Женское счастье - Елена Рахманова

Только тогда Татьяна поняла, что до сего момента задерживала дыхание, и выдохнула. И сразу же накатила усталость, словно последние дни она работала как каторжная, без сна и отдыха. Но к счастью, в голове по-прежнему было пусто, если не считать непрерывного монотонного гула.

Не доходя нескольких шагов до дома, Татьяна чудом нашла в себе силы встряхнуться и придать лицу радостное оживление. Она боялась только, что потерянное выражение глаз выдаст ее состояние.

Но ее хватило на то, чтобы прочирикать приветствие и, вручив сумку с продуктами, сказать, что разболелась голова и она пойдет к себе в комнату. Все попытки окружить ее заботой и вниманием Татьяна пресекла тихо, но твердо, попросив оставить ее одну.

Старушки слегка посокрушались, но, к счастью, не увидели в поведении Татьяны ничего тревожного.

Она легла на старый диван с круглыми валиками, обитый некогда веселенькой, а теперь местами выгоревшей тканью. Каждый лепесток цветка здесь был ей хорошо знаком. В детстве она любила водить по ним пальцем, прослеживая, как одна линия перетекает в другую, находить все новые и новые цветки, бутоны, листики. И на этом диване она неожиданно почувствовала себя в безопасности.

«Моя норка, мое убежище», – подумала она. Это была первая осознанная мысль, возникшая в голове. А далее: «Как хорошо, что никто ничего не знает».

Столько лет блюсти себя и вдруг влюбиться – просто курам на смех! И в кого? Да, все надо делать с умом и в свое время. Ей отчаянно хотелось то ругать себя последними словами, ругать язвительно, зло, то жалеть всеми фибрами души.

Так продолжалось довольно долго, пока на землю не опустились сумерки и не застрекотали сверчки. Тогда Татьяна вышла на террасу, к накрытому к чаю столу. Сегодня они ужинали вчетвером. И она опять поразилась своему везению. От подруг ей не удалось бы скрыть то, что проглядели мама и ее приятельницы.

Когда пришло время ложиться спать, Татьяна воспрянула духом. Сейчас, сейчас она останется одна и сквозь заветную дверку юркнет в свой спасительный мирок, где никто никогда не обидит ее. Но, увы, ее ждало еще одно горькое разочарование. Как ни настраивала себя Татьяна, достигнуть прежней отрешенности от реальной жизни никак не удавалось. Перед глубиной и силой обрушившегося на нее реального несчастья померкли ее заоблачные мечтания. Их, словно крошечный цветущий оазис, занес песком безжалостный пустынный самум.

– Господи, он же в один миг разрушил обе мои жизни, – простонала Татьяна. – Как же мне теперь быть-то? – и закрыла рот рукой, чтобы не привлекать к себе внимание горестными всхлипами.

Она подозревала, что Гоша будет дожидаться ее у кустов бузины, но, естественно, безрезультатно. А как ей хотелось высказать ему все, что у нее лежало на душе. Остроумно, язвительно высмеять его, не дав сказать в ответ ни слова, выставить болваном, с которым она развлекалась так, от нечего делать. Заставить его страдать если не от обманутых чувств, то от уязвленного мужского самолюбия…

Ее сказочный мир, где всем – и прежде всего ей – было хорошо, исчез, и его место грозил занять мир, где за причиненные неприятности было принято расплачиваться. Жестоко, беспощадно. Природа там была окрашена в мрачные тона, птицы не пели, вместо цветов рос чертополох…

Татьяна вздохнула. Говорят, месть сладка. Возможно, но только не для нее. Ей месть не принесет ни удовлетворения, ни успокоения. Да и не выдержит она роли мстительницы до конца – собьется с верного тона, не подберет вовремя нужного слова, начнет экать и бекать, и тогда победителем выйдет Гоша, даже отнюдь не стремясь к этому. Но в сознании нет-нет да и мелькали видения, где она, гордая и неприступная, с пренебрежением игнорирует сбивчивые слезные объяснения презренного небритого типа, и тогда сердце на миг переставало болеть…

А утром Татьяне вновь пришлось зажить двойной жизнью, только не попеременно, как раньше, а одновременно. Внешне она вела себя как ни в чем не бывало – улыбалась, поддерживала ничего не значащие разговоры, занималась привычными делами, тогда как на душе непрерывно скребли кошки. Мерзкие создания, с острыми когтями, злющими прищуренными глазами и всклокоченной на загривке шерстью.

Дело шло к сентябрю, а значит, не за горами был и институт с его лекциями, экзаменами, студентами, которые год от года становились все проблемнее и непредсказуемее – самоуверенность и наглость росли соответственно доходам родителей, чего нельзя было сказать о знаниях. Усиленно занимая ум мыслями о предстоящей работе, Татьяна продолжала худо-бедно существовать днем. Ночами же приходилось совсем туго – она оставалась один на один со своей неустроенной жизнью. И ни единого лучика надежды!..

На соседнем участке строительные работы шли полным ходом. И новый дом уже приобрел заманчивые очертания загородного коттеджа, не чета их старой серой развалюхе. Но Татьяна не позволяла себе даже смотреть в ту сторону. А неделю спустя подготовка к ежегодному дачному событию прибавила ей забот и стала выматывать настолько, что она успевала лишь донести голову до подушки, благословляя усталость, как небесную благодать.

В последнее воскресенье августа справляли день рождения Анны Дмитриевны и устраивали пир на весь мир в масштабах конкретного дачного поселка. Причем сама виновница торжества трудилась больше всех, демонстрируя, на что она способна. Остальные были у нее в подмастерьях и на побегушках.

Вооружившись достославной «Кулинарией» выпуска тысяча девятьсот пятьдесят пятого года и собственноручными записями, Анна Дмитриевна составляла меню. Его обсуждение за вечерним чаем вызывало усиленное слюноотделение у слушателей. Затем закупались продукты, выбиралось по погоде место и прикидывалось, хватит ли посуды и того, на чем будут сидеть приглашенные.

В назначенный для торжества день небеса благоволили Татьяне. Накануне позвонил сын Павел и сообщил, что он только что прилетел и собирается на дачу. На робкий вопрос матери «Почему?» он неожиданно ответил: «Да как бы соскучился по тебе с бабушкой. Ты не поверишь, но даже твоих старушек вспоминал в этой чертовой Гватемале с умилением».

Она действительно не сразу поверила, но не тому, что Павлуша соскучился по ним – в глубине души Татьяна считала своего экстремального сына мальчиком тонко чувствующим и сострадательным, только не считающим нужным демонстрировать свои чувства, – а своему счастью. В такой трудный для нее момент рядом будет самый близкий, помимо мамы, человек. А раз так, то нечего распускать нюни: сына она вырастила, дерево посадила, и не одно. Ну а строить дома – не женское это дело. Так что можно считать жизнь состоявшейся!