Стикс - Наталья Андреева

…Он смотрит сверху, держась на локтях, в ее лицо. Один глаз карий, другой голубой. В одном почти ночь, в другом светлое солнечное утро. С чего он взял, что женщина эта некрасива? Не так надо смотреть. Не так…

— Зоя…

Она уже никуда не спешит. В Зоиных поцелуях нет прежней торопливой жадности, зато есть глубина настоящего чувства. Крепко-крепко обняв его, прижимает к себе. Большое, надежное мужское тело. Женщине так надо спрятаться на чьей-то груди, переложить с себя хоть каплю ответственности за детей, за дом, за будущее. Она устает быть сильной. Она хочет быть просто женщиной, иногда просто слабой в сильных мужских руках, отдаться течению, которое в итоге все равно выносит на теплый, солнечный берег…

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

Утро

Зоя сказала, что в школу можно зайти и до работы.

— Так рано? — удивился он.

— Она, похоже, оттуда и не уходит. — Надо слышать, каким тоном Зоя произносит это «она»! Кажется, жутко боится грозную директрису первой школы.

«Что там за чудо такое?» — размышляет он, подходя к подъезду. Его школа: два этажа, у входа несколько выщербленных ступенек, площадка под крышей длиной метров пять, а шириной два, узкий перешеек и дверь. Он входит. Половина девятого, утро, техничка влажной тряпкой протирает полы. Протирает старательно, кажется, тоже боится грозную директрису.

— Тебе чего, милок?

«Милок» — это он, следователь прокуратуры Мукаев.

— Мне бы директора. — «Тетенька», «бабушка», «гражданка»? Делает паузу, во время которой «тетенька» внимательно оглядывает, начиная от ботинок и кончая аккуратно причесанными волосами. Он переминается с ноги на ногу, словно школьник, которого не пускают без сменной обуви.

— В учительской, на втором этаже. Как подымешься — прямо, не направо.

Прыгает сразу через несколько ступенек. Вот это хорошо, вот это правильно: вешать на двери таблички. «2-й «Б», «3-й «А»… «Учительская»! Стучится осторожно:

— Можно?

— Да-да, войдите.

Две женщины удивленно смотрят на раннего посетителя. Одна пожилая, в летнем платье с пуговицами по переду, больше похожем на халат, другая лет сорока с хвостиком, одетая в модный светлый костюм. Кто же из них грозный директор? Смотрит на ту, что помоложе:

— Мне бы к директору. По личному вопросу.

Как она посмотрела! Он даже отшатнулся. Что такого сказал? Но, кажется, опять попал впросак. В это время видит еще одну дверь, на которой табличка: «Директор». Сразу туда, что ли?

В это время дверь открывается, на пороге женщина на вид лет тридцати с небольшим. Высокая, сухощавая, прямая, как палка. Черты лица резкие, брови густые, почти сросшиеся на переносице. Одета в строгий темно-синий костюм без всяких изысков, под костюмом белая блузка с воротником-стойкой, чуть удлиненные свободные концы его крест-накрест заколоты брошью. Наглухо, под горло.

— Меня спрашивают?

И тут она видит его, следователя Мукаева. Лицо женщины вдруг медленно начинает краснеть. Краснеет она некрасиво: рваными пятнами. И не загорела совсем, несмотря на жару. Из школы, что ли, не вылезает, в самом деле? Потом женщина внезапно бледнеет.

— Вы директор? — спрашивает он и улавливает едва заметный кивок. — Тогда я к вам. По личному вопросу.

Обе учительницы смотрят, открыв рот. Немая сцена.

— Да-да. Заходите.

Директриса пятится в кабинет, такое ощущение, что она задыхается. Ей вслед та, что помоложе, кричит:

— Валентина Владленовна, нам в два часа можно будет уйти?

Что-то невнятное в ответ, похожее на «да хоть сейчас». Обе переглядываются с пониманием, и тут только он натыкается взглядом на буквы помельче под словом «директор»: «…школы Валентина Владленовна Цыпина». И тут наконец доходит. Это же… Это…

Ну и попал! Ах ты Зоя, Зоя! Конечно, ты не хочешь больше здесь работать. Не можешь. Боишься, что новая директриса кинется сводить счеты. А девчонкам ходить далеко в школу номер два на другом конце города.

Неужели Зоя чувствует вину перед этой женщиной? Как она смотрит на него, эта Валентина Владленовна! Как смотрит! «Бывают и люди-лебеди». Он мучительно думает, что бы сказать:

— Вы слышали, должно быть, что со мной случилось?

Прокурорская дочка молча кивает.

— Поэтому я заранее извиняюсь, что не помню многих вещей.

Она снова кивает. И как смотрит!

— Пожалуй, я закрою дверь. — Берется за ручку и тут же слышит отчаянное:

— Не надо!

Ей очень трудно держать себя в руках. Остаться с ним наедине, за закрытой дверью?! По горлу Валентины Владленовны прокатывается комок. Она очень медленно приходит в себя:

— И как ты… вы… себя чувствуете?

— Не слишком хорошо. Нет-нет, физически вполне уже… — Кажется, она готова бежать в донорский пункт, сдавать кровь, если ему прописали переливание. Причем всю, до последней капли. Господи ты боже мой! «Люди-лебеди»! Беда с вами прямо. Беда.

— Я насчет своих девочек. Жена что-то стесняется.

— Да разве я… — Какая там она грозная! Просто держится строго, боится, что уважать не будут. Тридцать лет — и уже директор. Понятное дело: не рожала, в декрете не сидела, замужем не была. Все силы, все время отдано школе. Опять же: папа прокурор. Немаловажное обстоятельство для удачной карьеры.

Директор школы Валентина Владленовна Цыпина.

— Я бы хотел, чтобы девочки учили английский. Они год занимались на подготовительных курсах. А их классу, говорят, дали учительницу немецкого языка.

— На курсах английского? Я же не знала! У нас такой сильный преподаватель немецкого языка! Даже в университет в этом году одна девочка сдала экзамен… Но если надо английский… Почему… Зоя Анатольевна не позвонит? И к тому же у нас в школе по-прежнему есть вакантное место учителя биологии. Я не беру.

— Почему?

— Иван… — Валентина Владленовна косится на открытую дверь. Там, в учительской, две пары любопытных ушей. Кто проектировал эту школу? Могли бы сделать директору и отдельный кабинет, не с выходом в учительскую.

— Извините.

Он решительно идет к двери и очень громко, демонстративно даже ее захлопывает. Две пары любопытных глаз почти вылезли из орбит. Ну, все: завтра весь город будет знать.

— Ничего, — успокаивающим тоном говорит он Валентине Владленовне. — А то я устал вещать на аудиторию.

— Я только хотела сказать, что зла не держу. Зое… Анатольевне не надо от меня шарахаться. Ведь ей же теперь будет так неудобно. Она в одной школе, дети в другой. Я же все понимаю.

— Ты… вы… в самом деле уже не… — Черт! Черт! Ну и мерзавец он! Негодяй! Подлец! Сволочь самая настоящая!

— Да-да. Все прошло.

— Я недавно расстался с Лесей, — неожиданно говорит он. — И вообще, вся эта история была нелепой ошибкой. Не понимаю, почему Руслан с нами не поехал в тот день? Ничего бы не случилось.

— Он был на похоронах. Тетка умерла в Первомайском.

— Где?!

— В Первомайском. — Удивленный взгляд. — С тобой в самом деле все в порядке?

— Не очень. Память возвращается с трудом. А сейчас?

— Что сейчас?

— Ну, она же, наверное, оставила какое-то наследство? Его тетка?

— Ну да. Все так внезапно тогда случилось. Конечно, мы собирались вместе на этот пикник. Вчетвером, — говорит она почти спокойно. — И вдруг звонок из Первомайского. Конечно, Руслану сразу не до пикников, надо помочь матери. Ведь она одна его растила. А в армию все равно забрали. Он никогда не прятался от трудностей, Руслан.

— Хороший человек.

— Да. Хороший.

— И друг замечательный.

— Да. Хотя переживал он ужасно. Ведь это любовь. Я думала, он ее убьет. Лесю. Изменила.

— Но ведь… Это же я виноват.

— К тебе у него особое отношение. Ведь если женщина не захочет…

— Ну да. — Она очень деликатна, Валентина Владленовна. В народной интерпретации это звучит грубее. — Значит, по версии Руслана во всем виновата Леся?

— Разве… Разве… Если женщина действительно любит, она будет… будет ждать всю жизнь. Даже если нет никакой надежды. А иначе… иначе это не любовь…

Ему тоже больно. Кто ж виноват, если между двумя людьми внезапно вспыхнула страсть? Ведь это как от спички: рука руку случайно тронула — и пожар. Все тело в огне, голова тоже пылает и не соображает ничего. Ах, Леся, Леся, ведьма ясноглазая! А эта Валентина Владленовна просто не его женщина.

— Теткин домик кому достался? — деловито спрашивает он, пытаясь повернуть разговор в другое русло.

— Теперь Руслану. Мать, кажется, оформила на него дарственную. У нас в городе все про всех знают, — пытается оправдаться она. — Ведь он каждый год, в мае, едет сажать туда картошку. Кажется, участок очень большой, целых сорок соток.

— Сорок? Это много.

Значит, два года назад, в мае, Руслан тоже сажал картошку в Первомайском. А потом там нашли женский труп.