Стикс - Наталья Андреева

— Мужик! Иди, вмажем.

— Спасибо за предложение, но я очень тороплюсь.

— Куда это ты так торопишься, с-следователь? — Покачиваясь, Славик идет к чугунной калитке, буксует возле нее. Замок хитрый, так просто с ним не справиться. — Ох ты, е-мое! С-суки! С-следователь!

— Да?

— Где Лорка, с-следователь?

— Понятия не имею.

— Врешь! Ты, с-сука, мне врешь!

— Оскорбление официального лица при исполнении, — очень спокойно говорит он. Охота была связываться со Славиком! Тот напился до состояния, когда пускают сопли, а не в драку лезут.

Частному предпринимателю Бушуеву сейчас очень и очень себя жалко. Скулит:

— Где Лорка? Где? Она мне жена!

— В магазин пошла. Вернется.

— В магазин?! Неделю в магазин?! Да х… там делать?

— Еще одно нецензурное слово — и бью морду, — предупреждает он. Славик все понимает, языком пробует, прочно ли держится передний зуб снизу. Зуб этот красивее всех остальных. Очень хороший, новенький зуб. Но — дорогой. А Славик жадноват.

— Извини, с-следователь. Скажи только, где Лорка?

— Зачем она тебе?

— Люблю с-суку.

— Предупреждал? — Делает шаг вперед. Славик поднимает вверх руки, ладонями к нему, пальцы растопырены:

— Извини. Без базара, извини.

— Купи себе собачку, — советует он. — Маленькую собачку. И люби. У нее есть хвост.

— Хвост? — таращит пьяные глаза Славик. — На х… мне ее хвост?

Отучить частного предпринимателя Бушуева ругаться матом так же невозможно, как птицу отучить летать. Ей только можно подрезать крылья, а Славику — язык. Он, следователь Мукаев, только тяжело вздыхает:

— Заведи собачку, вешай ей на хвост консервные банки и радуйся. Собачка не сбежит, животные привязчивые. А для женщины есть только одна тяжелая цепь — любовь. На ней может сидеть сколько угодно, и даже кормить как следует не попросит.

— Не понял. — Набычившись, Славик еще больше таращит пьяные глаза. — Так Лорка не к тебе сбежала, что ли?

— Я женат. Места для двоих женщин в моей квартире маловато.

— А где ж она?

— Хочешь, приходи завтра в милицию, пиши заявление о пропаже жены. Если ее уже неделю нет, заведем уголовное дело. Мало ли что могло случиться.

— Дело? Записку она мне оставила. Мол, прости-прощай, хочу жизнь свою молодую начать сначала. Чего суке не хватало? Ты, следователь, ты — мужик. На тебя, говорят, бабы сами вешаются. Так скажи мне, чего?

— Понятия не имею.

Он действительно ничего не знает про женщин. Откуда у Лоры взялись силы? Ведь была так зависима от своего Славика. Ушла. Испугалась, что узнают, кто рассказал про подпольный цех по производству «паленой» водки? Частный предприниматель Бушуев справляется наконец с хитрым замком, выходит из-за забора. Щелкает резинкой трусов, жирные рыбки врассыпную, потом снова собираются стайкой на брюхе.

— Пойду.

— Куда?

— К соседу. У него собака вроде ощенилась. Как думаешь, с-следователь, кого взять: девочку, мальчика?

Странно тебя, однако, воспитывали, Славик. Лорка — сука, собачье дитя — девочка.

— Ты подумай как следует. Это ж такая ответственность!

— Вернется Лорка — убью, — мрачно бормочет Славик и идет к соседу. Он же кричит вслед:

— Я запомню! Насчет угрозы!

Но почему-то уверен, что Лора сюда не вернется. Идет по улице дальше. Сколько времени потеряно! Из-за заборов его внимательно и настороженно разглядывают жители Нахаловки: к кому? Что ж, честным путем такие особняки не построишь. Но доказать обратное…

Огромный особняк в конце улицы пуст. На участке беспорядок, дверь не заперта. Хотя желтую бумажную ленточку с нее сорвали. Сидорчук сюда, видимо, заходил, но не надолго. Подался в бега. В Москву, что ли, уехал? За деньгами? А нужны они теперь прокурору Цыпину? Нет, Сидорчук не знает, что есть такая фирма «АРА». И фамилию Алексея Петровича не знает тоже. Цыпин сказал. Надо бы съездить в Горетовку. Но сначала поговорить с матерью. Зоя вчера что-то щебетала: мол, нехорошо получается, как чужие. Чужие? Может быть, и чужие. Но адрес он запомнил на всякий случай.

Ближе к вечеру

Пока дошел до Нахаловки, пока обратно — дело к вечеру. Нет, не темнеет: не дождешься, настали самые длинные дни в году. И солнце по-прежнему печет. Но, во всяком случае, его рабочий день подошел к концу. Мать, Мукаева Инна Александровна, по мужу Нилина, работает в городской администрации. Должность небольшая, но зарплату не задерживают, выплачивают регулярно. А этим в городе немногие могут похвастаться.

Ее рабочий день тоже закончен. Посмотрел на часы: пока мать зайдет в магазин, пока доберется до дома, по дороге со знакомыми перекинется парой слов. Сам решил тоже пройтись по магазинам, потянуть время. Торт к чаю купил уже в последнем магазинчике, возле дома… матери? Как-то язык не поворачивался назвать ее мамой. Поднялся на четвертый этаж, надавил на кнопку звонка.

— Ты-ы?!

О господи! Ну сколько можно? А кого они все хотят увидеть, интересно? С матерью-то, во всяком случае, все просто и понятно: ждет мужа с работы. А пришел сын.

— Можно?

— Да, конечно. Заходи. — И тут же, словно торопясь: — Как Зоя? Как девочки?

— Все хорошо. Здоровы.

— Я рада.

Рада. А что ж ты нам всем как чужая?

— Мама… — Словно подавился этим словом. А слово-то какое! Самое первое, самое родное: «мама». Кашлянул: — Мама, у тебя время есть?

— Сейчас Коля придет с работы. — Посмотрела на часы. — Ужин надо готовить.

— Ничего. Я помогу.

— Ваня, ты же никогда не любил готовить, — напомнила она.

— А что? Что я любил?

Красивая женщина. Странно, что так поздно она нашла свое счастье. Никто не решался, что ли? Из-за той, давней истории? Но ведь она не виновата. Кого миновали ошибки молодости? Просто одним повезло больше, другим меньше. Одни чему-то научились на этих ошибках, другие нет. Инна Александровна, например, научилась ценить мужчину, домашний очаг, гвоздь, который есть кому забить в стену, утюг, который есть кому починить. Потому и хлопочет сейчас на кухне изо всех сил, хотя готовит плохо. Но — старается.

— Ты не жарь котлеты на маргарине, — советует он. — Масла подсолнечного налей.

— Ты думаешь, так будет лучше?

— Конечно. Так есть у тебя пять минут?

Мать обречено вздыхает. Она тоже яркая брюнетка, только загар у матери мягче, светлее, и губы полные, а не тонкие, как у него. Но все равно мать и сын очень похожи. Выглядит она очень молодо, заметил это еще в больнице. Следит за собой, очень следит. А готовить вот не умеет.

— Я сам порежу овощи в салат. Дай, пожалуйста, нож.

Берет со стола огурец. Мать дает нож, садится на табуретку. Они на кухне, скоро придет Коля.

— Твой муж, часом, не выпивает?

— С чего ты взял?

— Так. Ты не рада, что я зашел… мама?

— Отчего же? Рада. Но ты ведь уже взрослый мальчик…

— А у тебя своя жизнь. Понятно. Значит, я все-таки заставил тебя рассказать историю своего рождения?

— Господи, ты опять об этом!

— Ты же знаешь, что со мной случилось. — Он режет огурцы в салатницу: чик, чик, чик. Ножик острый. Может, ее муж и выпивает, но ножи в доме в порядке. — Я ничего так и не вспомнил. Помоги мне, мама.

— Да-да. Хорошо, — кивает она, потом спохватывается: — А котлеты-то! Котлеты!

Кидается к плите, быстренько переворачивает их, потом рассеянно говорит:

— Да, на растительном масле как-то получше.

— Значит, я выпытал у тебя историю своего рождения, а дальше? Что было дальше?

— Дальше? — Она в ужасе, хватается руками за щеки. — Ваня, но зачем?

— Я что-то ужасное от тебя хотел?

— Да, — шепчет она. — Согласие на эксгумацию.

— На эксгумацию? Твое согласие? Но кого? Кого я хотел… выкопать?

— Его…

— Мама…

— Какая глупая, совершенно глупая мысль! Ведь я же тебе поклялась: я своими руками, — она вытянула руки вперед, растопырила пальцы, на ногтях свежий маникюр, очень красиво, — вот этими руками его похоронила.

— Кого, мама?

— Твоего брата.

— Да что ты такое говоришь?! Какого брата?!

— Ваня, не надо так кричать… Ты же знаешь: я родила в семнадцать лет. Никакого УЗИ тогда еще не было, но у меня был такой огромный живот! Такой огромный! Ты себе даже не представляешь! Ах, да. Зоя. Близнецы ведь рождаются по наследству. То есть когда есть кто-то в роду… Но это не у нас. У него, — каким-то особым голосом сказала Инна Александровна. И передернулась от отвращения. — Я не хотела ребенка. То есть… Извини.

— Я понимаю.

— Что ты можешь понимать! Какие тогда были времена! Это сейчас… Всеобщая распущенность… А тогда… Словом, сначала хотела оставить ребенка в роддоме. Как меня все уговаривали! Как уговаривали! Медсестры, главврач… Все… Я мучилась, очень долго мучилась. Семнадцать лет. Когда врач-гинеколог понял, что самой мне не родить, решил делать кесарево. Тогда еще не часто оперировали, и был большой риск. Я помню только, как сделали укол в вену. Очнулась, живот огнем горит. И тут же: «У тебя двойня!» Мне сразу плохо, чувствую, что нянечка так жалостливо на меня смотрит. Я говорю: «Что?» А она: «Милая, ты только не переживай. Один мальчик-то твой умер. Пуповиной удушило». Не переживай! И тут я подумала, что это судьба так распорядилась. Одного возьму. Не откажусь. Но все равно было плохо. Может быть, рано в семнадцать лет просыпаться инстинкту материнства? — усмехнулась Инна Александровна.