Записки штурмана - Марина Раскова

Завтрак не лез в горло. Я съела куриную котлетку с куском лимона и выпила стакан чаю. Прасковья Васильевна обливалась горючими слезами, что мы ничего не едим, и жалобно причитала над нами. Мы же, очень веселые, сели в автомобиль и поехали на аэродром.

Наша «Родина» уже была окружена массой людей. Они образовали вокруг самолета живую квадратную изгородь. Как только мы вылезли из машины, на нас накинулись репортеры с фотоаппаратами.

Мы начали проверять, все ли правильно заложено в машину. Положено ли продовольствие? Каждый старался нам еще что-нибудь сунуть: врачи — медикаменты, хозяйственники — термосы с горячим кофе и чаем. Даже чай приготовили каждой по ее вкусу. Полине налили чай сладкий, какой она любит. Вале — средний, а мне без сахара. Каждой положили в кабину любимый шоколад. Мне был положен особый спортивный шоколад, который должен был поддерживать энергию во время непрерывной длительной работы. В последний момент нам стали совать в карманы аварийные пакеты с деньгами. Каждый старался нагрузить в самолет как можно больше всякого добра. Прасковья Васильевна притащила еще какой-то кулек, и борттехник сунул его в машину. В этом кульке была ветчина, икра и другие вкусные вещи.

Трактор протянул наш самолет в конец аэродрома, оттуда должен был начинаться взлет. Вслед за самолетом вереницей потянулись машины, бежали корреспонденты, и все провожавшие перебрались к месту старта. Валя скомандовала:

— В самолет!

Я забралась по лесенке в свою кабину. Борттехник Макаров проверял, хорошо ли я закрыла люк в полу, заставил меня потанцовать на нем, чтобы убедиться, что люк плотно захлопнулся. Я осталась в кабине. Михаил Моисеевич и товарищ Локтионов заглядывали в окошко и спрашивали, как я себя чувствую. Раздалась команда: «Запускай моторы». Оба мотора четко заработали. Валя подает знак: «Убрать колодки». Мы увидели, как люди отходят и площадка очищается. Валя по телефону спросила Полину, готова ли она. Потом переключила телефон и проверила мою готовность. После этого она дала полный газ, машина побежала и вскоре легко оторвалась от земли. С такой большой нагрузкой она взлетала впервые.

Мы развернулись на курс 90° и полетели на восток.

В КАБИНЕ ШТУРМАНА

На душе было очень радостно. Жизнь в самолете несколько омрачалась лишь тем, что стены кабин отделяли нас друг от друга. Это был конструктивный недостаток самолета. С Валей меня связывало маленькое окошечко, через которое можно было просунуть лишь кисть руки. Полина сидела еще дальше Вали, я переписывалась с ней по пневматической почте. Записку на тонкой бумаге закладывала в металлический патрон; патрон помещался в алюминиевую трубу, я закрывала отверстие и накачивала мех. Качала до тех пор, пока у меня на борту не зажигалась лампочка. Это был сигнал о том, что почта дошла до Полины.

Внутри моей кабины все было сделано очень удобно. На левом борту, за моей спиной, был расположен радиопередатчик. Тоже слева, но ближе ко мне стоял приемник, всеволновый супергетеродин. Такой же резервный приемник стоял справа. Прямо за спинкой моего сиденья был укреплен большой «самовар», наполненный жидким кислородом. Кислород мог понадобиться нам на большой высоте. Под кислородным баллоном и под сиденьем были расположены три умформера[5], питавшие мою приемно-передающую радиостанцию. Справа, перед резервным приемником, — откидной столик. На этом столике — радиоключ. Немного выше, на правом борту, расположилась приборная доска с показателем скорости, высотомером, часами, термометром. Еще дальше по правому борту — приспособление для хранения секстанта — изящный запирающийся футляр, со специальным устройством для ночного освещения. Немного выше, по этому же борту, располагались еще два прибора — «наяды» — счетчики расхода горючего.

За «наядами» начиналась стеклянная носовая часть кабины. Все приборы были размещены так, чтобы не загораживать остекленной носовой части, дающей прекрасный обзор вперед. На левом борту, у стеклянного носа, был укреплен радиокомпас. Под ним находился мой парашют. В полете я его на себя не надевала, чтобы он не мешал работать. На левом же борту был оптический визир, с помощью которого я могла измерять углы сноса. Около сиденья, внизу, была сделана очень удобная сумка, В ней хранились карты, планшеты, счетные инструменты. В другой сумке — радиоинструмент, запасные предохранители. Проволоку я спрятала в карман брюк.

В полу кабины, прямо под ногами, был закрытый люк, через который я залезала в самолет. Сквозь отверстие в люке я могла наблюдать в свой визир. Прямо впереди люка стояли еще три умформера — два по правому борту, один по левому. Передняя часть пола была из стекла. Это еще больше расширяло обзор. Заботливые инженеры, оборудовавшие самолет, приспособили для пола мягкую подушку, чтобы в случае надобности штурман мог во весь рост растянуться на полу.

Отлетая от Москвы, я думала применять самые простейшие способы навигации. Я хотела измерить ветер и по нему рассчитать курс. Чтобы не тратить времени на промер ветра по трем углам сноса, я решила пролететь километров пятьдесят и тогда уточнить ветер по боковому уклонению и путевой скорости. Но уже через пятьдесят километров полета облака закрыли землю. Пришлось быстро переключаться на радиокомпас. Я настроила его на радиомаяки, и полет продолжался вслепую. Лишь изредка в разрывах облаков появлялась земля. Но это были какие-то крошечные клочки, по которым никак нельзя ориентироваться. Ориентируясь по радиокомпасу, я через каждый час сообщала на землю, в каком месте нахожусь.

Полина первая начала со мной переписку по внутренней почте.

Она шутит: передает записку, что приступила к исполнению задания «Правды», начала вести дневник. У нее в кабине все очень хорошо, не дует, но на всякий случай коленки обернула газетой. Валя сидит веселая и улыбающаяся, через отверстие кабины видна часть ее лица.

Все хорошо, вот только земли не видно.

От аэродрома мы отошли в 8 часов 16 минут. Теперь на моих часах 13 часов по московскому времени. Стрелка высотомера показывает 3 850 метров. Снаружи температура — минус 3°. По моим расчетам, через двадцать минут должен быть Свердловск. Все еще летим за облаками.

Время приближалось к 16 часам. Темноту надо ожидать в 16 часов 15 минут: ведь мы летим на восток, — темнота будет нас встречать всюду раньше, чем она наступает в Москве.

Радиомаяки показывали, что мы летим правильно — на Омск, но мне не верилось: ведь за целый день я ни разу не видела земли.

Знаю, что скоро наступит ночь.