Небесный корабль - Софус Михаэлис

Вся толпа врачевателей и исцеленных стояла наготове, когда ворота ущелья отомкнулись, и в них хлынули потоки солнечного света. Ослепленные его блеском, глядели они на ниву золотых колосьев-посохов, над которыми трепетали васильковые звезды. Вождь марсиан и его свита поднятием жезлов приветствовали выходивших.

Попарно выходили они из ущелья. Дальтиане об руку с марсианами. Исцеленный обнажал на солнце свою заживленную рану, его врачеватель и сиделка целовал шрам, и на плечи каждого набрасывался белый плащ в знак того, что примирение совершилось.

В приливе умиления Аванти невольно преклонил колена, почувствовав легкое прикосновение плаща. Последним вышел фон Хюльзен со своим побратимом. Немцу казалось, что он слышит биение сердец окружающих и что его собственное сердце колотится с удвоенной быстротой. Он остановился и потупил глаза, весь вспыхнув, словно облитый кровью из всех этих шибко бьющихся сердец, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец, подняв взор, он увидел только огромный красный шрам на груди своей жертвы. Но тут же почувствовал себя в объятиях своего пациента, а братский поцелуй и вернул ему силы и поверг на колени. Он закрыл отяжелевшие от слез веки, не замечая, что все его товарищи тоже на коленях. Когда они поднялись, на всех белели плащи искупления.

Белое шествие медленно и торжественно двинулось вглубь леса или вернее рощи. Все шли молча. Лишь прекрасный далекий колокол продолжал звучать заставив умолкнуть щебетание и трели птиц.

Они шли словно по узкой и густой аллее светло-зеленых бамбуков. На верхушках толстых, круглых тростниковых стволов трепетали узкие длинные листья, как бы колеблемые звуковыми волнами. Под конец листва сомкнулась над их головами зеленым сводом, кончавшимся узким порталом, в который едва могли пройти двое рядом.

Аванти остановился перед ним; ослепленный видом помещения, куда ему предстояло вступить об руку с вождем марсиан.

Перед ним, была храмина, подобных которой он не видывал на Земле — колонный зал, как бы простиравшийся без конца во все стороны: вширь, вдаль и высотою до самых небес. На минуту зал этот напомнил ему колоннады Сан-Паоло в Риме. Но затем он убедился, что эти блестящие серо-мраморные колонны были живыми, прекрасными, высокими стволами храмовых деревьев, образовывавших столь же правильные ряды, как искусственные колонны базилики. Без единого сука или ветки вздымались они из почвы, прямые, как свечи, одетые серебристою корою. И лишь на значительной высоте над поверхностью почвы кроны их сближались, образуя полусводы, оставлявшие в середине узкий просвет — длинную полосу неба, как пронизанный солнцем лазоревый шелковый полог, укрепленный на темно зеленых карнизах.

Зрелище было несравненное. А если еще представить себе этот полог весь в сверкающих ночных звездах!..

Жители Земли поняли, что это было священное место, и никто не решался нарушить тишину ни единым словом. Все стояли, как зачарованные, затаив дыхание. Глаза с благоговением устремились к лазурному просвету, откуда лились на обращенные кверху лица потоки света, и куда уносились звуки отдаленного гонга, отбрасываемые колоннами.

У японца Томакуры пробудилось воспоминание о «Небесном Храме», виденном им в Пекине: бесконечно долго приходилось там идти сначала по белым мраморным плитам, между которыми пробивалась трава, затем по мраморным же лестницам, приводившим, наконец, на круглую террасу, которая и представляла самый храм с бесконечным куполом неба. Небо изливало на головы молящихся свою благодать с невидимого алтаря, которым являлась вся необъятная вселенная..

Здесь же вселенная замыкалась в объятия леса. Небесная благодать нисходила в открытую храмину с живыми стенами из живых, колонн-деревьев, с капителями из листвы и с алтарями из благоуханных цветов.

Пол храмины был не из пестрой мраморной мозаики, но покрыт узорным ковром из живых цветов. На звездообразных куртинах пестрели цветы таких размеров и оттенков, каких не видало ничье земное око. Каждая звезда горела своим особым цветом, а в центре ее словно сверкали самоцветные камни. На однотонном фиалковом фоне ковра эти звезды-куртины сияли то пурпуром рубинов, то золотом топазов, то прозрачной зеленью смарагдов. В расположении цветочных узоров, чувствовалась какая-то система; очевидно имелось в виду дать картину звездного неба. Центральный цветок каждой звезды даже при дневном, свете сиял диковинным блеском, и лепестки венчиков просвечивали. Ночью же они наверное сияли живыми огнями навстречу настоящим звездам.

По дорожке, описывавшей как бы орбиту планеты и-посыпанной золотистым песком, прошли гости между фиалковыми цветочными коврами на середину храмины. Здесь глаз напрасно искал бы какого-нибудь возвышения, амвона, хор или сени. Не было и Никаких икон или статуй и никаких ниш, алтарей или престолов. Никаких изображений богов, святых или героев. И никаких символов. Никаких приспособлений для богослужения. Одни живые растения и цветы. Последние образовывали здесь пирамиду каждый уступ которой казался отражением одной из цветных полос, радуги. На самой вершине, в величавом одиночестве, сиял крупный аметистовый цветок, как бы отражавший в своем прозрачном венчике темно синее небо.

Марсиане стали в круг, центром которого была эта цветочная пирамида, воткнули свои жезлы в почву и сложили руки крест-на-крест на груди, охватив пальцами плечи. Взоры всех были устремлены на прозрачный аметистовый цветок, на самой вершине. И все молчали, как бы погруженные в созерцательное раздумье. Жители Земли не сомневались, что присутствуют при своего рода богослужении, хотя оно и не сопровождалось никакими церемониями, ни курением ладана, ни позваниванием колокольчиков, ни выносом чаши с дарами, ни пением, ни гнусавыми возгласами. Лишь по прежнему плыли откуда-то звуки гонга, заливали храмину мелодичными волнами, воронкообразно поднимались кверху и словно всасывались аметистовым венчиком цветка, а оттуда выплескивались прямо, в бесконечность неба, как замирающее эхо органа.

Никто из земных гостей не отдавал себе отчета, как долго продолжалось это безмолвное созерцание. Но каждый ощущал какое-то еще не испытанное очарование. Сознание стало певучей мелодией. Они дышали, как дышат цветы. Радужные краски цветочной пирамиды как-будто свивались перед их взорами в сверкающие кольца, а все ароматы сливались в одно дарящее блаженство, сплошное благоухание. В глубине же венчика аметистового цветка как-будто рождалась, дрожа и переливаясь радугой, красок, сама синева неба и время от времени взлетала из материнского лона, легкими, воздушными пузырьками, устремлявшимися в беспредельный простор вселенной…