Годы эмиграции - Марк Вишняк

Я считал себя в безвыходном положении, когда из письма товарища, попавшего из Парижа в Марсель, неожиданно узнал, что за нас – русских и иностранных социалистов, главным образом евреев и других, которым угрожала опасность со стороны наци, – поднялась в Соединенных Штатах кампания в пользу предоставления права въезда в США без обычных сложных формальностей. Я этой вести не хотел – не решался – верить, столь невероятной она мне казалась. Время было военное, и, хотя США еще не вступили в войну, такое попустительство граничило с «чудом».

Именно оно и случилось. Нью-йоркским меньшевикам и эсерам, причастным и не причастным к Еврейскому Рабочему Комитету, удалось через Комитет воздействовать на председателя Американской Федерации Труда Вильяма Грина, а тот в свою очередь обратился уже непосредственно к президенту Рузвельту. Последний считался с мнением Грина и, в порядке исключения, предписал выдать разрешения для въезда в США по спискам, утвержденным Еврейским Рабочим Комитетом. В эти списки наши друзья и единомышленники включили известных им лиц во Франции с семьями, не перечисляя часто даже по имени тех – особенно детей, – кому, по их убеждению, надлежало предоставить право въезда в США.

Убедившись, что сообщение об американских визах достоверно и что мы с женой значимся в том же списке № 1, как и отбывающий в Америку со специальным якобы назначением Дан, мы стали готовиться к отъезду. Но до того мне довелось быть свидетелем печального празднования официальной Францией взятия Бастилии годом раньше.

Виши случайно оказалось постоянной столицей нового, вишийского режима. При переговорах немцы обещали, что правительство Петэна скоро получит возможность вернуться в Париж. Но это обещание, как и многие другие, не было выполнено. Военные действия немцами были приостановлены 24 июня, а 4 июля открылось в Виши Национальное Собрание. Большинством 569 голосов против 80 при 17 воздержавшихся на объединенном Собрании Палаты Депутатов и Сената 10 июля 1940 года положен был конец Третьей республике 1875 года. Маршалу Петэну предоставлено было право обнародовать новую конституцию и осуществлять полноту законодательной и исполнительной власти, то есть полномочия абсолютного монарха или неограниченного диктатора. И 14 июля, вместе с множеством других жителей Виши, постоянных и случайных, глядел я на традиционный военный парад, который принимал Петэн. Тут же можно было видеть Лаваля, Маркэ, перекинувшегося от социалистов в лагерь Лаваля, и других членов правительства, мне неизвестных.

Это было печальное и довольно жалкое зрелище. Перед облаченным в генеральскую форму первой мировой войны героем Вердена продефилировало несколько сот солдат, у которых на лицах видна была не только физическая усталость, но как бы и недоумение от праздничной видимости грустной действительности. Памятник павшим во время победоносной для Франции первой войны служил как бы контрастом павшим и двум миллионам плененных торжествующим противником в этой, второй.

Почти все русские эмигранты, с которыми я встречался в Виши, очутились позднее в Америке. Одним из очень немногих исключений был Милюков, отказавшийся уехать не только в силу возраста, – хотя, известный Америке, он мог бы там занять университетскую кафедру немедленно. Мы простились очень дружески, даже сердечно. Думаю, что и он не предвидел в половине 1940 года, в апогее торжества Гитлера, что через год с небольшим союзник Сталина вторгнется в Россию, а он, Милюков, напишет свою «Правду большевизма» в противовес моей «Правде антибольшевизма» (Об обеих статьях – во второй части книги.).

В Виши мы попали в тот же день, что покинули Париж, и пробыли там до половины августа. Уехать из Виши не представляло затруднений, как и приехать в Марсель. Зато на вокзале в Марселе нас ждала полиция, которая противилась тому, чтобы мы покинули вокзал, а требовала, чтобы мы проследовали, куда хотим, но дальше, так как Марсель переполнен, а у нас не паспорта, а лишь «проходные свидетельства» (laisser passer, a pass). Не помню уже, как удалось нам взять это препятствие, за которым последовали другие. В Марселе власти не давали выездной визы из Франции, пока не будет представлена въездная в другую страну; а испанский консул не довольствовался представлением въездной визы в Америку без предъявления ему въездной визы в Португалию. Все эти барьеры были пройдены благополучно, затянув лишь отъезд на месяц с лишним. И каждый раз, когда мы брали очередное препятствие, невольно вспоминалось с благодарностью, как легко и просто все обошлось у американского консула, снабдившего нас подобием некоего удостоверения личности с узаконением права на въезд в США. Американский консул не требовал от нас и нам подобных паспортов, метрик или других документов, довольствуясь любым удостоверением, что явившееся к нему лицо носит имя, которое значилось в телеграмме № 82 Государственного Департамента от 6 июля 1940 года.

Президенту Соединенных Штатов, вероятно, нелегко было иметь дело с бюрократами из Государственного Департамента. Те никак не были подготовлены к тому, чтобы понять, что нашествие Гитлера на Францию, как в свое время овладение Россией Лениным, – события экстраординарные, не предусмотренные нормальным консульским правом. И они не могли, конечно, одобрить процедуру выдачи «виз», предложенную Грином. Компромисс между пожеланием президента и недовольством чинов ведомства был найден в том, что право въезда в США было предоставлено без всяких формальностей, но – по «неэмигрантской визе». На огромном двухстраничном печатном бланке, озаглавленном «Прошение (Application) о неимигрантской визе», которое каждый из нас должен был подписать, имелась ссылка на слова «Иммиграционного акта 1924 г.»: «Я – временный посетитель и намерен покинуть Соединенные Штаты в ожидании предоставления иммиграционной визы». Освобождение от необходимости представить паспорт или другие документы имело особенно большое значение для тех, кому французская полиция, как нам в Виши, не вернула их нансеновских удостоверений личности.

Когда я ехал во Францию в 1919 году, я располагал общественными деньгами – Земско-Городского Союза – и не имел ни гроша своего. Уезжая через 21 год из Франции, я оказался почти в таком же положении материально: опять имел не свои средства, а оставшиеся в кассе «Русских Записок» и принадлежавшие Павловскому. К счастью, наши американские друзья озаботились не только о разрешении нам въезда в США, но и о практическом осуществлении этого: об обеспечении путешествия – сухопутного от Марселя до Лиссабона и океанского – и финансировании нашего существования за это время. Эти средства шли от Еврейского Рабочего Комитета и Еврейского Колонизационного Общества – Хайаса.

Сколько уплатил Комитет за законтрактованные для перевоза всех нас и нам подобных пароходы, мне осталось неизвестным. Знаю только, что путешествовали мы на греческом пароходе «Новая Эллада» сравнительно комфортабельно, мы с женой имели даже отдельную каюту, и за это я возместил – позднее, конечно, 300 долларов Рабочему Комитету. Колонизационному же я так и остался должным 1500 французских франков, выданных нам для существования и проезда до Лиссабона Далиным, заместившим Николаевского в роли представителя не то Рабочего Комитета, не то Хайаса для раздачи денег уезжавшим из Марселя.

Через Испанию мы, можно сказать, промчались. Остановились только для ночевки в Порт-Бу, на испанской стороне границы с Францией, и в Мадриде на три дня, чтобы три раза навестить незабываемое Прадо. Зато в Лиссабоне пришлось застрять надолго в ожидании возвращения «Новой Эллады» из Нью-Йорка после доставки первой партии наших товарищей и друзей, открывших серию новой разновидности эмигрантов – «квалифицированных», если употребить этот эпитет в уголовно-правовом смысле, как усугубленное эмигрантское состояние: эмигрировавших от двукратного тоталитаризма – ленинского и гитлеровского.

Кроме общего обозрения необычайно красивого Лиссабона на главных, показных, улицах, за которыми в боковых ютилась беднота – босые женщины, с младенцами за спиной и всевозможным грузом на головах, ничего в Португалии повидать не пришлось. Свободное время ушло отчасти на то, что я более или менее научился понимать португальские газеты, что было тем труднее, что родственную португальской испанскую печать я понимал. В Лиссабоне нами «ведал», вернее, о нашей отправке хлопотал, представитель Хайаса, известный общественный деятель, знаток еврейской экономики и эмигрантской практики И. М. Дижур. Что мог, он делал отлично, не только со знанием дела и добросовестно, но и «с душой». Но ускорить отправку зависело не от него.

В начале октября мы погрузились на пароход, который увез нас в пять часов утра, так что мы простились с Европой, даже не заметив этого, – во сне. Некоторые из нас навсегда, мы с женой на 9 лет, о которых можно сказать: всего на 9 лет и ставших фактически – целыми и какими 9 годами!