Хищница - Джеймс Кэрол

Гриффин уставилась в темноту подземелья.

– Я много чего повидала, но это – самая леденящая кровь история. В голове не укладывается, что она держала его здесь шесть лет. Как это вообще возможно?

– Вы не тем вопросом задаетесь.

– А каким вопросом надо задаваться?

– Вообще, их два. Где она сейчас? И при чем здесь я?

46

Уинтер проводил взглядом Гриффин и Барни, спускающихся в подземелье, потом достал зажигалку и стал щелкать крышкой, смотря, как зажигается и гаснет огонь.

– Опять с зажигалкой играешь, – прокомментировала Мендоза. – Ты всегда так делаешь, когда о чем-то думаешь.

– Думаю над теми же вопросами, которые я задал Гриффин. При чем здесь я?

– Да, самый главный вопрос. По-прежнему никаких гипотез?

– Да, все еще ничего, – нахмурился Уинтер.

– Может, потому что ты подошел слишком близко и не видишь картину целиком. Как тебе такая идея? Она вычитала в интернете, что ты лучший специалист по поимке серийных убийц, и захотела доказать тебе, что это не так?

– Возможно, да.

– Чувствую, ты не очень в это веришь. А ты не думал о том, что ты можешь искать причину, которой вообще не существует? Усложняешь, просто чтобы усложнить. Такая своеобразная гонка за призраками.

Уинтер сухо рассмеялся.

– Мендоза, да я тем и занимаюсь большую часть времени, что гоняюсь за призраками. В этом и состоит моя работа.

– Даже если и так, вопрос остается. Ты ведь знаешь, что чаще всего простое объяснение является верным.

– А что, если мы имеем дело как раз с тем случаем, когда верным является сложное объяснение?

– И как оно звучит?

– Этого я не знаю, – вздохнул Уинтер.

– Значит, нам остается довольствоваться простым объяснением: она просто хочет посостязаться с профи.

Уинтер поддел носком ботинка землю и ничего не сказал.

– Неубедительно, да? Знаешь, ты сейчас делаешь то же самое, что и в деле Райана Маккарти. Даже когда этого подлеца арестовали, ты никак не мог остановиться и что-то там додумывал, выяснял. Ты будто из кожи вон лезешь, чтобы усложнить себе жизнь.

– Здесь другое. Я просто не верю, когда все складывается слишком уж гладко. Версия о том, что она хочет посражаться со мной, слишком удобная.

И, пародируя голос и манеру ведущего боксерских поединков, Уинтер объявил:

– На стороне сил зла выступает Амелия Прайс, а силы добра представляет Джефферсон Уи-и-интер! – И уже в своей обычной манере он продолжил: – Ничего не бывает настолько простым. Нет однозначно хороших и однозначно плохих людей. Снова инь и ян.

– Твой отец ответственен за многое.

– А мой отец-то здесь при чем?

Мендоза выдержала его взгляд.

– Это из-за него ты такой подозрительный. Ты ведь думал о нем одно, а оказалось, что он совершенно другой. И даже сейчас, через все эти годы, ты все еще не можешь себе простить эту ошибку, верно?

Уинтер ответил не сразу. Мендоза была права в одном. Он подошел слишком близко, вовлекся в ситуацию эмоционально. Амелии удалось его вовлечь с помощью убийства Омара.

– Мои отношения с отцом были фальшивкой от начала до конца. Ты думаешь, что знаешь кого-то, но это не так. Никто не может знать другого человека.

– Ты хочешь сказать, что я права?

– Нет, я хочу сказать, что все сложно.

– Нет, Уинтер, на самом деле все достаточно просто. Ты терпеть не можешь ошибаться, и могу предположить, что так было с самого детства. И то, что ты ошибся в оценке отца, тебя просто сводит с ума. Отсюда это недоверие всем и вся, просто признай это.

Уинтер ничего не отвечал.

– И иногда ты оказываешься прав. Как в случае с Райаном Маккарти. Но иногда ты не знаешь ответов на все вопросы. Это свойственно любому человеку. Я знаю, тебе нравится думать, что ты лучше нас, простых смертных, но правда в том, что ты тоже состоишь из плоти и крови. Если я порежу тебя, у тебя пойдет кровь.

Они погрузились в долгое и тяжелое молчание. Тишина прерывалась только пением птиц и легким шорохом ветра в листве. Уинтер думал, чем сейчас занимается Амелия, где она находится и кто она на самом деле такая.

Он был уверен только в одном: вчерашний наряд она больше не наденет. Скорее всего, сейчас она постарается слиться с фоном. У нее будет какая-нибудь скучная прическа, незаметные глаза, безликая консервативная одежда, на которую никто не обратит внимания. Но и в этом вопросе нужна мера. Даже с серостью можно переборщить, и тогда люди заметят.

Предположить, где она сейчас, было еще сложнее. С того момента, как она вломилась в номер Уинтера, прошло шесть-восемь часов. Если она решила сбежать подальше от Хартвуда, то сейчас она едет по шоссе с разрешенной скоростью девяноста километров в час и старается не привлекать внимания дорожной полиции.

За восемь часов можно легко проехать шестьсот-семьсот километров. В эту минуту она может быть в Питтсбурге, или Филадельфии, или на подъезде к Чикаго. Она может быть где угодно. И с каждой минутой этих мест становится все больше. А может быть, она и не уезжала из округа. Но и этот вариант ничего не упрощает. Может, округ Монро и находится в глубокой провинции, но и здесь есть огромное количество мест, где можно спрятаться.

Где бы она ни была, чем бы ни занималась, она явно планирует следующий шаг. В этом он был уверен. Да, есть шанс, что она захочет полностью исчезнуть, но Уинтеру это казалось маловероятным. Еще рано. Она явно рассчитывала встретиться с ним еще раз, и, по ощущениям, это случится скорее раньше, чем позже. Чем дольше она ждет, тем больше у него времени на то, чтобы сгруппироваться. Где им предстоит встретиться снова, Уинтер не знал. В его интересах было сделать так, чтобы встреча произошла на его условиях. Сейчас же бал правила она, а он только догонял ее. Как бы ему развернуть ход игры? Об этом еще предстояло думать.

Он застегнул куртку и сел, скрестив ноги, на землю, готовый к длительному ожиданию. Они приближались к фазе плато. Она была свойственна каждому расследованию. Все возможное было сделано, вся информация отработана, и дальше оставалось только ждать и смотреть, как разворачиваются события. Только тогда появлялась возможность спланировать следующий ход.

Уинтер ненавидел это плато. Он терпеть не мог ждать, проявлять терпение. Так было всегда. Даже в детстве ему нужно было постоянно о чем-то думать. Когда мозгу нечем было заняться, начинались проблемы. Мысли гонялись друг за другом и застревали в тупиках. И он никак не мог отделаться от мыслей о том, на что повлиять он никак не мог.

Например, что бы случилось, если бы кто-то вычислил отца гораздо раньше? Сколько молодых жизней было бы спасено? Все эти девушки вышли бы замуж, родили бы детей. Иногда, закрывая глаза, он видел золотые нити, выходящие из их сердец, тянущиеся в будущее, пересекающиеся, расплетающиеся, преумножающиеся. А затем все они в одну секунду сгорали, словно их никогда и не было.

Конечно, когда он задавал себе этот вопрос, в реальности он думал о себе. Что, если бы он вычислил отца? Вопрос был бессмысленный. Сколько на него ни отвечай, ничего не изменится. Пятнадцать женщин были мертвы, его мать была мертва, а отец осужден и казнен. И он никак не мог это изменить.

Еще один мучительный вопрос – насколько раньше нужно было его вычислять? Если бы он раскусил отца на одиннадцатой, или восьмой, или четвертой жертве, изменились бы его чувства к нему? Ответ был отрицательный. Даже одна жертва уже слишком много. Значит, вопрос бессмыслен. Его отец начал убивать еще до рождения Уинтера. Ему было одиннадцать, когда отца поймали. Он был еще совсем ребенком. Что он мог сделать, чтобы что-то изменить? И тем не менее, много лет спустя, он все еще задает себе эти вопросы и пытается найти оправдание.

Он прекрасно понимал всю бессмысленность своих мыслей, но не мог остановить себя, даже если захотел бы. Уже давно ему пришлось-таки заключить с собой перемирие. Да, он такой, какой есть. Прошлое уже не изменить, но для будущего еще можно что-то сделать. Каждый раз, когда он вылавливал убийцу, он спасал чьи-то жизни, а это уже что-то.

Из раздумий его вывел звук шагов по каменным ступеням. Через несколько секунд из подземелья, часто моргая, вынырнула Розалия Гриффин в перчатках.

– Сам умер? – спросил ее Уинтер.

– Если взять это определение в широком смысле, то да, я уверена, что он умер естественной смертью. Но, конечно же, это лишь мои предположения. Я смогу сделать окончательное заключение после полноценного осмотра.

– А это что? – спросил Уинтер, кивнув на то, что было у нее в руке.

Гриффин показала мятую фотографию десять на пятнадцать.

– Я подумала, что она может вас заинтересовать. Я нашла ее между телом и матрасом.

Розалия говорила что-то еще, но Уинтер уже ничего не слышал. Мендоза тоже что-то говорила, но и ее речь осталась без внимания.

На фото был памятник Алисе в Стране чудес, который находится в Центральном парке Нью-Йорка. Амелия обнимала мужчину на несколько сантиметров выше себя. Он улыбался так, как будто только что выиграл в лотерею, и был повернут к Амелии. Видимо, он только что ее поцеловал. Она тоже улыбалась и вся светилась изнутри. Она казалась похожей на нормального человека.