Первый шпион Америки - Романов Владислав Иванович

Любовь к красивым женщинам была его слабостью, а в России вообще трудно удержаться от этого соблазна, тем более что Сидней пользовался определенным успехом у слабого пола. Поэтому, приезжая в Россию, он первым делом, наносил визиты своим возлюбленным, которые, увы, героически его дожидались и снова падали в крепкие объятия двойного агента. Он помнил всех и всем привозил всякие безделушки, понимая, что, когда придется туго, его, рискуя собственной жизнью, спасет не товарищ по несчастью, а пылкая возлюбленная. Впрочем, о его приезде знали и тс, кто обеспечивал деловую часть вояжа. Один из них, военно-морской атташе в Петрограде капитан Френсис Кроми, прибыл с ним в Москву, но они расстались еще в вагоне, договорившись встретиться вечером.

Уехав из России в 14-м, он вернулся в апреле 17-го и находился здесь до конца октября. Когда случился переворот, он помчался в Англию, чтобы скоординировать свою дальнейшую деятельность. Русских связей было достаточно, чтобы убедить своих начальников послать его обратно в Петроград и Москву для более решительных действий. В Лондоне все были недовольны Локкартом, требовался другой посланец, и он нашелся. Ллойд-Джордж склонялся к замене Ленина. Он даже не хотел менять существующую в Москве власть, а предлагал лишь сменить правительство, поставив у руля более покладистых революционеров, к примеру из партии тех же левых социал-революционеров, выступавших за войну с немцами до победного конца. Военные, генералы, члены кабинета не хотели и слышать ни о каких революционерах, им хватало воспоминаний о Карле I Стюарте и Кромвеле. Военные хотели активных действий от своих представителей, чтобы занялись наконец делом: убрать, к примеру, большевиков из Кремля и посадить вместо Ленина того же Гучкова или Милюкова.

Рейли, известный своей решительностью, вполне подходил для такой деликатной авантюры, и судьба его третьего возвращения в Россию была решена.

Прибыв в Кремль, Рейли сразу же направился к управляющему делами Совнаркома Владимиру Бонч-Бруевичу, запоминая одновременно расстановку караулов, количество солдат, подходы, лестницы, форму пропусков, точно переворот был назначен на завтра. С Бонч-Бруевичем он был знаком еще до революции и даже как-то ссудил его приличной суммой денег, о чем сорокалетний большевик должен был еще помнить.

Они встретились, как старые друзья. Сидней вручил управляющему делами Совнаркома в качестве сувенира три хорошие английские щетки, одну для сапог, другую для одежды, третью для волос. Он ценил хорошие щетки и считал, что настоящий мужчина существовать без этого не может. Потом, как бы напоминая Бонч-Бруевичу о своей деловой репутации, гость предложил доставить в Москву несколько хороших автомобилей для аппарата Совнаркома, заявив, что те, которыми пользуется новое правительство, никуда не годятся даже по своим техническим характеристикам, не говоря о грязных и тесных салонах. Сидней только что прокатился на стареньком, дребезжащем «форде», испачкал свой костюм и чуть не угорел от едкого запаха бензина. Бонч-Бруевич обещал подумать, с грустью признавшись, что с деньгами у нового правительства очень туто, а вот если бы Рейли подарил пару таких новых авто, это бы произвело весьма выгодное впечатление и открыло бы ему многие двери. Рейли вежливо ответил, что мирный договор с немцами затрудняет решение этого вопроса, но если б наметился неожиданный поворот в политике Советской России, то завтра же он бы пригнал в Москву пару новеньких «роллс-ройсов», на каких ездит сам Ллойд-Джордж.

— Боюсь вас разочаровать, дорогой Сидней, но Владимир Илыгч на попятную никогда не пойдет. Это стоит иметь в виду, если вы будете встречаться с кем-либо из нашего руководства, — осторожно заметая Владимир Дмитриевич, сняв пенсне и протирая его носовым платком, что сразу же покоробило Сиднея. — И для делового сотрудничества у нас пока не лучшие времена, ежели вы приехали именно с этой целью.

— Я приехал увидеть новую Россию и помочь ей, — улыбнулся Рейли. — Меня многое с ней связывает. Я привез деловое письмо для товарища Кара-хана в Наркоминдел, но лично с ним незнаком. Не смог бы ты, Владимир, оказать мне небольшую услугу: по телефону представить меня и попросить принять прямо сегодня?

Сидней на первых порах еще соблюдал принятый в дипломатическом мире строгий этикет: чтобы явиться к кому-либо на прием, надо быть официально представленным. Бонч-Бруевич незамедлительно связался с Караханом по телефону, и через полчаса Рейли уже сидел в кабинете Льва Михайловича, выложив на стол бумагу, в которой ее податель именовался специальным представителем Министерства иностранных дел Великобритании. Визит Рейли поставил заместителя наркома в тупик. До сих пор таковым официальным представителем считался Роберт Брюс Локкарт. Хоть и не имея верительных грамот московского консула, он как бы занимал его место, и появление Рейли путало все карты: с кем же теперь иметь дело, чье мнение принимать во внимание?

Карахану не было и тридцати, но темная и густая борода, как у Карла Маркса, правда еще без проседи, очки, которыми он пользовался при чтении бумаг, придавали ему вид солидного и зрелого мужа. Рейли знал, что Лев Михайлович еще пятнадцатилетним мальчишкой участвовал в стычках с полицией, но в партию большевиков вступил лишь в 17-м, ездил вместе с Троцким на переговоры с немцами в Бр ест-Литовск. Замнаркома, прочитав бумагу, холодно произнес несколько приветственных слов и попросил разрешения отлучиться на пару минут, оправдываясь тем, что должен отдать указание об отправке срочной дипломатической депеши.

— Я подожду, — улыбнулся Рейли, ни на секунду не поверив этому объяснению.

Карахан с мрачной миной вышел в другую комнату и попросил соединить его с Локкартом. Роберт был дома и сразу же снял трубку.

— Вы знаете, господин Локкарт, такого человека в вашем Министерстве иностранных дел, как Сидней Рейли?

— Нет, Лев Михайлович, — подумав, ответил бывший генконсул.

— И вам не сообщали о его прибытии?

— Нет. А в чем дело?

— Он сейчас сидит в моем кабинете, имея на руках удостоверение представителя Форин офис. Бумага подлинная, и я бы хотел уточнить у вас: вы отбываете обратно в Лондон и передаете свои полномочия господину Рейли или же он прибыл с какой-то разовой миссией?

Локкарт пришел в замешательство и заявил, что в последних посланиях министра иностранных дел Бальфура, адресованных лично ему, нет и намека на то, чтобы его отзывали обратно в Лондон, наоборот, ему даются новые поручения, связанные с переговорами на самом высшем уровне, и что он немедленно свяжется с Форин офис и потребует объяснить присутствие в Москве Рейли. Карахан вежливо выслушал гневные тирады своего телефонного собеседника и, поблагодарив за это разъяснение, вернулся в свой кабинет.

— Прошу меня простить за вынужденную паузу в начавшемся разговоре, — вежливо, но без потепления в голосе проговорил Карахан, усаживаясь в свое кресло и еще раз пробегая взглядом бумагу, удостоверяющую личность гостя, но печати на ней были подлинными.

— Вы, верно, связывались с Робертом Локкартом по поводу моего прибытия, а он ничего не смог вам ответить? — заметив озабоченность на лице молодого заместителя наркома по иностранным делам, спросил Рейли. — Так господин Локкарт, являясь действительно бывшим московским генконсулом, на сегодняшний день не имеет никаких официальных полномочий. Он присутствует в вашей стране как обычный иностранный наблюдатель, и я удивляюсь, что вы этого факта как бы не замечаете, пытаясь у него выяснить причины моего появления в Москве. Спросите их лучше у меня. В Лондоне посчитали, что я быстрее найду понимание в Кремле, — нагло заявил Рейли. — А что касается моей персоны, то у меня в руках рекомендательное письмо от Максима Литвинова, который не только удостоверяет мою скромную персону, но и прибавляет к этому несколько лестных слов в мой адрес…

Рейли положил на стол Карахана письмо Литвинова, в котором неофициальный, подобно Локкарту, представитель новой России в Англии аттестовал Рейли как лицо, заслуживающее всяческого доверия и весьма глубоко знающее те вопросы, о которых он будет иметь честь докладывать. Расплывчатость и сдержанность формулировок объяснялась самим положением «специального агента», как называли Литвинова в Лондоне, но почерк был литвиновский, резкий и энергичный, Карахан знал его руку.