Лед Бомбея - Лесли Форбс

Он сказал мне, что, несмотря на все правила, о которых мне говорил Ашок, даже достаточно крупные исторические ценности легко ускользают из-под всевидящего ока Индийского археологического общества. Вы покупаете какую-нибудь мебель с потайным отделением – старинный семейный сундук из Раджастана или платяной шкаф из Гоа, – что-то достаточно старое, но не настолько, чтобы требовалась специальная бумага, удостоверяющая отсутствие исторической ценности, заполняете потайной ящик более мелкими произведениями искусства и отсылаете все это за границу. Оплата производится по общему объему. При грандиозности экспорта из бомбейских портов местные чиновники просто не в состоянии за всем уследить. Фокус состоит в том, чтобы представить потенциальному западному покупателю предметы, спрятанные в потайном отделении, как неожиданную находку.

– Ну, вы должны принять во внимание, что я все это знаю только понаслышке, – закончил свои разъяснения Шреник. – Для более подробных и точных разъяснений вам лучше обратиться к этому человеку, – он записал имя и адрес на клочке бумаги, – в старом португальском квартале. Он обязательно вам поможет.

И вновь возникло впечатление, что небо стало приближаться к земле, его тяжесть отражалась в глазах прохожих. Человек колотил обмотанной культей по стеклу рядом с Томасом.

– Поехали быстрее, Томас, – сказала я.

– Не позволяйте этим людям докучать вам, мадам. Мне в голову пришло обращение Калибана из прозаической поэмы мистера Одена «Море и зеркало». Вы знаете, она ведь очень индийская по духу. Случилось так, что я выучил часть текста наизусть по библиотечной книге.

Мы остановились на красный свет, и Томас начал декламировать так, словно перед ним была громадная аудитория:

– «Не дело здесь сидеть нам, чистым и уютным...»

– Уютным? – Я перебила его, удивившись необычному выбору слова. – Вы уверены, что Оден употребил слово «уютным»?

– "...чистым и уютным, – продолжил он, не обратив внимания на мое недоумение, – наполнив животы, заняв почетнейшее место из тех, что может предложить нам этот дом, как если бы мы были в этом мире одни..." Я цитирую по памяти, мадам, но ведь как все здесь к месту, «...и не было других, кого пожрала буря или кому чужие берега ответили холодным небреженьем и враждой – не так, как нам; других, чьи тропы и пути болезнь и голод сделали кривыми».

– Томас, зеленый свет.

Одним глазом следя за дорогой, он продолжал читать:

– «...других, кто изуродован заразой или побежден восставшим и изменившим духу телом...»

При этих словах Томас громко пукнул.

– Простите, мадам. У меня слабый желудок. Ну вот, испортил все поэтическое настроение.

– Напротив, Томас. У вас получилась очень яркая иллюстрация к строкам Одена.

9

По словам Шреника, этот дом назывался Слоновым Домом из-за барельефов на воротных столбах. Он был похож на многие здешние городские дома богатых торговцев, и благодаря тонкой резьбе и трем ярусам широкой нависающей крыши он очень напоминал китайскую пагоду со срезанным верхом. Над крышей здания возвышалось несколько высоких пальм, что сохранились с того времени, когда здесь из них получали пальмовый сок. Что же касается рыбацкой деревни Мачча-грама, от которой произошло название этого старинного португальского квартала – Мазагаон, от нее не осталось и следа.

Не слишком презентабельно выглядел и перекупщик. Он сидел, скрестив ноги и расстегнув рубашку на груди, на циновке, тучный и оплывший. Над нами вокруг единственной сорокаваттной лампочки жужжали мухи. Время от времени наиболее отважное из насекомых приближалось к нам, кончик языка перекупщика появлялся между толстых губ, делая его похожим на лягушку, приготовившуюся схватить жертву, он поднимал свою мухобойку, и – шлеп! – еще одно крошечное мертвое тельце валяется на полу. Всякий раз, когда он наносил удар, я подпрыгивала от неожиданности.

Шреник предупредил меня, что прежде, чем мы перейдем непосредственно к делу, придется пройти определенный ритуал, но я не предполагала, что это будет нечто настолько первобытное.

Слуга открыл шкаф в старинном португальском стиле, единственный предмет мебели в комнате, за исключением жестяной коробки, стоявшей между нашими двумя циновками, и извлек оттуда несколько мешочков из выцветшей красной ткани. Я сделала глоток чая из прозрачной китайской чашечки и развязала первый мешочек. Внутри находились эротические миниатюры, демонстрировавшие характерное для дешевых местных поделок преувеличенное внимание к деталям.

– Не стоит пенисы изображать столь яркой гуашью, – заметила я. – И у женщин волосы на лобке слишком четко выписаны. И все же не так уж и плохо. – Я взглянула прямо в глаза своему экзаменатору. – Для копий.

Перекупщик ничего не ответил, но глаза его сузились.

Следующий мешочек оказался более многообещающим. Первая работа – изображение девушки с глазами газели, созерцающей муссонные облака из дворцового окна, развалилась на четыре кусочка, как только я взяла ее. На второй, с пятнами плесени и сильно поврежденной белыми муравьями, в темно-оранжевых и ржаво-красных тонах были изображены фигуры, сидящие за низким восьмиугольным столом.

– Марвари, – воскликнула я. – Потрясающе!

Глаза перекупщика сверкнули.

– Очень хорошая копия. – У меня начали потеть ладони. – Конец девятнадцатого – начало двадцатого века, как мне кажется.

ШЛЕП! Еще одна маленькая жизнь прервалась.

– Тот период, когда нашим художникам разрешалось ходить в музеи и делать копии, – сказал перекупщик. – Вот почему они так хороши. Теперь они копируют с чужих копий. Или, хуже того, руководствуются собственным воображением.

Он махнул рукой слуге, который завязал оставшиеся мешочки и снова положил их в шкаф.

– Итак. Мы установили, что вы не принадлежите к числу туристов, которых интересуют непристойные картинки. Теперь показывайте, что вы хотите мне предложить, мадам. Или говорите, что хотите приобрести.

Затем в течение следующих двадцати минут мы исполняли сложный индийский торговый менуэт, в ходе которого я сообщила, что у меня имеется коллекция очень ценных (без точного указания цены) монет эпохи Великих Моголов, полученных достаточно специфическим способом (его подробности раскрывать крайне нежелательно), и я хотела бы их в ближайшем (неопределенном) будущем продать, для чего была бы рада воспользоваться его услугами при том условии, конечно, если еще одна заинтересованная сторона не предложит мне за них большую сумму.

– Дорогая юная леди, – произнес мухолов, значительно смягчившийся в ходе этого традиционного восточного «танца», – не могу представить себе никого, кто смог бы предложить вам больше, чем я.

– Но он действительно предложил мне значительно больше. Единственное, что удержало меня... дело в том, что я законопослушная гражданка Индии, несмотря на то, что временно проживаю в Англии, и мне не хотелось бы, чтобы эта коллекция ценнейших индийских монет ушла из страны и чтобы ее перепродажей занимался англичанин, совершенно равнодушный к нашей культуре.

Глаза перекупщика закрылись от удовольствия.

– А, ну вот вы и выпустили кота из мешка. И вас обманул ваш посредник. Только один англичанин-перекупщик может предложить столь же высокую цену за вещи... сомнительного происхождения, что и я. И он в последнее время ничего не покупает, а только продает.

– Кого вы имеете в виду? – спросила я. Он улыбнулся и пожал плечами. – Скорее всего это кто-то другой. – Я извлекла монетку Анменна из кармана и несколько раз подбросила ее, чтобы он смог ею полюбоваться. – Несколько дней назад я продала ему целый мешок таких монет.

Перекупщик привстал и резко наклонился вперед:

– Но зачем Анменну?..

Он увидел, что я улыбаюсь, и мгновенно закрыл рот, так, словно в конце концов все-таки поймал и проглотил свою муху. Затем он изобразил на лице некое подобие вежливой улыбки и сказал, что, если я передумаю, его предложение будет в силе до конца месяца.

10

Сатиш Айзекс не жалел своего времени для любого, кто разделял его энтузиазм относительно Музея ран и увечий. Те новые воплощения, которые он создавал в этом крошечном уголке Центрального отдела реквизита, стали его семьей, и он управлял ими, словно суровый патриарх.

– У меня не очень много времени, Сатиш...

– Да-да, никаких проблем. Вначале вы должны увидеть мою работу. Лучше один раз увидеть...

Сатиш повел меня по своему музею – из пыльного угла на меня мрачно поглядывал Гулканд-прокаженный – и подвел к новой фигуре.

– Взгляните! Мой шедевр.

Передо мной был Сами, такой, каким я видела его на фотографиях в морге, воспроизведенный с необычайной точностью вплоть до свисающих лохмотьев кожи. Бюстгальтер повис на плоской мужской груди, подобно иссохшим грудям старухи. Сатишу даже удалось повторить неестественное положение рук покойного. Блестяще! Единственное, что вызывало недоумение, была маска индийского героя на лице Сами.