Дневник - Генри Хопоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все-таки я сумел от нее отвлечься, но только лишь для того, чтобы проверить пол под ногами на наличие капель. Они, вроде бы, закончились у туалета, но ведь уборщица уже могла успеть их смыть.
По отпечаткам от подошв больших ботинок, способных принадлежать только Козлову, я убедился в обратном. Кровь вела прямиком в женский туалет. Из него как назло никто не выходил. Также никто не пытался в него зайти. Мне же как мальчику было запрещено в него заходить, поэтому я сначала подумал дождаться бабушку со шваброй, которая приблизилась ко мне еще на один метр.
— Бабушка! — окликнул я ее, понимая, что такое могло ее оскорбить. Вдруг она вовсе не бабушка? В общем, что сказано, то сказано.
Она не обратила на меня внимания, продолжая натирать до блеска пол.
Краем ботинка я дотронулся до кровяной капли, еще раз взглянул на дверь туалета и на изображенный на ней силуэт девочки. Еще раз — на уборщицу. Та уже, сгорбившись, наклонившись к полу, чуть ли не касаясь его носом, оттирала присохшую со временем, раздавленную несколько сотен-тысяч раз жевательную резинку. Я вновь окликнул ее, но это снова не дало никаких результатов.
Рассчитывать было не на кого, только на самого себя. Капля крови уже засыхала на лакированной поверхности, безвольно впитываясь в нее и пропадая в ее коричневатом цвете. Я приоткрыл дверь, до которой еще никогда не дотрагивалась рука мальчишки.
— Эй!
Молчание.
— Тут есть кто-нибудь? — спросил я пустое помещение, просовывая лицо в щель.
Никто мне не ответил. Я вошел.
В женском туалете я еще никогда не бывал. С первого взгляда меня поразило отсутствие писсуаров на стенах и чистота. Чистота, которой я никогда не видел в мужских уборных. Конечно, в женском тоже находились изъяны: урна под раковиной, кран которой не подтекал, как во всех мужских, была до краев наполнено какими-то бумажками, салфетками, тюбиками, пакетиками. Все они были разной формы, разного цвета и, вероятно, разного предназначение, понятного только девчонкам. В туалетах для мальчиков такого никогда не увидишь, как и говорил ранее. В наших туалетах урн под раковиной не бывает, они есть только в кабинках, и те всегда перевернуты, и весь мусор валяется на полу. Однажды я даже случайно увидел, как двое парней постарше зашли вместе в одну кабинку и пописали точно на кафельный пол, выложенный потрескавшейся плиткой. Лица тех ребят я тоже запомнил. Не для того, чтобы наябедничать школьному персоналу, не для того, чтобы отомстить им за их проделку. Я запомнил их просто так, как и запоминаю любую другую мелочь, совсем не важную мелочь, попавшуюся на глаза. Так уж устроен мой мозг и моя память, и никуда от этого не деться.
В женском туалете все же было кое-какое сходство с мужским — надписи маркерами. Не столько же много, но они были. «Не лезь, куда не нада», «Олеся — вафля», «Ты обосралась», чей-то номер мобильного и прочее. На зеркале над раковиной кто-то нарисовал помадой сердечко, а рядом — улыбающуюся рожицу. Я ей тоже улыбнулся и тут же в отражении, позади себя, на дверце с номером мобильного заметил еще одну каплю крови, нисколько не отличающуюся по цвету от губной помады на зеркале. Тут я осознал, что нахожусь в женском туалете. Вспомнил, что именно привело меня в него.
Я услышал шорох, доносящийся из той самой кабинки, и занервничал.
— Эй! — начал я с уже известной фразы. — Тут есть кто-нибудь?
Вновь никто не ответил, и мне захотелось поскорее покинуть запретную зону. Двумя-тремя широкими шагами я добрался до выхода и на четвертом поскользнулся, но не упал. На полу увидел размазанную своим же ботинком еще одну каплю. Я уже не знал, что делать: бежать или скрывать улики моего посещения женского туалета.
Я взглянул на урну с салфетками, на надписи, на улыбающуюся рожицу. Показалось, что она смеется надо мной, что она подмигнула мне и оскалилась. Ее явно что-то веселило: либо — я, либо — тот, кто издавал звуки из последней кабинки. Прежде чем выйти, я все-таки решился открыть свой рот и пропищать:
— Я видел кровь, и она привела меня сюда. Вам помочь? Только скажите. Я могу вызвать скорую, я могу сбегать за медичкой. Вам что-то принести?
Наконец услышал хоть что-то человеческое — протяжный вздох, напоминающий «уйди и не мешай». Услышал, как скрипнула защелка на внутренней стороне дверцы кабинки. Щелчок — и заскрипела сама дверца, медленно открываясь, оставляя тень на полу.
Завороженный, загипнотизированный я ожидал появления из кабинки какого-то чуда, какого-то, непременно, изысканного маневра, неслыханного представления. Потом испугался увидеть что-то странное, возможно, страшное. Кровь не просто так привела меня туда, куда привела, и заставила делать то, что я делал. По идее, я делал то, что никак не входило в мои планы (в планах у меня было изучение природы и окружающего мира с НН), то, что я точно никогда бы не сделал в здравом уме. Возможно, мой рассудок подкосился, когда я упал после удара тяжеленным рюкзаком? Возможно, со мной произошло?.. Нет. Вряд ли. Но это как-то повлияло на мой мозг… Это точно!
Дверца полностью открылась и пошатывалась взад-вперед на скрипучих петлях медного цвета. Изнутри она была исписана куда больше, чем в мужских туалетах нашей школы. На ней я увидел еще с десяток номеров мобильных и стационарных телефонов, мысли об учебе, отношение к учителям, имен которых еще не знаю (экономику, физику и химию преподают только в старших классах). Позже в верхнем углу отчетливо разобрал рисунок мужской письки, выполненный из двух кружков, овала и черточек. Я видел все, кроме того, кто находился внутри кабинки и пыхтел, шуршал и охал.
— Я могу помочь. — Не знаю, мог ли, но почему-то не переставал говорить о помощи. — Вам чем-то помочь? Только скажите.
Тишина. Отчетливые звуки расстегивающейся молнии. По продолжительности «вжиииика» — если открывать не торопясь, как обычно — я предположил, что молния была примерно двадцать пять сантиметров и, скорее всего, находилась не на ширинке, не на куртке, а на сумочке. Забегая вперед, скажу, что не ошибся в
