ларисой собирались выкопать по поручению одной хорошей женщины-библиотекаря. Что? Нет, в сумке их не было, там карта была. Вы напишете у себя в газете, мол, я помню карту наизусть и таки нашла все эти бесценные книги. Сейчас храню их дома. Преступник прочитает, явится к нам домой, и тут Коля его и возьмет. Здорово?
— Нельзя ли помедленнее, причем сначала, причем более подробно и, — Морской глянул как можно более умоляюще, — если можно, пусть мне Николай все объяснит.
— Да я и сам не очень понимаю, — пожал плечами Горленко. — У нас пока слишком много версий. Опанас Владимирович обещал проверить и библиотеку Короленко, и всех этих пленников Сабуровой дачи, а я хочу покрутить клубок с кладом из книг.
— Ясно, — вздохнул Морской. — Тогда пусть лучше объясняет Света. Вам от меня нужна статья? — Тут его посетила шальная идея. — Будем заманивать нашего стрелка-красноармейца в засаду? Хм… А может это быть заметка о героическом харьковчанине времен оккупации? А с юмором ее подать получится? — Морского обуял азарт и, выражаясь по-горьковски, «сумасшедший восторг делания». — Хорошо бы еще портрет какой у нашей героини был рисованный… Всё сделаем! Только объясните, пожалуйста, членораздельно, что вам от меня надо и зачем…
* * *
Ларочка Морская нежданно-негаданно очутилась в центре внимания.
