Рихард Зорге - М. Колесникова

Психолог по натуре, рационалист в своей области, Зорге обладал моральной интуицией, поистине граничащей с прозорливостью: он никогда не ошибался в людях. Любая ошибка могла стоить жизни, загубить все дело. В работе он искал единомышленников и всякий раз находил их. Вукелич был таким единомышленником.

Бранко рассказал, как он с семьей пробирался в Иокогаму по туристскому маршруту из Марселя через Красное море, Сингапур и Шанхай. Он умолчал о том, в какое затруднительное положение попал, не рассчитав свои скромные средства: сперва поселился в самой лучшей гостинице, а затем в меблированной квартире «Банка». В Париже его уверяли, что жизнь в Японии баснословно дешева: на десять иен в день можно с семьей прожить роскошно. Увы, действительность оказалась намного жестче: десять иен в день комната и питание для двух человек стоили в Токио около десяти лет назад, до того, как было введено эмбарго на золото.

Но Рихард уже знал от радиста о затруднениях Бранко и посоветовал ему подыскать более скромный и более уединенный дом, где можно было бы без опасений развернуть радиостанцию.

Вукеличи перебрались на улицу Санайте, в квартал Усигомэ-ку. Здесь Бернгард и Эрна занялись монтированием радиостанции. Рихарду не терпелось установить связь с Центром. Но радисты попались нерасторопные. Они все не могли найти нужные детали, слонялись целыми днями но городу или же, закрывшись в комнате, что- то паяли, ругались и переделывали все заново.

Бернгард оказался человеком вспыльчивым, угрюмым, с большим самомнением, но недалеким. Теоретически свое дело он, может быть, и знал, но что касается практики… Кроме того, он часто пренебрегал правилами конспирации, по всякому поводу разыскивал Рихарда и докучал ему, делал многозначительный таинственный вид, изображая из себя заговорщика. За несколько месяцев он успел надоесть Рихарду до смерти, и Зорге дал себе слово при первой же возможности отстранить этого человека от организации, но пока Бернгард действовал: он поднял на ноги всех продавцов радиомагазинов.

Зорге дал указание Вукеличу связаться с художником Мияги, который вернулся из Америки на родину совсем недавно, в октябре. И с первого же дня стал следить за объявлениями в английской газете «Джэпен адвертайзер». Именно в этой газете должно было появиться объявление, условный сигнал: «Хочу приобрести гравюру укиаэ».

Каким образом японец Мияги Етоку попал в Америку и почему он много лет спустя решил вернуться на родину, чтобы здесь заняться делом, далеким от изобразительного искусства, которому он мечтал посвятить всю свою жизнь? Родился он на острове Окинава, в семье разорившегося земледельца. Нужда заставила отца эмигрировать сначала на Филиппины, а затем в Калифорнию.

Етоку в это время воспитывался в семье деда и бабки со стороны матери. В 1917 году он закончил среднее образование и поступил в учительский институт. Институт пришлось оставить. Молодой человек вспомнил об отце, сел на пароход и в июне 1919 года ступил на американский берег. Втайне он надеялся в более сухом климате избавиться от туберкулеза. В те времена эмиграция считалась обычным делом, и на тихоокеанском побережье США существовали огромные поселения японцев. В течение двух лет Етоку занимался в школе английского языка, потом стал посещать школу художеств в Сан-Франциско, а затем в Сан-Диего. Но туберкулез привязался к молодому человеку накрепко. Мияги-старший мало чем мог поддержать сына, так как жил бедно; в конце концов, скопив небольшую сумму, он надумал вернуться на Окинаву. Етоку остался совершенно один в чужой стране. Питался скверно, приходилось думать не об искусстве, а о куске хлеба. Все же ему удалось закончить художественное училище в Сан-Диего, а потом Институт живописи Макдональда Файта. Он устроился рабочим на ферму близ Брули. Выбраться из нищеты помогли друзья Абе Кензен, Дзюн, Синсей и Накамура Коки: они взяли Етоку в пай и открыли в «маленьком Токио» Лос-Анджелеса ресторан «Сова». К этому времени относится и расцвет таланта Мияги: он рисовал самозабвенно, не заботясь о том, купят ли его картины. Но картины покупали, появились деньги, можно было наконец обзавестись семьей. Летом 1927 года Мияги женился на Ямаки Чио, переехал жить в Лос-Анджелес, в дом японского фермера Китабаяси Ёсисабуро. Под влиянием своих друзей за год до этого Мияги организовал в ресторане «Сова» кружок по обсуждению социальных проблем. Что толкнуло его на подобный шаг? Сам он об этом говорил так: «Я не могу сказать, что не подвергался влиянию своих друзей и книг, которые я читал, но гораздо большее влияние на меня производило то, что я видел: неустойчивость американского капитализма, тирания правящих классов и прежде всего бесчеловечная дискриминация в отношении азиатских народов. Я пришел к заключению, что лекарством от всех этих болезней является коммунизм». Пришел не сразу. Вначале были шумные собрания, споры. Кружок стали посещать коммунисты. Американский профессор русского языка Такахаси и другой коммунист, по фамилии Фистер, читали кружковцам лекции на политические темы, знакомили с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, рассказывали о Великой Октябрьской социалистической революции в России. Постепенно марксистский кружок превратился в «Общество пробуждения», затем в «Рабочее общество» со своим журналом «Классовая борьба» и еженедельной «Рабочей газетой». Под влиянием «Рабочего общества» возникло «Общество пролетарского искусства», куда без колебаний вступили Мияги, его жена Чио, а также их многочисленные друзья – художники, журналисты. Начались аресты, попал в тюрьму редактор «Рабочей газеты», друг Мияги – Кеммоцу. Семь человек было выслано вместо Японии в Гамбург под гарантию германского посла. В 19,31 году Мияги вступил в Американскую компартию и состоял в так называемой секции восточных национальностей калифорнийской организации. Эта секция была сформирована из японцев, китайцев, филиппинцев и индийцев; в большинстве в то время были японцы.

«В детстве я был откровенным националистом, но даже тогда я возмущался тиранией японской бюрократии. Доктора, адвокаты, банкиры и чиновники в отставке имели обыкновение прибывать сюда из Кагосимы; они становились ростовщиками и эксплуатировали местных крестьян. Я ненавидел этих людей, потому что мой отец учил меня никогда не использовать чужую слабость. Точно так же он преподавал мне историю Окинавы, сравнивая прошлый славный период с теперешним полуколониальным положением… Мне кажется, что критика этой бесчеловечной тирании и бедности народа Окинавы впервые обратила мой ум на политические вопросы».

В те годы в США широко проводилась антияпонская шовинистическая кампания, устраивались японские погромы. Если кто-нибудь пытался протестовать, его без суда бросали на шесть месяцев в тюрьму. Ордера на арест были заготовлены почти на каждого японца, заподозренного в революционной деятельности. По пятам Мияги ходили полицейские агенты. Перспектива угодить в американскую тюрьму не прельщала. Друзья посоветовали ему на время покинуть США, а имущество переписать на жену. Мияги последовал совету, объявил, что по вызову больного отца собирается в Японию. Незадолго до отъезда Мияги встретился с человеком, который сказал: «В Токио есть товарищ, он хотел бы поговорить с вами…» Мияги был удивлен и заинтересован. Кто знает его в Токио? Мияги мог считаться старым конспиратором и понимал, что излишнее любопытство неуместно. Он только спросил: «А как я разыщу этого товарища?» – «Вы должны следить за газетой «Джэнен адвертайзер». Там появится объявление: «Хочу приобрести гравюру укиаэ». Вы придете в бюро объявлений Иссуйся и встретите там неизвестного, который вручит вам американский доллар. У вас будет точно такой же доллар, но с номером на единицу больше. Вот он!» Мияги взял доллар.