Кровавые берега - Роман Глушков

На каждом лестничном пролете стояли по два охранника, и спуск во двор проходил спокойно, как и утренняя поверка. Я по-прежнему держался позади всех, но теперь на меня озирались чаще. И во взглядах этих читалось уже не простое любопытство. За несколько часов в камере я смирился с тем, что вот-вот огребу по полной программе, и неотвратимость этого в какой-то степени даже придала мне уверенности. Драться врукопашную я не любил и не умел, но порой, когда меня загоняли в угол, отмахивался кулаками до последнего. Буду отмахиваться и сегодня, поскольку мирного решения моей проблемы не существует.

Вернее, такой способ есть, но проблему он не решит, а лишь усугубит. Не надо далеко ходить за примером. Вот они – обитатели Ведра, пытавшиеся оградить себя от зла, покорно снося унижения. Если таких, как Бубнила, я называл не людьми, а зверьми, то эту категорию заключенных следовало, наверное, отнести к падальщикам. Тощие, как смерть, трясущиеся, согбенные и вконец запаршивевшие, они почти утратили нормальный облик, а кое-кто, не исключено, забыл и человеческий язык. «Зверье» пинками и руганью прогоняло их со своего пути, прочие старались не приближаться к ним без надобности. Они же, поскуливая и вжимая головы в плечи, были готовы снять с себя последние лохмотья и отдать последнюю горсточку риса, лишь бы их оставили в покое… Впрочем, каждый сам выбирает для себя тактику выживания в зверинце. Чтобы с волками жить, совсем необязательно по-волчьи выть. Кое-кто полагает, что будет достаточно просто пресмыкаться перед ними, поджав хвост и безропотно снося укусы.

Голод пока не мучил меня, поскольку я плотно отужинал у дона Балтазара. Поэтому я решил пропустить завтрак и понаблюдать со стороны за тем, как вообще проходит здешняя кормежка и какие порядки царят во дворе. Отойдя в сторонку, я прислонился к стене неподалеку от выхода и, стараясь не смотреть в глаза заключенным, взялся потихоньку оценивать обстановку.

Узники четвертого этажа были выведены во двор последними, и к нашему появлению здесь собралась уже вся тюрьма. За исключением узников верхнего яруса, которых, видимо, кормили в камерах, а выводили на прогулку после того, как в Ведре звонили отбой. Народу было много, и почти все столпились сейчас у стойки раздачи пищи. Чтобы не получился бардак, заключенные пропускались к раздаче через специальный турникет строго по одному. Затем получали пайку, отмечались в специальном реестре и отходили от стола, бережно неся пищу в обеих руках. А иначе просто не получилось бы, потому что посуду здесь не выдавали. Ее заменяли капустные листья, в которые и накладывалась скудная арестантская еда: размоченная в воде пригоршня крупы и катыш хлебной пасты величиной с куриное яйцо. Поглощалось все это при помощи рук, а запивалось водой из фонтана, что весело журчал посередине двора и хоть немного, но окультуривал это мрачное место.

Сам процесс поедания пищи тоже являл собой унизительное зрелище. Достоинство при этом сохраняли лишь вожаки «зверья» и их приближенные. Рассевшись на бортике фонтана, они могли позволить себе есть неторопливо, по кусочку, попутно обсуждая новости или текущие дела. Для прочих заключенных завтрак превратился в натуральное спортивное состязание. Отойдя от раздачи, они сразу же ссыпали себе в рот крупу, проталкивали ее дальше хлебным катышем и запихивали поверх этого, словно пыж, капустный лист. И только потом плелись к фонтану, усиленно работая челюстями и закрывая переполненный рот ладонью, дабы оттуда не выпадали излишки пищи.

Причина этой вредной для пищеварения спешки была проста. Сожрав свои порции, околачивающиеся у фонтана «звери» часто желали добавки. И отнимали еду у более слабых узников, что подворачивались им под руку. Грабители делали бы это прямо у раздачи, если бы не тюремщики. Они не допускали беспорядков в этой части двора и охаживали дубинками возмутителей спокойствия, вторгавшихся на ту территорию. И каждый, кто не был уверен, что он сбережет свою пайку, старался запихать ее в рот, не отходя от раздачи. По тому, насколько быстро и ловко у заключенного это получалось, можно было судить, кто он: малоопытный новичок, бывалый сиделец или считающий дни до выхода на свободу ветеран.

Существовала еще одна категория узников, которая не торопилась глотать пищу сразу у раздачи. Это были те самые «падальщики», в число которых я дал себе зарок не попасть. Понурив голову, они несли еду к фонтану и протягивали ее «зверям». А те уже решали, брать подношение или сжалиться над дарителем и позволить ему съесть собственную пайку самому. И если последние еще не перемерли с голоду, надо думать, что как минимум дважды в день они все-таки питались.

Все, кто намеревался познакомиться со мной, судя по всему, отложили это на после завтрака – какой интерес глумиться над новичком на пустой желудок? Это дало мне время осмотреться и обнаружить нечто такое, что окрылило меня внезапной идеей. Внутри у меня все затрепетало, и я понял: если забрезжившая передо мной надежда рухнет, мое сердце просто разорвется от отчаяния.

Во двор выходили три двери: та, что вела на лестницу и этажи с камерами; дверь для тюремщиков, откуда они также выносили пищу; и еще одна дверь, ведущая в незнакомую мне пока часть первого яруса. Возле последней и расположились на земле кружком девять узников. Они держались особняком и ели из мисок. Причем ели не ту пищу, какой давилось на пути к фонтану большинство прочих сидельцев. Эта компания в открытую, с натуральным бесстыдством, откусывала по очереди от переходящей из рук в руки вяленой свиной ляжки. В центре круга отщепенцев лежали также лепешки хлебной пасты и целая головка сыра, а в мисках было налито молоко. Я понял это, когда увидел, как стекает оно по усам и бородам этих людей, которые никуда не спешили и вели себя подчеркнуто невозмутимо. Так, словно находились не в тюрьме, на виду у сотен голодных глаз, а сидели на свободе в каком-нибудь трактире, разве что без вина.

Я не мог пока в полной мере ощутить, что чувствовали прочие заключенные, глядя на пирующую компанию. Однако знал, почему они не набрасываются на наглецов, которые будто нарочно дразнили оголодавших собратьев по неволе.

Северяне! Девять краснокожих крепышей-коротышей, соотечественников Убби Сандаварга, которым также не повезло угодить в рабство к южанам. Но по неведомой мне причине эти головорезы питались в тюрьме так, будто были тут не пленниками, а гостями!

Нет сомнений в том, что гордые северяне не стали бы заниматься рабским трудом. Еще не изобретены пытки и казни, под угрозой которых тот же Убби взял бы лопату и пошел рыть землю бок о бок с другими рабами Юга. Тогда почему эти парни до сих пор живы и вдобавок сидят на особой, привилегированной диете?

Этому есть только одно объяснение. Обитающие в Ведре северяне – не обычные узники. Они – гладиаторы, чьи бои, по слухам, любит периодически устраивать Владычица. Вот почему их в прямом смысле слова кормят на убой и держат отдельно от остальных узников.

Ну а то, что краснокожие вояки пируют на глазах голодной толпы, тоже забава в их духе. Напротив, было бы гораздо удивительнее, если бы они грызли окорок втихаря, прячась в камерах от презренных беглых рабов! Да будь здесь не девять северян, а всего один, даже он не побоялся бы съесть свой гладиаторский паек на тюремном дворе.

Непонятно, правда, почему тюремщики позволяют гладиаторам провоцировать голодный бунт, но, видимо, есть и на то своя причина. Возможно, охрана не прочь сократить в Ведре количество заключенных, и ей нужен только предлог, чтобы учинить бойню. Тем более что большинство жертв этой «чистки» запишут на свой счет сами провокаторы, чем снимут с тюремщиков часть вины за якобы допущенную халатность. А может, это тоже был воспитательный прием: постоянно напоминать строптивым рабам, как выглядит и пахнет настоящая вкусная пища. И чтобы они смотрели на нее – близкую и одновременно недосягаемую, – пускали слюнки и острее осознавали, какого счастья лишились, дерзнув на побег.

Так оно на самом деле или нет, мне было наплевать. Моя политика, в отличие от политики охраны, была не такой замысловатой. Я понятия не имел, кто эти крутые парни и как долго они здесь находятся. Но если я хотел избежать побоев и унижения, то не мог не подойти к ним и сообщить, что являюсь другом их знаменитого соотечественника.

Задача эта казалась простой лишь на первый взгляд. На самом деле она была еще рискованнее, чем знакомство со «зверьем». Краснокожие головорезы и на свободе не слишком приятные в общении типы, особенно если вы с ними не знакомы. Как изменилась их психика в неволе, я мог лишь догадываться, но явно не в лучшую сторону. Дразня толпу, они пребывают начеку и готовы вмиг пришибить любого, кто, утратив от голода рассудок, ринется отбирать у них пищу. Неспроста ведь между кружком гладиаторов и прочими сидельцами образовалось пустое пространство, на которое не заходят даже «звериные» вожаки.