Магия успеха - Мария Семенова

Из-за спинки Серегиного кресла, оттуда, где сидели Лысый с Димоном, доносился густой богатырский храп, разливались волны ядреного перегара, видно, бывшие чекисты прощались с родиной под звон бутылок. Гид из «Альтаира» периодически косилась на них с брезгливой миной, кривила пухлые, в рамках татуажа, губы, морщила крупный, густо напудренный нос. Слева, через проход, всю дорогу раздавался глупый смех, плоские шуточки-прибауточки, пошленькие сальные остроты, — заигрывали без пряников. Это Черный Буйвол на правах победителя положил глаз на девушку-комиссара, но, похоже, все никак не производил должного полового впечатления. Однако Толю Громова, дремавшего в кресле по соседству, эта назойливая дорожная суета не трогала совершенно, — последнюю неделю он спал по три часа в сутки.

Между тем в белом покрывале за окном появились рваные прорехи, далеко внизу показалось море, ясно обозначилась береговая линия, затем в солнечных лучах заблестели капельки озер, стали различимы тоненькие нити рек, — летели над Швецией. Снова землю скрыла непроницаемая пелена, самолет, пожирая пространство, вынырнул из облачной кутерьмы и, полого снижаясь, сотрясаясь от мощи турбин, начал плавно заходить на посадку. Внизу показался игрушечный, в осьмушку Питера, Осло, посадочная полоса из тонкой строчки стремительно превратилась в широкую магистраль, сигнальные огни слились в сплошную линию. Коснувшись земли, шасси задымилось, огромный лайнер вздрогнул, подбитой птицей пробежал по бетонке и под реверсивный рев моторов наконец остановился. Прибыли.

«Интересно, чем тут у них кормят?» Прохоров сразу повеселел, глянул на свои «сейко», летели чуть больше часа, время самое что ни на есть обеденное. Потом был паспортный контроль, общее построение и встреча с рослым, все время улыбающимся мужиком с большим транспарантом в руках: «Alfa Lines».

— Здравствовайте, любимые друзья. — Он пожал ручку сотруднице «Альтаира», расшаркался перед залетными россиянами. — Добром пожаловайт. Я вас буду обслуживайт, меня называть Эрик Кнутсен.

С русским у него было не очень, зато всем своим видом он излучал респектабельность, желание понравиться и готовность воплотить в жизнь любую фантазию клиента.

— Господа, теперь вами будут заниматься наши норвежские коллеги. — Девица из «Альтаира» передала Кнутсену папку с документами, улыбнулась с чувством выполненного долга. — По вопросам проживания, питания, культурного досуга пожалуйста к ним, не стесняйтесь.

Чувствовалось, что ей хочется побыстрей покончить с формальностями.

— А вы что же, барышня, разве не с нами? — Лысый закурил с равнодушным видом, выплюнул прилипшую к языку табачную крошку. — Что, не нравимся?

Девица дернула плечом, с брезгливой гримасой переступила ногами, будто хотела по малой нужде:

— В мой контракт не входит сопровождение туристов, только доставка. Ну, господа, счастливо вам отдохнуть.

Она попрощалась с норвежцем, одарила всех торопливой дежурной улыбкой и с видом голодной пантеры направилась в ближайший шоп.

— Мы вас обслужайт, как душа пожелайт. — Свернув транспарант в трубочку, Кнутсен красноречивыми жестами поманил всех за собой. — Поехай в отель отдыхай!

На парковочной площадке уже мягко урчал мотором междугородный автобус «вольво». Глянцевые бока его играли бликами, вспыхивали огнем хромированные части, огни чужой страны отражались в огромных тонированных стеклах. Тефлоновое покрытие, вместительный гардероб, удобный туалет, мощный кондиционер… Погрузились, расселись, тронулись. Эрик Кнутсен, утонув в удобном анатомическом кресле рядом с водителем, взял в руки микрофон и принялся изводить «руссо туристо» вводными замечаниями. О том, что Норвегия — это конституционная монархия, глава страны — король, высший законодательный орган — парламент, стортинг, государственный язык — норвежский, а официальная религия — лютеранство. При этом он по-прежнему источал счастливые улыбки, являя собой воплощение гостеприимства и радушия, однако Толя Громов, сидевший неподалеку, неожиданно насторожился: улыбался норвежец одними только губами, глаза же его, холодные и оценивающие, смотрели с циничным прагматизмом наемного убийцы.

— Остановите, пожалуйста, мне плохо. — Мгновенно сконцентрировавшись, Толя начал подниматься, но не успел.

Лицо Кнутсена исказилось ненавистью, вскрикнув, он натянул противогаз, и салон автобуса тут же превратился в долину гейзеров. Из-под сидений с шипением забили струи, воздух сделался тяжелым и непрозрачным, и последнее, что Громов запомнил, были ярко-красные бенгальские огни, с бешеной скоростью кружившиеся в голове, — сладкий, маслянистый дурман надолго усыпил его.

За окнами падал снег, мокрый, тяжелый, быстро превращающийся в грязные лужи на асфальте.

«Ну вот, скоро зима». Оторвав от компьютер покрасневшие глаза, Марина Викторовна Пиновская включила кофеварку и нажала кнопку селектора:

— Осаф Александрович, как насчет легкого перекуса?

Она терпеть не могла есть в одиночестве.

— Очень даже положительно, сейчас буду. — Дубинин согласился не раздумывая, время было ужинать, а он еще и не обедал, делал срочный анализ на мембранном хроматографе.

Пиновская управилась быстро, — когда Осаф Александрович вошел в кабинет, на блюде уже остывали горячие бутерброды с колбасой и сыром, в микроволновке разогревалась пицца с луком и грибами, а в воздухе благоухало свежезаваренным цейлонским чаем.

— Вот, душу посолить. — Дубинин выложил на стол здоровенного копченого палтуса и, часто сглатывая, принялся со знанием дела резать истекающую жиром рыбину. — К нему лучка покрошить — объедение.

Он всегда отличался экстравагантностью вкусов.

Предвкушая приятную беседу, сослуживцы уселись за стол, и, хоть и говорят, что за едой нужно думать только о еде, Пиновская включила телевизор. А когда же еще-то его смотреть, проклятый?

Пицца просто таяла во рту, бутерброды были выше всяких похвал, палтус вызывал эйфорию, цейлонский чай — неподдельный восторг, и, быстро утолив первый голод, Дубинин глянул на экран.

— Знаете, Марина Викторовна, — он сморщился, — существует мнение, что миром правят ложь и деньги. Я бы уточнил: и глупость.

По государственному каналу показывали фрагменты думского заседания, народные избранники обсуждали закон о запрещении нацистской атрибутики, главным образом свастики.

— Не понимаю. — Пиновская четвертовала бутерброд, положила в чай кусочек сахара, подумала, добавила еще. — Депутаты борются с коричневой чумой, чего ж тут глупого? Фашизм не пройдет!

— А почему бы им не запретить красный флаг, являющийся родовым стягом Киевичей на Руси? А заодно и серп с молотом, которые издревле считались атрибутами Сварога и Велеса, а также пятиконечную звезду — знак микрокосма? Свастика — символ общечеловеческой мудрости, на Руси он назывался коловратом и означал солнце в движении. — Дубинин с хрустом разгрыз рыбий хрящик, вытер жирные губы салфеткой. — А чего ж никто не вспоминает, что сразу после революции, еще задолго до того, как фашисты пришли к власти, выходили советские деньги со знаком свастики? С содержанием надо бороться, господа депутаты, с содержанием, а не с формой. И читать побольше, по истории! Прошу вас, Марина Викторовна, переключите куда-нибудь.

На ТСВ повторяли телешоу «Кто? С кем? Когда?». Яша Лохматович, вальяжный, в шикарном черном смокинге, держал аудиторию в напряжении:

— Итак, господа, чей бюст на картине? Три варианта ответов: Инессы Арманд, Фанни Каплан, Надежды Константиновны. Время пошло. О, какое стечение обстоятельств! Музыкальная пауза!

Мгновенно возникшие на экране Пиль с сыновьями принялись ловко открывать рты под фанеру:

Мой миленок прикупил мне декольте,Поддувает мне таперича везде,Выносить я это больше не могу,Эх, прикуплю себе бюстгальтер на меху…

— Тьфу ты, какая гадость. — Дубинин сразу вспомнил вкус китайского картофельного пирожного, жаренного на шпике, удрученно покачал головой. — Знаете, Марина Викторовна, я тут перечитывал на днях «Слово о полку Игореве», там есть интереснейшее место, где говорится о наничье. Это чисто русское, старинное понятие. — Он выдержал паузу, задумчиво отхлебнул чаю. — Время понимается в народной культуре как своего рода течение, ток жизни. Когда же нарушается нормальный ход времен, когда они обращаются наничь, целый народ оказывается в зазеркальном мире, где все не так, все наоборот, все против правил. Вывернута наизнанку вся культура, традиции, система ценностей. Боюсь, что это сказано про нас. Это что, искусство? — Дубинин с брезгливостью кивнул на экран, где Пиль с сыновьями, хлопая себя по ляжкам, водили хоровод. — И ведь, смотрите, народу нравится.

— Ну, Осаф Александрович, вопросы моды, популярности, признания, наконец, — это тайна за семью печатями. Девяносто девять, знаете ли, процентов по-настоящему одаренных людей умирают в нищете и безвестности. В основном все зависит от обстоятельств. Представьте, если бы Элвис Пресли не решил сделать матери сюрприз и не принес фонограмму со своими песнями на радиостанцию, может быть, он так и остался бы обыкновенным водителем автобуса. Случай, его величество случай. Хотя кое-кому удавалось крепко взять фортуну за задницу. Вы слышали фамилию Грозен, Георгий Генрихович?