Канал грез - Иэн Бэнкс

Последний язычок пламени, неторопливо слизывавший кудрявые пряди около левого уха боевика, погас, залитый черной струей крови, текущей оттуда, куда вломилась круглая головка ключа.

Она смотрела. Подумала: «И что же я чувствую?»

Холод, решила она. Как холодно! Она перевернула ногой безжизненное тело, сдернула с его плеча автомат и проверила, снят ли «Калашников» с предохранителя. Из-за открытой двери не доносилось ни звука. Выждав несколько секунд, она положила на пол автомат и нагнулась, чтобы снять с боевика форму. Но, не успев дотронуться, остановилась. Выпрямившись, она подняла гаечный ключ, изо всей силы ударила лежащего по лбу и только тогда начала его раздевать.

Снимая с него одежду, она тихонько насвистывала марш Сузы.

Она не собиралась переодеться в боевика, ей просто опротивела разодранная, испачканная юката. Хотелось снова быть одетой.

Оторвав от юкаты несколько сравнительно чистых лоскутков, она кое-как вытерла на себе грязь, а одну узкую ленточку обвязала вокруг головы, чтобы волосы не лезли на глаза. Боевик оказался не намного крупнее ее, и его форма вполне подошла ей по размеру. Он был одним из тех, кто насиловал ее, тот, который кусал ее за ухо. Она пощупала мочку уха; ухо все еще было распухшим и покрыто запекшейся кровью.

В свете, просачивающемся из коридора, она обследовала гранату. Она даже прижала маленький блестящий рычажок и выдернула чеку, рассмотрела ее, затем вставила обратно и с щелчком отпустила рычажок. Она попыталась припомнить, сколько времени прошло между тем, как Сукре бросил гранату в круг людей, и тем моментом, когда прогремел взрыв. Чуть больше пяти секунд, решила она.

С «Калашниковым» было проще. Она осмотрела его: предохранитель, автоматический огонь, полуавтоматический. Вставленный магазин был полон патронов, а на поясе висело два запасных. Пистолет оказался кольтом, как у Дендриджа, предохранитель — простой рычажок, вкл./выкл. На поясе у боевика висел длинный охотничий нож, она забрала и его тоже. В одном из нагрудных карманов лежали зажигалка и пачка «Мальборо». Сигареты она выбросила. Поискала рацию, но рации у него не было.

Уже в дверях она вспомнила про часы и вернулась за ними. Маленькие «касио» показывали 6:04.

Она уставилась на циферблат. Не может быть, чтобы прошло так много времени. Неужели уже следующее утро? Она постучала по индикатору. 6:04.

Сбоку стояла маленькая буковка «р» — р 6:04.

Вечер. День еще не кончился. Невозможно поверить! Она думала, что проспала несколько часов. Тряхнула головой и сунула часы в карман брюк.

Свет в коридоре показался ей очень ярким. Но в машинном отделении было еще светлей, здесь громко гудели машины, пахло маслом и электричеством. И ни одного человека.

Она прошла по решетке узкого мостика между главными двигателями к вспомогательному двигателю и гудящему дизель-генератору. Поднимаясь по трапу на главную палубу, она чувствовала себя незащищенной, как открытая мишень, но все обошлось.

Вечерний воздух еще хранил дневное тепло. С запада, на самом краю неба, виднелось единственное пятнышко красного света, а поверху через весь небосвод тянулся покров сплошной тьмы, безлунной и беззвездной. Сгустившийся мрак, чернее ночи. Она решила, что часы не ошиблись, это ее подвело чувство времени. Ощущая, как восточный ветерок овевает ее лицо и руки, она немного постояла, выжидая, когда тучи сомкнутся и закроют последний красный просвет, через который проглядывало солнце, и все вокруг окончательно погрузится во тьму.

На палубе было непривычно темно. Они отключили большинство прожекторов или просто не подумали их включить. Она скользила вдоль надстройки, мимо темных иллюминаторов, направляясь к носу. Что делать, она не знала. Она вырядилась солдатом, но до настоящего солдата ей было далеко. Настоящий солдат остался лежать в мастерской, и они скоро пойдут его искать, так что лучше, наверное, отказаться от этой затеи, сбросить солдатскую форму, прыгнуть в воду и уплыть; она хорошо плавает, и до берега недалеко…

Она подошла к носовому концу надстройки. Сверху струился свет. Но это не были топовые прожектора; в темноте свет казался очень ярким, а на самом деле это просто светились окна мостика. Они не позаботились о том, чтобы включить ночное красное освещение, позволяющее различать предметы в окружающей темноте, может быть, они об этом просто не знали. Держась в тени, она прошла на нос, к самому форштевню. В темноте забелели щепки. Она обернулась и посмотрела вверх на окна мостика. Они все были ярко освещены. Внутри никого. Она повернула обратно и нырнула в тень.

На четвереньках, преодолевая наклон палубы, она поползла к носовым лебедкам и кладовкам. Оглянулась на мостик, там по-прежнему никого не было; он выглядел покинутым, пока она не заметила поднявшееся в воздух облачко дыма где-то в середине судна, затем рядом с первым появилось второе. Она подождала, не появятся ли курильщики, но те так и не показались. Она поползла вперед в центр V-образной оконечности носа и скоро ощутила под собой кучу щепок.

Она искала струны, но нашла только штырь. Кроме щепок, ничего не осталось. Колки и струны, видимо, выбросили за борт. Она уползла обратно в тень, засунув штырь от виолончели в кобуру рядом с кольтом.

Очутившись под покровом надстройки, она встала на ноги. Следовало придумать, как поступить дальше. Она взяла в руки штырь и почувствовала, что ведет себя глупо. Присела на корточки, зажав автомат между ног, и уставилась в темноту, нависшую за носом судна. Над головой роились насекомые, привлеченные светом мостика.

Перед глазами стояло, как падает Филипп, в ушах звучал голос Мандамуса, умолкший от пистолетного выстрела, она снова наблюдала, как разлетается в щепки виолончель, ощутила, как боевики входят в нее, почуяла запах собственной горелой плоти, когда об нее тушили сигареты. Она вспомнила горящее небо, взглянула вверх и попыталась представить за тучами звезды. В полосе света, падающей с мостика, густо вились насекомые.

Она вошла внутрь судна.

В салоне было тихо и пусто, в воздухе стоял запах запекшейся крови и рассеявшегося дыма; вся нижняя палуба казалась безлюдной. Телевизионная каюта все еще пахла семенем. Она понюхала темный воздух, втянула в себя резкий животный запах, желудок свело судорогой.

Она вышла на лестницу и стала подниматься на мостик.

Из полуоткрытой двери капитанской каюты доносился храп. Она приоткрыла дверь пошире, ожидая, что сейчас раздастся скрип или храп прекратится. Ничего не скрипнуло; храп продолжался.

Она бочком протиснулась в дверь, на ходу распахнув ее еще шире, чтобы впустить побольше света. Не каюта, а целые апартаменты; напротив — еще одна дверь, тоже открытая. Подождав немного, пока глаза привыкнут к полумраку, она двинулась дальше, к спальне. Там пахло влагой и шампунем. На кровати, завернувшись в простыню, лежал человек, его руки были закинуты за голову, лицо обращено к углу переборки под иллюминатором.

Сукре. Его грудь была гладкой, почти безволосой; соски в полумраке казались совсем темными. Она тихо подошла к кровати, нащупывая кобуру на бедре.

Она склонилась к нему и поцеловала, ее волосы коснулись его лица. Он дернулся и проснулся, глаза сверкнули белым. Она немного отстранилась, и он, увидев ее, сначала немного расслабился, но тут же посмотрел выпученными глазами и хотел вскочить, руки сначала схватились за простыню, прежде чем он успел сунуться под подушку.

Но было поздно, она уже приставила ему к груди штырь от старой виолончели и надавила на него основанием обеих ладоней, налегла всей тяжестью; штырь воткнулся между ребер и прошел в сердце.

Он пытался ударить ее по лицу, но она уклонилась; продолжая одной рукой покачивать штырь в его груди, другой она вытащила из-под подушки пистолет. Он издал один только булькающий звук, как будто полоскал горло, и около рта и вокруг дырки в груди начали расползаться два темных пятна; лунно-белые простыни там, где пролилась его кровь, почернели. Последний звук, который он издал, когда его грудь опала, удивил ее, но потом она поняла, что этот звук исходил не изо рта, а из раны, проделанной штырем. Одно мгновение ее взгляд задержался на кровавых пузырьках.

Она положила пистолет, еще один кольт, в карман куртки. На ночном столике лежала карманная рация, она взяла ее и тоже засунула в карман брюк. Штырь от виолончели оставила как есть. Она ужасно боялась, как бы он вдруг не ожил, поэтому крепко прижала большим пальцем его правый глаз, приставив пистолет ему к уху, и надавила изо всех сил, но ничего не произошло. Она с содроганием отдернула руку, внезапно испугавшись, что глаз лопнет и жидкость потечет по его щеке.

Она решила, что Сукре действительно мертв. Бросив свой автомат, взяла его «Калашников», потому что этот был с прицелом ночного видения. На столике лежал «узи»; она прихватила и его, с глушителем и запасными магазинами. Оружием она нагрузилась до предела и, покидая каюту, вынуждена была идти очень осторожно, чтобы не брякнуть железом.