Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

– Шаман страстно хотел детей от Дженгиля, но возвращения тех, кого он сам звал исчадиями тьмы, таких в точности, как он сам, – нет, – проговорил Хельм. – Ведь так, девочка?

– Он без конца ворожил над ними. Над совсем маленькими. Стирал из них записи. Получались такие, как все, только чуть поглупее своих родичей. Замены стёртому не находилось. Сначала он считал, что выправит дело. А потом…

– Понимаешь, Андрей, теперь вообще все малыши такие. Хоть над чревом отвращающие пассы проделывай, – сказал Хельм. – Вот потому он и вызвал нас.

– Кто?

– Пока не пойму. Парма по сути – одно со стариком Доу. А его сын – недаром он себя так называет, – одно с отцом.

– Что же получается – против нас заговор учинили и в то же время о помощи взывают?

– Одно явно, другое тайно от самих себя. Ты учти, как только они нашу девочку увидели и прочувствовали, что она за диво, им обоим в голову ударило, что вот от нее детки получатся в точности какие надо. И мигом выправят положение.

– То есть будут появляться люди?

– Хайй, ты нарочно не понимаешь?

– Девочка, ну конечно. Он-то знает, кто такие биокиборги, а мы с тобой нет. Оттого и не боимся помянуть их всуе.

Теперь я понял, наконец, то, что стояло за всеми речами и всеми событиями. Попытка вырваться за предел. Создать заповедник ради одной этой попытки. Нет, не заповедник. Целую сеть таких затерянных анклавов, как этот. Паутину. Единый организм, внутри которого без нашего контроля будет курсировать сырьё, необходимое для их нейрохирургии.

– Я такие искусственные органы видел в нашем Политехническом музее, – ответил я. – Созданные микроскопическими разумными строителями. Из чего угодно – всё, что угодно. Даже аналоги иммунодепрессантов, чтобы это без проблем приживлялось. И из несовершенных людей – творило само совершенство.

– А из совершенных? – спросил Хельмут. – Из таких, кто возник не по человеческому произволу, а по высшему произволению? Мы тоже пойдем на сырье для этих новоявленных эльфов?

– Хельм, подожди.

А ведь, судя по всему, только мы и не годимся для того, чтобы с ходу прянуть в светлое будущее, подумал я.

И ещё подумал: кто же, собственно, сам Хельм, чтобы причислять себя то к тем, то к этим?

– Мы все высказались? – спросил я вслух. – Тогда пусть хоть кому-нибудь в голову придёт, что нужно предпринять по этому поводу.

Абсаль покачала расплетшимися косами.

– Я только одно скажу, Хайй. Я хочу Джена себе. Любит он меня или не способен к такому вообще, родятся у нас удивительные дети для всех времён или нет. Да и всё прочее мне безразлично, потому что будет по-моему – станет и по-вашему.

Легко поднялась с мёрзлой земли и приготовилась уходить.

– Вот что, дети, – проговорил Хельм, поднимаясь в ответ и протягивая мне руку. – Придётся вам еще кое-что выдать. Я ведь не только там, под вашими задницами, лежал. Одно время меня приняло в себя Древо. Вот это самое. И не в том смысле, чтобы в нём квартировать. Душа моя в нём на отдыхе пребывала.

– Это значит – ты живёшь не по-истинному, дядюшка Хельм? – спросила Абсаль.

– То-есть как это – не по-истинному? – возразил он. – Ты, милая моя, не знаешь, как это прежде люди на земле жили. Все сплошь, кроме тех, кого они называли святыми безумцами. Нет чтобы просто жизнь как воздух пить: непременно испоганят своими похотями. Богатства, славы, открытий и откровений, потомства… Что до меня самого, я-то никогда жить не переставал. Все имел, не стремясь к тому.

– А к чему ты стремился?

– Э, сам не знаю. Наверное, просто сделать себя таким, каким меня задумали. И когда ходил по малой земле Вертдома, и когда с моей супругой на Елисейских полях миловался, и тогда, когда меня приманил вот он, – Хельмут кивнул на толстенный ствол. – Обещанием невиданных горизонтов. Памятное дерево, однако. Мальчишкой я на него карабкался. Или то липа была?

– Или тебя в семи местах похоронили, как Гомера, – отчего-то добавил я безразличным тоном. – Я ведь такую книжку читал – про высокородного палача и его меч. Не про тебя ли писано?

– А не всё ли тебе равно, сынок?

– Да, наверное. Хотя что-то мне кажется, что он так просто свою внучку, не говоря о дочери, из рук бы не выпустил.

– Только ни он, ни я, ни ты ее в руках никогда не держали. В ней свой смысл и разум преобладает.

Весь разговор шёл на довольно спокойных тонах, ссориться было совершенно некстати и не из-за чего… Но вот что-то нас толкало если не к спору, то ко взвешенному и нелицеприятному выяснению отношений.

Неужели и правда Абсаль?

У нас с Эли был здоровый кобель-полущен, как мы выражались. То есть года в полтора такие псы считаются взрослыми, но сейчас ему и его приятелю той же славной помесной породы было примерно с год, и они валялись по двору и тявкали, будто пара кутят.

Тут наша соседка вынесла – буквально на руках – полугодовалую левретку, у которой случилась первая в жизни течка.

Наши неразлей-вода приятели мигом ее унюхали. Остановились морда к морде и без всякого перехода взъярились друг на друга: в каждом из них не по разуму взбурлила молодая мужская кровь.

Хельм понял всё раньше меня.

Если больше секретничать не о чем – уходить надо, Анди, – сказал он мягко. – Мы тут не у себя. Незачем воздух бунтовать. А что делать – это вы с Абсаль на холодную голову подумайте.

И мы пошли.

Снова незаметно перешли границу. Добрались до места. И тут Хельм сказал:

– На небо гляньте. Смотрите на небо!

Что здесь оказался самый разгар дня, меня нисколько не удивило: за такой напряжённой беседой, как наша, час как одна минута пролетает.

Но на самом деле был самый разгар утра. Солнце едва отделилось от облачного горизонта и уже смотрело на деревню с неприкрытой алой злобой.

– Вот как, значит. Она раздвинула и разредила озоновый слой, – пробормотал Хельмут. – Узким колодцем – лишь над теми, кого захотела выжечь, как бородавку. Рассеять по своему лицу.

– Кто? – спросил я.

– Великая Парма.

Тут он снял с плеча свой двуручник и очертил им широкий круг над головами всех нас троих – сначала держа Лейтэ плашмя, а под конец подняв острие к небесам. В самом начале круг был похож на радужные полосы, что двигаются вверх-вниз по волчку, когда он вертится на ножке, но потом расширился прозрачным куполом и стал почти незаметен.

– Теперь вы, как и я, принадлежите мечу, – сказал Хельмут, вдвигая клинок обратно в ножны. – Он будет о вас заботиться и вас оборонять.

Ворота оказались распахнуты, сторожа рядом с ними не сидело, зато неторопливо, как процессия муравьев, двигались люди с узлами и котомками. Кое-какое добро ехало позади них на волокушах – Лес уже успел обучить здешних насельников, что колесо по заросшим тропам не катит. Иные исхитрились запрячь собак, совершенно для того не приспособленных. Что несколько меня удивило – ребятишек, во всяком случае тех, кто умел хотя бы кое-как стоять на ногах, явно выдвинули вперед, а тех, кто еще не вышел из самого нежного возраста, несли на руках не матери, а старшие братья и сестренки. Это сильно замедляло движение.

Хельмут понимающе кивнул и, видя, что мне требуется кой-какое словесное разъяснение, вытащил из череды пожилого человека.

– Уважаемый, простите за бесцеремонность…

– Пустяки, вас ведь тоже следовало бы предупредить, только вы отлучились, а нам было некогда.

– Я долго не задержу. Это Доуходзи первый поднял тревогу?

– Нет, собаки и те из детей, что помладше. Сразу после того и он заявил, что уйдёт, – отвести беду от городища. Только всё равно мы побоялись дожидаться полудня. В лесу, да еще по двое-трое, жутко, но хотя бы не прямая смерть.

– Я так думаю, сжалятся над вашим убожеством, – деловито сказал Хельм. – Воевал?

– Совсем юнцом, в долинах Дагестана, – усмехнулся тот.

– И много вас таких?

– Хватает.

– Вы станьте-ка рядом с младшими и следите, куда выводить будут. И от лесных нечаянностей обережёте, и перед своими трусами не покажетесь.

Тот кивнул и снова убрался в строй.

– Я так понимаю, животные слышат ультразвук, дети чуют эманации всякого рода, – пояснил нам Хельмут. – Вы не забывайте, что они куда ближе к нам, чем люди старого замеса.

– Звери ближе нам, чем люди? – с полуутвердительной интонацией спросила Абсаль.

– А то ты сама не знаешь, дитя лани, – Хельм улыбнулся. – Ныне мы заключаем союзы не по силе разума, а по внутреннему сродству.

Внутри оставалось ещё немало народу и почти весь скот. Собаки, как я понял, ушли с первыми беглецами, так что стадо толклось в загороди без особого смысла.

А где Дженгиль, были спрашивать не было необходимости. Он выступил нам навстречу со своего двора и с облегчением воскликнул:

– Издалека же вы шли! Отец говорил, что не находит вас во всей Парме.

– Ты боялся за меня? – спросила моя девочка, дотрагиваясь до его груди.

Он чуть улыбнулся, прищурив и без того удлиненные глаза.