Ученик - Тесс Герритсен

— Речь не о том, что вы полицейский, и не о том, можете ли вы себя защитить, — сказал он. — Прежде всего вы женщина. Женщина, о которой, вполне возможно, Уоррен Хойт мечтал все эти месяцы.

— Нет, он мечтал не обо мне. Ему нужна Корделл.

— Корделл далеко. Он ее не достанет. А вы рядом. Женщина, которую он однажды уже почти покорил. Женщина, которую он пригвоздил к полу в том подвале. Он держал нож у вашего горла. И уже чувствовал запах вашей крови.

— Перестаньте, Дин!

— В каком-то смысле он уже заявил свои права на вас. Вы почти принадлежите ему. И вы каждый день открыто появляетесь на улице, работаете на местах совершенных им убийств. Каждый труп — это послание для вас. Прелюдия к тому, что он готовит вам.

— Я сказала: хватит!

— И вы думаете, вам не нужна защита? Думаете, что пушка и «корочка» гарантируют жизнь? Значит, вы недооцениваете собственную интуицию. Вы же знаете, каков будет его следующий шаг. Знаете, о чем он мечтает, что его заводит. А заводите его — вы. Вернее, то, что он планирует сделать с вами.

— Заткнитесь же, черт возьми! — Ее гневная вспышка явилась неожиданностью для обоих. Она уставилась на него, мысленно проклиная себя за несдержанность и бесконтрольные слезы, которые взялись неизвестно откуда. Черт бы их побрал, нет, она не заплачет. Никогда еще она не показывала мужчинам свою слабость и не собиралась делать этого перед Дином.

Риццоли глубоко вздохнула и тихо произнесла:

— Я хочу, чтобы вы сейчас ушли.

— Я лишь прошу вас прислушаться к собственной интуиции. И принять те меры предосторожности, которые вы сами рекомендовали бы другим женщинам.

Она встала и подошла к двери.

— Спокойной ночи, агент Дин.

Он не шевельнулся, и она задалась вопросом, удастся ли ей когда-нибудь выпихнуть этого мужчину из собственного дома. Наконец он поднялся, но уже у двери обернулся и сказал:

— Вы не всемогущи, Джейн. И никто от вас этого не требует.

Дин уже давно ушел, а Риццоли все стояла с закрытыми глазами, прислонившись к запертой двери, пытаясь успокоиться после его визита. Да, она не была всемогущей и непобедимой. Она поняла это год назад, когда смотрела в лицо Хирургу, ожидая смертельного укуса его скальпеля. Ей не нужно было напоминать об этом, и жестокая правда, с которой явился в ее дом Дин, тоже была не нужна.

Она вернулась в гостиную и взяла со стола телефонную трубку. В Лондоне еще даже не светало, но она не могла откладывать звонок.

Мур ответил после второго гудка, в его хриплом голосе звучала настороженность, несмотря на столь ранний час.

— Это я, — сказала Риццоли. — Извини, что разбудила.

— Подожди, я выйду в другую комнату.

Она подождала. Ей было слышно, как скрипнули под ним пружины кровати, как хлопнула дверь.

— Что случилось? — спросил он.

— Хирург вновь вышел на охоту.

— Уже есть жертвы?

— Несколько часов назад я была на вскрытии. Это его работа.

— Выходит, он время зря не теряет.

— Все гораздо хуже, Мур.

— Куда же хуже?

— У него новый партнер.

Повисла долгая пауза. И потом тихо прозвучало:

— Кто он?

— Мы полагаем, что это тот самый, который убил супругов в Ньютоне. Каким-то образом они с Хойтом нашли друг друга. И теперь охотятся вместе.

— Так скоро? Как они могли так быстро найти друг друга?

— Они знакомы. Они должны быть знакомы.

— Где же они познакомились? Когда?

— Это-то мы и должны выяснить. В этом ключ к установлению личности Властелина. — Ей вдруг вспомнилась операционная, из которой сбежал Хойт. Наручники — их отстегнул не охранник. Кто-то другой, кто вошел в операционную, чтобы освободить Хойта. Возможно, он замаскировался, надев медицинский халат или форму лаборанта.

— Я должен быть там, — заявил Мур. — Должен работать с тобой...

— Нет, не надо. Тебе нужно оставаться с Кэтрин. Я не думаю, что Хойту удастся найти ее. Но он будет пытаться. Он никогда не сдается и не отступает от намеченной цели, ты же знаешь. А теперь их двое, и мы понятия не имеем, как выглядит его напарник. Если он объявится в Лондоне, ты даже не узнаешь его в лицо. Так что нужно быть в полной готовности.

Как будто можно быть готовым к атаке Хирурга, устало подумала она, вешая трубку. Год назад Кэтрин Корделл думала, что готова. Она превратила свой дом в настоящую крепость и жила как в осаде. И все равно Хойту удалось усыпить ее бдительность, прорвать оборону; он нанес удар в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала, и в том месте, которое она считала самым безопасным.

Так же, как и я считаю свой дом безопасным местом.

Риццоли подошла к окну. Глядя на улицу, она задавалась вопросом, не смотрит ли сейчас кто-то на нее, застывшую в оконном проеме. В сущности, отыскать ее совсем несложно. Хирургу достаточно открыть телефонный справочник и увидеть знакомую фамилию: РИЦЦОЛИ Дж.

Внизу у тротуара притормозила машина. Полицейский патруль. Она понаблюдала за ней, но машина не двигалась с места, и фары погасли, явно указывая на то, что она здесь надолго. Риццоли не просила присылать наружное наблюдение, но знала, кто это сделал.

Габриэль Дин.

История наполнена эхом женских криков.

Страницы учебников скупо освещают именно те эпизоды, которые особенно интересны. Вместо этого нас пичкают сухими описаниями военной стратегии и полевых сражений, рассказами о коварных генералах и армейских подвигах. Мы видим иллюстрации, на которых мужчины в военных доспехах, с оружием в руках запечатлены в момент наивысшего напряжения сил в бою с врагом. Или же маршалы с высоких холмов взирают на свои войска, ожидающие сигнала к атаке. Нам подсовывают карты, на которых стрелками изображены походы великих полководцев, мы читаем баллады, сложенные во славу короля и страны. Триумф мужчин воспевается из поколения в поколение.

И никто не говорит о женщинах.

Но мы-то знаем, что они тоже были в истории; их мягкая и нежная кожа, ароматы их духов тоже оставили след на ее страницах. Мы знаем, хотя и не говорим об этом, что война — это не только баталии. Что когда побежден последний вражеский солдат, торжествующие воины-победители устремляют свои взгляды на завоеванных женщин.

Так было всегда, хотя история предпочитает замалчивать жестокую реальность. Вместо этого я читаю о войне, которую представляют как средство достижения великой цели. Вот греки сражаются под неусыпным оком богов, и падение Трои преподносится поэтом Виргилием как победа героев: Ахиллеса и Гектора, Аякса и Одиссея, навеки прославивших свои имена. Он описывает скрежет мечей, полет стрел, пропитанную кровью землю.

Но упускает самые прекрасные моменты.

Только драматург Еврипид осмеливается рассказать о последствиях завоевания Трои и о судьбе ее женщин, но даже он осторожничает. Утаивает самые пикантные детали. Вот Аякс тащит испуганную Кассандру из святилища Афины Паллады, но нам самим приходится фантазировать о том, что происходит дальше. Как рвет он ее одежды, обнажая плоть. Как раздирает ее девственные бедра. Как кричит она от боли и отчаяния.

Павшая Троя была пронизана эхом таких криков. Они рвались из груди женщин, покоренных греками, которые по праву победителей присваивали себе живые трофеи. Интересно, кого-то из мужчин Трои оставили в живых, чтобы они могли наблюдать эти сцены? Историки ничего не пишут об этом. Но разве есть более сладкий способ отпраздновать победу, чем растерзать тело любимой на глазах побежденного врага? Разве это не есть высшее доказательство того, что ты окончательно добил его, унизил, уничтожил?

Вот это я твердо усвоил: триумф требует зрителей.

Я думаю о троянских женщинах, пока наш автомобиль скользит по Коммонвелс-авеню в плотном потоке транспорта. Это оживленная улица, и даже в девять вечера машины еле тащатся, так что у меня есть время рассмотреть интересующий меня дом.

В окнах темно; ни Кэтрин Корделл, ни ее нового мужа нет дома.

Это все, что я могу себе позволить, — взглянуть на здание из окна машины. Я знаю, что квартал находится под наблюдением, и все равно не могу удержаться от искушения еще раз увидеть эту неприступную крепость. Отныне она пустует, а потому не представляет для меня интереса.

Я смотрю на своего водителя, чье лицо скрыто в тени. Я вижу только его силуэт и горящие глаза — глаза голодного зверя в ночи.

На канале «Дискавери» я видел фильм о ночной охоте львов, видел, как светятся в ночи их зеленые глаза. Сейчас я вспомнил тех хищников, голодных, затаившихся перед решающим прыжком. Такой же голод я вижу в глазах своего компаньона.

А он видит этот голод в моих глазах.

Я опускаю стекло и глубоко вдыхаю теплый запах города. Словно лев, обнюхивающий саванну, чтобы учуять запах добычи.