Битва богов - Андрей Дмитрук

О да, в явном, вещественном плане Первый — отпетый негодяй, грязный извращенный человечек. Уж мы-то знаем… Его чуть не шлепнули за доносительство рабочие-дружинники пресловутой Баварской Советской республики. И в группу Дрекслера, зародыш нашей партии, будущий Первый Адепт был внедрен, как осведомитель, начальником отдела пропаганды военного округа капитаном Майром… А его сексуальные похождения? Ради денег ублаготворял пожилую фрау Бехштейн, жену фабриканта роялей, и зверски мучил свою племянницу Гели Раубаль. Послушные законники объявили, что Гели застрелилась; но нам было ведомо, какие раны и кровоподтеки покрывали тело «самоубийцы», как беспощадно сломал ей кто-то пальцы рук… И при всем при этом, один из «священной семерки» основателей партии, серьезный оккультист Дитрих Эккарт сказал перед смертью, указывая на Первого: «Следуйте за ним. Он поведет танец, музыку которого написал я. Мы дали ему средства общения с ними…»

Может быть то, что зовется моралью, духовными устоями, лишь мешает Высшим превратить человека в свой послушный инструмент, и как раз такой хлипкий, разболтанный психофизический механизм есть самый чуткий проводник Их энергии?..

Прислушиваюсь. Хозяин рассказывает что-то о картах, выложенных перед ним. Это специальные гадательные, они достались ему необычным путем: «в магазинах таких не купишь». Даже подвернутая нога была ими предсказана.

— А хочешь, попробую раскинуть на тебя? Узнаем твое будущее…

До сих пор я не обращал внимания на карты Старика, теперь всмотрелся. Очень плотные, словно из полированного дерева, крытые коричневым лаком; фигуры азиатски вычурны, тронуты золотом и киноварью. Да это и не привычные короли или валеты, а нечто совсем другое: старец в длинных одеждах, величавый лев, дверь храма…

Точными движениями фокусника Старик разбросал комбинацию, перевернул, собрал, дал мне снять, и снова разложил…

— Видишь, какая интересная штука получается? Вот эта развилка дорог обозначает испытание. Но далее ждет тебя сфинкс — удача. И, наконец, крокодил, знаменующий награду.

Неожиданно я понял, к чему ведет Старик. В трубке у меня захлюпало; мертвея, машинально выколотил я угли в медное блюдо на треноге. Сказать, что я был ошеломлен, раздавлен — значит, ничего не сказать. Я словно со страшной скоростью провалился куда-то под гнетом смертной тоски.

— Угадал, Бруно, все угадал, братец! — довольно сказал хозяин, похлопывая меня по колену. — Гордись и готовься внутренне…

И добавил, печально вздохнув:

— Нет больше Винклера, Бруно. Убили Винклера.

— Как нет?! Кто убил?! Неделю назад было радио из Герата, я сам расшифровал…

— Иранский пограничник. Говорят, проводник был на службе у англосаксов и нарочно вывел его на пулю.

Мы молчали. Старик упрятал карты в ящик стола, стал заряжать трубку свежим табаком.

— Впрочем, Бруно, это дело добровольное. Никто тебя не осудит, если…

Я потупился, стараясь держать мысли поглубже. Вступали в действие правила иной, не карточной игры, наиболее рискованной из всех, что мог вести адепт Ордена. Тысячемильный путь в чужом обличье, через воюющие страны, по глухим дебрям и ледяным высям к цели, таящей стократ больше угрозы, чем вся дорога… Но игру эту можно было блистательно выиграть, шансы оставались немалые. Зато в случае отказа… Да что отказа! Несколько секунд промедления — и Старик может заявить, что он шутил, и испытывал меня: что уже подготовлен новый связной вместо Винклера. И все. Потом я смогу хоть до завтра каяться, молить хозяина поверить мне, — даром! Как бы ни любил меня Старик, как бы ни жалел он о сокровенных знаниях, вложенных в меня — машина заработает. Где-нибудь в переулке мой «опель» получит удар от мебельного фургона, или даже во время очередных стрельб в нашем тире сосед случайно продырявит мне череп, или… Да мало ли есть способов убрать посвященного, который усомнился…

Будто сигналы точного времени отзвучали во мне, и я спросил, вставая:

— Когда и где я смогу получит маршрут и задание?

— Пошли, — с облегчением вздохнул Старик и оперся ладонями на стол, медленно поднимал одеревенелый крестец. Он был искренне рад, что мною не пришлось пожертвовать. Кроме того — кто знает, сколько времени довелось бы искать другого подобного исполнителя! Специально тренированного, постигнувшего высокую степень йоги, знающего языки… Орден не может похвастаться более чем тремя-четырьмя такими адептами, как я или Винклер. А Винклера уже нет…

Только сейчас, отвлекшись от разговора, своим изощренным чутьем уловил я, как пульсирует кругом воздух. За стеною работала установка, пронизывавшая дом Старика выбросами магнитных волн. Нас не могли подслушивать через телефонные аппараты; ни один микрофон, спрятанный в комнатах, не передал бы ничего, кроме бессмысленного треска…

По узкой ковровой лестнице спустились мы в маленькую комнату, где я не бывал раньше. Как нечто мутное, почти не выделяя деталей, воспринял я красно-синюю гамму тибетских ковров, мягкий свет подвесного ажурного фонаря, блики на полированной меди будд и боддхисатв[23]… Все внимание мое сосредоточилось на черно-лаковом, с перламутровыми вставками, ларце. Из этого ларца бережно достал Старик и протянул мне на ладони круглый шлифованный камешек. Внутри него, словно в темном стекле, стояла зеленоватая огненная точка. Хозяин легко дотронулся до камня, и точка начала расти, наливаться яркостью…

Глава ІІІ

Особая подлость была в том, что мост оборвался не сразу. Я уже довел мула чуть ли не до середины бамбукового пляшущего ксилофона, когда оба каната лопнули.

Орденская выучка позволила мне ускорить внутренний темп. Гибкая лестница уплывала назад и вниз, точно в замедленной кинопроекции. Когда падение лишь начиналось, успел я плюхнуться навзничь и крепко схватить канаты. Затем сумасшедшим рывком извернулся вместе с лестницей и вытянул ноги вперед, чтобы хоть немного смягчить удар.

И удар пришел, хотя растянутый во времени, но машинно неумолимый. Мои подошвы вдвигало, впрессовывало в обрыв каньона; боль текла от ступней к коленям, словно ломались кости…

Выдержать! Улучив момент, рвануться назад. И-и раз! Я запрокидываюсь, перенося тяжесть на верхнюю часть тела… Опять несет к скале. А ну, как сомнет меня сейчас, раздавит грудную клетку, словно пустой бочонок? Нет, слава Высшим! Прижало плотно, но терпимо; и вот я уже качаюсь маятником над кипящей в провале свирепой рекою.

Оказывается, за эти секунды бедняга Калки-Аватар едва успел долететь до дна. Видел я, как его нелепо растопыренное тело врезалось в приречную гальку. Лопнул живот, высоко выплеснув требуху; голову и ноги разметало в стороны, точно взрывом.

Когда поутихла резь в мышцах, выбраться наверх стало не таким сложным делом. Но, карабкаясь, думал я о том, что готовится мне: выстрел или камень в темя? Канатные мосты в княжестве не рвутся сами, их содержит и подновляет специальная, неплохо оплачиваемая служба.

Но — то ли не допускал неведомый враг, что я спасусь, то ли не решился белым днем устроить засаду возле переправы, где всегда людно — из пропасти я выбрался невредимый…

Обрыв моста стоил мне целого дня пути. Пришлось искать безопасную тропу на дно каньона, чтобы подобрать вьюки. Затем, сгибаясь под их тяжестью, тронулся я в обход до другой переправы. Та, к счастью, была сложена из добротных бревен.

За мостом располагалось большое селение, где я купил рослого и не слишком упрямого осла. Он получил «наследственное» имя Калки-Аватар, хотя еще менее, чем покойный мул, был похож на грозного коня, вестника последнего Суда над человечеством…

К вечеру встал передо мною последний из дзонгов на моем пути — крепость Трех Сокровищ, четырехугольник стен, как бы выраставших прямо из горы, с квадратными, коренастыми башнями под шифером. Дзонг — резиденция княжеского наместника — напоминал средневековый форт, окруженный изрядным рвом, наполнявшимся водою из потока. В начале своем поток водопадом низвергался сквозь тучи от края ледника; а в нижней пологой части, по пути к дзонгу, вертел колеса длинной цепи крошечных мельниц. Я знал, что мельничек этих должно быть ровно сто восемь, и каждая из них наверняка заправлена бумажкой с надписью «ом мани падме хум», «о чудо в цветке лотоса». Хвала Будде, умноженная на сто восемь, круглосуточно возносится к Просветленному…

К западу от каскада мельниц стояла дряхлая, крытая соломою молельня. Под ее кровом шесть-семь столь же почтенных лам в шапках, похожих на римские шлемы, сидели двумя рядами друг против друга. Священник, увенчанный золоченой шишкою «дорже», распевал тексты из «Ганджура»; старики трясли в такт головами, а состоявший из таких же ветеранов «оркестр» дудел в трубы и раковины, звенел бронзовыми колокольцами.