Микола Лысенко - Остап Лысенко

— Та, «любительская», — говорил нам отец в антракте, — настоящая «Золушка» против сегодняшней красавицы, а сердцу дороже.

На этом празднества в Киеве закончились. Позже большой юбилейный концерт состоялся в Петербурге. С большим успехом исполнялись артистами Мариинского оперного театра произведения юбиляра. Горячо приветствовали отца во время этого концерта Римский-Корсаков, Глазунов.

Юбилейные концерты прошли и в других городах.

А впереди уже стелились новые нехоженые дороги; звали новые думы и заботы, творческие планы.

ЛЫСЕНКОВА ШКОЛА

Памятный разговор. — Гость из Стайков. — На народной основе. — Педагоги. — Любимые ученики отца.

Приближался конец 1903 года…

Отшумели юбилейные концерты во Львове, Черновицах, Киеве, Чернигове. Почему же не спится юбиляру? Ночами доносится из кабинета тяжелая поступь. Почему все чаще вижу отца углубленным в тревожные думы?

В морозный декабрьский день мы с ним навестили больного Михаила Старицкого.

— Рад я за тебя, Микола, друже коханый, — первым заговорил Михайло Петрович. — Рад видеть, как чтит тебя наша Украина.

— Что правда, то правда. Напился я за этот год и почитаний и речей хвалебных, что твоего меду дедовского. Как вспомню — стыдно перед народом. Заслужил ли я это? Сделал ли, что мог? И, главное, все труднее мне на старости одному тянуть воз. Умру я, кто продолжит начатое? Одна у меня надежда — школа. Нужна школа, прежде всего школа. Сколько талантливых людей на Украине! Без знаний они как птицы без крыльев. Помнишь Середу?

Не знаю, вспомнил ли тогда Старицкий Петра Середу, нежданного гостя нашего из села Стайки, но, право, о нем стоит рассказать. Случилось это года за три до юбилея.

— Здесь живет Микола Лысенко? — спросил какой-то незнакомый дядько, уже в летах, в поношенной, но чистой одежде, как только я открыл дверь.

Отца не было дома.

Я пригласил гостя в комнату. Тот сначала заметно волновался, но вскоре свыкся. Не прошло и часа, как я все уже знал о нем. Оказалось, гость из Ржищевского уезда Киевской губернии.

— Рисовать — большая охота. И еще музыку люблю. Играю на цимбалах, считай, с детства. А учиться не довелось. Мужик я, гречкосей. Не про нас наука. Да вот потянуло. Семью оставил. Несладко им будет, хоть добрые люди обещали помочь, — делился он своими тревогами.

Об отце он слыхал давно. А тут еще сельский учитель подзадорил.

— Грех вам, Петре, закапывать свой талант, — покажитесь Миколе Лысенко, нашему Кобзарю. Обязательно поможет.

Так и очутился Середа в нашей квартире. Скоро пришел отец, долго расспрашивал о семье, давно ли рисует, что делает вообще, чем живет. В ответ гость разложил перед отцом несколько рисунков, сделанных карандашом и углем. Из всех мне больше всего запомнился слепой лирник с поводырем. Не все было верно в композиции, рисунку не хватало простора, воздуха, как говорят профессионалы, но столько природного достоинства и силы чувствовалось в фигуре, в выражении лица старого лирника, что и неопытному глазу видно было: талант, самородок.

По просьбе отца Середа сыграл нам на цимбалах. Отцу игра его очень понравилась.

— Учиться вам надо, человече добрый. А что годы не те — не беда. Михаил Ломоносов, селянский сын, слыхали, в двадцать лет за парту сел и науку русскую именем своим украсил. А наш Тарас? Из крепостных, пастушок. Чего только на веку своем не испытал, а достиг таких вершин, что и образованнейшим панам не снилось. Такое, человече, бывает! — И мечтательно добавил: — Талантливый у нас народ. Дай ему волю, знания — удивит мир!

Выбрав удобную минуту, отец велел мне позаботиться, чтобы гость чувствовал себя у нас как дома, а сам кинулся к знакомым, имевшим отношение к изобразительному искусству. И добился своего: скоро Середа стал посещать лекции рисования.

Отец внимательно следил за учебой своего «протеже» и чрезвычайно радовался первым успехам сорокалетнего ученика. Недолго, однако, длилась учеба. Однажды Середа пришел к нам сам не свой.

— Нет больше мочи. Встретил земляка. Говорит, погибает семья. Как подумаю, что дети, может, по целым дням куска хлеба не видят, не лезет в голову наука и карандаш выпадает из рук. Видно, не за свое дело взялся. Надо семью от голодной смерти спасать. А ласку вашу, доброе слово не забуду никогда.

Отец предложил Середе деньги. Отказался.

— Я и так задолжал вам. Довольно. Вернусь на свое поле. А рисовать и играть буду без науки, как сердце подскажет…

Так и остался Середа начинающим художником.

После смерти отца он постоянно навещал меня, приглашал к себе.

Еще чаще стали мы встречаться в советское время. Дед Середа стал в своих Стайках душой самодеятельности. Он и сам перед войной чуть ли не каждый год выступал на смотрах и олимпиадах, мастерски играя на своих цимбалах.

Надо было видеть Середу на эстраде. Шел ему седьмой десяток, а в глазах все тот же пытливый огонек, ясный ум и осознанное достоинство.

С годами он все больше напоминал мне лирника, с такой задушевностью нарисованного им много лет назад.

— Вот и сбылось то, о чем мечтал ваш отец. Большой души был человек, — не раз говорил мне Петро Середа.

Сам Середа умер после войны.

Гитлеровцы, ворвавшись в Стайки, уничтожили его рисунки, разбили цимбалы.

— Не цимбалы — сердце мое разбили фашисты, псы поганые, — до самой смерти твердил старый Середа.

…Школа, своя школа. Много лет отец мечтал о настоящей народной музыкально-драматической школе, о талантливых учениках, кому бы он мог передать свои знания, свой опыт.

Еще в 1868 году писал он из Лейпцига своим родным: «Нужна школа, нужна сейчас же, и такая школа, которая построена была бы на народной основе, в противном случае она даст, как и все у нас, блеклый цвет с иноземными румянами».

Сколько за три десятилетия было разговоров, споров о будущей школе!

Сколько выдвигалось самим Николаем Витальевичем и его друзьями проектов, планов! Однако, чтобы открыть украинскую музыкальную школу, нужно было добиться разрешения министерства внутренних дел, перебороть сопротивление, интриги врагов украинской культуры, найти педагогов, и, главное… нужны были деньги, а свободных денег у отца не было никогда.

Проходили годы… Ни частные уроки, ни лекции в Киевском институте благородных девиц не удовлетворяли отца.

— Сколько сил и времени истрачено! И для чего? Чтобы еще одна панночка выскочила замуж, очаровав своей игрой провинциала-кавалера. Давно бы бросил «благородный институт», да, — разводил руками отец, — «грехи не пускают».