Кровавые берега - Роман Глушков

Однако в эту несчастливую ночь мне хоть в одном, да повезло. Вытащив мертвого Прыща в коридор – судя по выпавшим из орбит глазам и высунутому языку, бедняга был задушен, – охранники заковали в кандалы и вывели из камеры также его убийцу. Это был чернокожий тип средних лет, не сказать, чтобы огромный, но достаточно крепкий. При виде меня глаза у Бубнилы хищно заблестели. Он раззявил разбитый в кровь рот, явно намереваясь тоже «подбодрить» новичка, но не успел. Охранник заехал ему дубинкой промеж лопаток и погнал его по коридору, приговаривая:

– Третий карцер, Бубнила! Это уже твой третий карцер! А четвертого, ты знаешь, у нас не бывает! Так что в следующий раз перед тем, как кого-то придушить, сразу намыль себе шею, потому что наш палач такую услугу тебе не окажет…

Заполучив себе новую головную боль в виде нарушителя порядка и оставленного им трупа, охранники поспешили отделаться от лишней обузы – меня. Второй конвоир молча затолкал меня взашей в опустевшую камеру и, заперев дверь, отправился за подмогой, чтобы убрать тело. По пути он рявкнул на заключенных, дабы те угомонились. Но галдеж и так быстро стихал, поскольку Бубнилу увели, а мертвый Прыщ уже ни на что не реагировал.

Про меня все вроде как забыли, разве что старый горбатый псих из камеры напротив продолжал строить мне рожи и подавать непонятные знаки. Не обращая на него внимания, я выбрал себе место, никем не занятое до моего прихода, и завалился на обитые жестким войлоком нары, подложив под голову свернутую куртку.

До рассвета было еще далеко, но спать не хотелось. И не потому что я успел выспаться в особняке дона Балтазара. Даже вались я сейчас с ног от усталости, и то не сомкнул бы глаз, поскольку грядущий день грозил выдаться не из легких и стать для меня серьезным испытанием. Возможно, более серьезным, чем битва со Вседержителями или двухнедельная скачка на рапидо.

Честное слово, я ощущал бы себя куда легче, если бы наутро меня пообещали вздернуть на виселице! Мысль о том, что вскоре между мной и здешним двуногим зверьем не окажется никаких решеток, была совершенно невыносима. Я не мог ни спрятаться, ни убежать, ни найти себе защиту, поскольку не знал в Ведре абсолютно никого. А кабы и знал, что толку? Я отродясь не водил дружбу с бандитами и кочевниками, и у них не было резона за меня вступаться. Напротив, узнав о том, что я – перевозчик, многие из них припомнят мне свои неудачные атаки на торговые бронекаты и погибших товарищей, раздавленных колесами и расстрелянных из баллестирад.

Уготованная мне участь была незавидна. Завтра к вечеру я буду либо избит до потери пульса и потом унижен всеми известными тут способами, либо мертв и подвергнут посмертному надругательству, но достойной жизни и смерти мне не обрести. Даже если я буду отбиваться, кусаться и царапаться до последнего своего вздоха. Потому что врагов у меня намного больше, и этим все сказано…

Впрочем, от того, что я лежу и скорблю по поводу своей скорой кончины, толку нет. Какие бы прогнозы я ни делал и к каким унижениям ни готовился, все равно не угадаю, что ждет меня в реальности. Ну а поскольку улечься в камере и тихомолком умереть от голода мне не дадут, хочешь не хочешь придется выходить во двор и знакомиться с местными порядками на собственной шкуре.

От судьбы не убежать, как бы банально это ни звучало. Вот и я не стану от нее бегать. Наоборот, по мере сил пойду ей навстречу. Возможно, не с гордо поднятой головой, но зато будучи готовым к ее ударам…

Глава 10

Хронометр у меня отобрали, но, по моим ощущениям, подъем в Ведре состоялся в шесть часов утра. С точки зрения перевозчика – поздно, поскольку наш брат привык подниматься еще до рассвета. Поэтому, если сегодня или в ближайшие дни я не умру, так хоть отосплюсь всласть.

Тюремный колокол прозвонил побудку, и вскоре на этаж поднялась дюжина охранников с дубинками – на утреннюю поверку. Все двери были отперты, после чего заключенным велели выйти в коридор и построиться возле своих камер.

Я и горбатый придурок, что пытался ночью привлечь мое внимание, оказались крайними в двух стоящих друг напротив друга шеренгах. Или, говоря точнее – в разомкнутых окружностях, поскольку сейчас в кольцеобразном коридоре находились все обитатели нашего этажа. Исключая, естественно, из их числа сосланного в карцер Бубнилу. Справа от меня и слева от горбуна с десяток камер пустовало. Чего, видимо, не было на втором и третьем этажах, если тюрьма заселялась упорядоченно, снизу вверх, по мере заполнения ярусов.

В присутствии охраны и при свете солнца, что проникало сюда из камерных окошек, ночные монстры вели себя смирно и уже не казались такими дикими. А многие даже не выглядели монстрами – обычные люди вроде меня, разве что неряшливо подстриженные и носящие изношенную до дыр одежду и обувь.

Таращиться на других заключенных новичку было неразумно, поскольку его самого изучало множество пар глаз. Поэтому я принял скромную позу и уставился в пол. Не нужно выказывать нервозность. Она лишь раздразнит зверей, которые пытаются выяснить, что я собой представляю и могу ли укусить их в ответ. Спокойствие же – признак осторожности, а она свидетельствует о том, что у меня, по крайней мере, имеются мозги. Конечно, самых сильных и агрессивных врагов это не остановит. Но мелкие выскочки трижды подумают, стоит ли задираться на человека, от которого неизвестно чего можно ожидать.

Обыскав камеры и нас, охранники отдали команду спускаться на завтрак. Обе шеренги повернулись и потянулись к лестнице, смешиваясь в одну нестройную колонну. Мы с горбатым опять оказались в самом ее конце. И хорошо – не хватало еще, чтобы кто-нибудь из здешних авторитетов решил, будто я лезу вперед его к кормушке. Горбун продолжал искоса поглядывать на меня, но в разговор не вступал. Видимо, опасался попасть под раздачу, когда я стану огребать положенные новичку неприятности.

Надо полагать, южан среди заключенных было меньшинство. Под властью строгой Владычицы особо не забалуешь, да и лишних людей, что от безысходности становились бы преступниками, в ее городах не было. Каждый горожанин находился при деле, получал зарплату, паек и в целом не бедствовал.

Большинство обитателей Ведра являлись беглыми рабами, которым Владычица даровала шанс на перевоспитание. Беглецу давался годик-другой, чтобы осознать: работа на свежем воздухе и хорошее питание приятнее жизни за решеткой на скудных харчах. Разумеется, почти все в итоге выбирали труд, ведь раба каждый день кормили вяленым мясом, сыром, хлебной пастой, молоком, овощами и фруктами, а по выходным и праздникам даже поили кактусидром. Когда же раб старел, его переводили на легкую работу. Или предлагали уехать в Атлантику, если он к тому времени не обзавелся здесь семьей и не утрачивал желания вернуться на родину. Много чего болтали в мире о рабах королевы Юга. Но никто и никогда не слышал, чтобы хотя бы один из них умер от голода или переутомления.

Конечно, зачастую попадались и такие, кто, отсидев в тюрьме и вернувшись на работу, осмеливался бежать во второй раз. С рецидивистами поступали уже по всей строгости: вешали на глазах других рабов или тех, кто тянул срок за первый побег. Это служило им уроком и помогало уразуметь: иной участи, кроме как покориться судьбе и трудиться изо дня в день, рабам с Севера на Юге не дано.

Наверняка многие заключенные, что окружали меня сейчас, выйдут из Ведра и, укротив свой нрав, спокойно доживут до старости в трудах и молитвах. Однако здесь почти в каждом из них еще бушевала ненависть. Они злились на Владычицу за ее законы. На тюремщиков – за их грубость. На эти земли – за то, что они так далеки от родины. На себя – за неудачную попытку побега. На собратьев-узников – за то, что тех тоже переполняла злоба на весь мир…

Но главной причиной ненависти, пропитавшей тюрьму от фундамента до крыши, была здешняя пища. Я еще не видел, чем тут кормят, но уже понимал, что кормят отвратительно. И что за пайку в Ведре таким, как я, приходится бороться не на жизнь, а на смерть.

Это стало понятно по фигурам идущих впереди меня заключенных. Самые костлявые из них старались ненароком не задеть плечами тех, чьи щеки не были такими впалыми, и кто, подобно Бубниле, выглядел уже не истощенным, а сухощавым и жилистым. Эти «крепыши» держались, как правило, не поодиночке, а стаями. И в центре таких стай вальяжно вышагивали вожаки – самая «упитанная» и наименее оборванная тюремная каста.

Мой образ жизни не способствовал накоплению лишнего жира, да и за время конного путешествия я порядком исхудал и потому не слишком выделялся из толпы. А вот с одеждой мне не повезло. Даже пропыленная, потертая и выцветшая на солнце, она, на зависть местным голодранцам, оставалась добротной и крепкой. Вдобавок ночное купание смыло с нее почти всю грязь – камуфляж, какой помог бы мне влиться в «ведерное» общество, не привлекая к себе внимания.