До нескорого, она же (СИ) - Зарецкая Анастасия

Я не выдержала — тогда ещё не постигла терпение. Закинула в рюкзак пару яблок, консервы и все свои сбережения — тысячи полторы рублей, что ли… Схватила велосипед, тот самый мой велосипед, первый и единственный. И выскочила наружу, помчалась куда-то далеко, за город, в начале этой поездки мечтая только об одном — никогда не возвращаться, никогда больше не выслушивать ничего подобного.

Вернулась.

Когда достигла окраины города и поняла, что ещё сотня метров — и силы меня покинут. Сходила в кафе, купила себе молочный коктейль. Успокоилась. И вернулась. А отец будто даже не заметил моего отсутствия. Лишь кивнул, завидев меня и велосипед…

Сейчас у меня с собой не было ни яблок, ни консервов. Ни даже денег. Только сумка, полная учебников и тетрадей, пенал с канцелярскими принадлежностями, ключи от моего — не моего — дома и новый телефон, на который я копила деньги последний год.

Да и куда мне было теперь бежать?..

Когда понятно, от кого, но не понятно, к кому?.. Если никто теперь не вызывает доверия? Никто. Лишь только Яр, но я даже не знаю, где он живет.

Яр.

Мне вдруг очень захотелось с ним увидеться, но я понимала, что в ближайшее время осуществить это не получится.

Покинув подъезд, я принялась искать взглядом машину отца — черную, с затонированными окнами. Но лишь только одна из машин возле подъезда показалась мне знакомой, и эта машина принадлежала… точно. Я разглядела его. Виктор. Белый маг. Давний тетин знакомый. И Пашкин папа.

Спереди вместе с ним сидела тетя. Теперь спереди.

Завидев меня, она махнула рукой, и я неуверенно двинулась их в сторону. Неужели у отца настолько мало времени, что он не пожелал даже завести собственный автомобиль? Неужели отец настолько ко мне равнодушен, что согласился мириться с белым? Он ведь тоже не любит белых…

Я села назад, справа, тогда как отец сидел слева.

Поприветствовала водителя — едва слышное «Здравствуйте» и отвернулась к окну.

Клетка.

Эта машина была для меня клеткой.

И я не знала, где сейчас Янтарная. Быть может, тоже задыхается от нехватки воздуха?

— Яна, — произнес тихий голос, когда мы отъехали от подъезда Влада.

Это была моя тетя. Когда-то моя настоящая тетя.

Я повернулась к ней, ожидая обвинений и нотаций, но тетя смотрела на меня с нежностью во взгляде, и на секунду мне даже показалось, что я была именно ее дочкой. Родители всегда прощают. Даже если ты совершил самый ужасный из поступков, если на тебя сыплются обвинения, если кажется, что ты попал в тупик — они все равно будут на твоей стороне. Они будут бороться вместе с тобой, даже если соперником окажется целый мир.

Когда я была маленькой, ощущала все именно так.

Но с возрастом спал плед иллюзий; и если в тете, моей тете, Наталье Заболоцкой, ещё теплился шанс когда-нибудь меня простить, то в отце я ничего такого не ощущала.

Я кивнула.

Не знаю, зачем, но я кивнула, глядя на нее, и тогда тетя отвернулась, будто я сделала ей больно. Не поворачиваясь ко мне, тетя сказала:

— Сначала мы отвезем Алексея, а потом доставим до дома тебя.

— Опять дела? — не удержалась я от вопроса.

— Решаю твои проблемы, — ответил отец, хотя вопрос предназначался и не ему.

Больше всего мне хотелось крикнуть, что единственная моя проблема — это мой отец, и утаить, что жизнь себе порчу именно я сама. Но я промолчала. И тогда отец продолжил, будто ему не терпелось похвастаться:

— Влад сообщил тебе, что сообщник Янтарной захвачен?

Кирилл.

У меня быстрее забилось сердце, но я постаралась ничем себя не выдать.

— И самое интересное… — протянул отец, будто хотел надо мной поиздеваться, — что мы узнали почти все сведения, в которых нуждались.

Быстро.

Такой была моя первая мысль.

А за ней последовала вторая. Так вот, почему ты задержался на три томительные минуты?

— И что же ты узнал? — я повернулась к отцу.

Но он будто бы не услышал мой вопрос — и вместо ответа произнес:

— Ученик Янтарной оказался послушным парнем. И рассказал нам все почти сразу, как только мы пообещали, что это поможет спасти тебя. Удивляюсь, откуда в таком юном молодом человеке такое желание спасать тех, кто, как оказалось, в спасении не нуждается.

Из моей груди вылетел невольный вздох.

Я вернулась к дверце машины, прижимаясь к ней так, будто она — самая дорогая вещь в моей жизни. И просила ее: пожалуйста, пусть это окажется неправдой. Пусть отец придумал это специально, чтобы ещё больше вывести меня из равновесия. Я не настолько дорога Кириллу, чтобы он променял благо своей учительницы на мое спасение.

А даже если так.

Даже если так, значит, он ничего не понял. Он не поверил, что Янтарная — мое спасение. И погубил нас обеих? Не мог же он погубить нас обеих?

От ужасающих мыслей у меня разболелась голова, и я почувствовала, что начинаю постепенно уходить куда-то… вне…

Он солгал.

Отец ли, Кирилл. Не имеет значения. Не имеет значения, потому что не может быть правдой.

Вскоре отец вышел из машины. Я не знала места, к которому он направился. Это было двухэтажное здание, не такое масштабное, как особняк, в котором проводились шабаши, но по-своему красивое: светлое, с белыми колоннами, оно будто источало спокойствие.

А у меня спокойствие всегда ассоциировалась со смертью.

После ухода отца дышать в машине стало легче. Я наконец оторвалась от дверцы, откинулась на спинку и прикрыла глаза.

Домой.

Оказалось, я произнесла это слово вслух, потому что тетя ответила:

— Верно.

И тогда я, выпрямившись, покачала головой и призналась:

— Мне кажется, у меня больше нет дома.

Тетя повернулась ко мне и взглянула с удивлением во взгляде:

— Почему ты так считаешь, Яна?

— Дом — там, где тебя ждут, — я пожала плечами, повторив то, что уже говорила про себя. — Или хотя бы там, где ты никому не противна.

Я посмотрела на Виктора, его русые-белые волосы, точеный профиль и морщинки в уголках глаз. И выдала, не продумав ничего прежде — эти слова как будто созрели в сознании помимо моей воли и только ждали возможности вырваться, ведь и слова стремятся к свободе:

— Скала хранит тепло внутри… Но это не делает ее слабее, напротив, лишь укрепляет, затачивает камни, — я смотрела в глаза тети, мечтая увидеть в них отклик. — Но лед, растаяв единожды, навряд ли вернется к прежнему состоянию. Понимаешь? Тепло для льда слишком опасно.

Я вглядывалась в два черных колодца.

В них были нежность и беспокойство — но больше ничего.

— Что ты пытаешься сказать? — уточнила тетя.

Я покачала головой.

Теперь не пытаюсь.

Нет смысла говорить, если тебя не понимают.

Не знаю, сколько времени мы добирались до квартиры моего отца — я перестала ориентироваться в пространстве, потерявшись вне его. Но добрались, и это был факт. Машина остановилась, и я уже собиралась попрощаться с тетей, как она сообщила, что проводит меня.

Я сразу заподозрила подвох.

Будто она не верила, что я дойду.

И подозрительность моя только увеличилась, когда из машины вышел Виктор, такой высокий по сравнению с моей тетей.

— И вы желаете меня проводить?

— А вы имеете что-то против? — уточнил Виктор.

Видимо, все ещё обижался. Помнил наш первый-последний разговор. Но правда заключалась в другом: с тех пор я поменялась, чрезвычайно поменялась, с ног на голову, с головы на ноги… с бока на бок…

Он обошел машину, открыл багажник и достал из него большой наполненный продуктами пакет с логотипом известной сети магазинов. Захлопнул багажник — и подошел к нам.

Я посмотрела на пакет с сомнением.

— Это мне?

Тетя обеспокоенно кивнула, взяла меня за запястье, свободное от кандалы, и потянула к подъезду. И я, как слепой котенок, последовала за ней, все ещё доверяя. Доверие потерять сложнее, чем кажется. Тем более, если оно с годами лишь укреплялось. Одним ударом, даже метким, эту стену не разрушишь.